Поэт Анастасия Ермакова: Критика способна помочь талантливому писателю, но бесполезна для графомана

Литературный процесс сегодня непрост: писатели отвоевывают упущенные когда-то позиции, и понемногу в их рядах возникают мысли о том, что объединение — это не так плохо. Между тем страну захлестнула волна графомании: не пишет сегодня только ленивый. О феномене графомании, хороших и пустых книгах и литературном процессе в целом на нашей традиционной странице размышляет литературный критик, поэт и прозаик Анастасия Ермакова.

У Анастасии Ермаковой прекрасные стихи, ее роман «Пластилин» удостоился самых лестных оценок критиков. Кстати, она и сама пишет критические статьи и обзоры.

— Анастасия, вы поэт (или поэтесса?), прозаик и критик. Но кто — в большей степени?

— Не люблю, когда меня называют поэтессой, но терплю, конечно, из приличия. А вообще я — прозаик в гораздо больше большей степени, чем поэт. Я окончила Литинститут, училась на семинаре поэзии у Эдуарда Владимировича Балашова, и помню, как курсе на втором-третьем он посмотрел мои стихи, ставшие к тому времени сюжетными, и сказал: «Прозу писать будешь!» Как в воду глядел! Сначала я от рифмованных стихов перешла к верлибрам, а потом и к прозе. И критику писала довольно много, печаталась в журналах, сначала больше всего в журнале «Знамя».

— Тогда, значит, прозаик и критик… Недавно читала вашу рецензию на одну из литературных новинок: детальный разбор, аргументированные выводы… Но один известный литератор как-то сказал мне в интервью, что профессиональная критика наша после ухода Льва Анненского почила в бозе. Вы согласны с этим?

— Если говорить о смерти критики, то, на мой взгляд, она в каком-то смысле умерла довольно давно — как отдельная, совершенно самостоятельная сфера литературы, коей была во времена Белинского, а позже — Добролюбова и Писарева, когда критик был конгениален автору, когда он оценивал произведение объективно, не руководствуясь какими-то конъюнктурными или клановыми мотивами…

Отсечь все лишнее: какие проекты украсят столицу, Донецк и Луганск

— Клановыми…?

— Ну конечно. Либералы не будут ругать своих, патриоты — своих, и наоборот — представителей другого лагеря раздолбают с удовольствием. И это, безусловно, очень влияет на качество критики в целом, а главное — критик таким образом превращается в некий обслуживающий персонал в литературе, чего быть не должно.

— К тому же, наверное, нередко путают критику и пиар…

— Да, пиар часто облекается в форму критического материала, хотя за этим стоит всего лишь продвижение той или иной книги. Но честная критика все же есть, но она не в лучшем положении сейчас, это правда. Не поверите, иногда читаю отзывы обычных читателей на книжные новинки, и они куда честнее и ярче того, что написано «профессионалами»: читатели ни в какие игры не играют и пишут то, что думают.

Может быть, это написано как-то коряво, неумело, но зато искренне! В «Литературке» же публикуется несколько критиков-профессионалов, верить вкусу которых можно и нужно, — это Роман Сенчин, Мария Бушуева, Сергей Казначеев, Анна Матвеева, Иван Родионов, Елена Сафронова... Они ведут свои рубрики, сами выбирают книги для рецензии, тут любой «заказ» исключен и никто не ставит никаких задач — расхвалить или раскритиковать. Так что честная критика существует, хотя мне кажется, что, повторюсь, не в форме отдельного вида или сферы литературы, да и читают ее в основном только коллеги по цеху.

История старых книг и где их можно найти

— А вы никогда не сталкивались с гендерным прессингом: критик-женщина, что это..?

— Нет, никогда. Не припомню, чтобы к написанной женщиной рецензии относились несерьезно по гендерной причине. А рецензии у меня были не только благостные, но и весьма жесткие. Много лет в «Литературной газете» я писала под псевдонимом Аглая Златова. И была эта Аглая та еще злючка.

— Это было ваше альтер эго? Но вы же не злая, это видно.

— Не злая, но когда настойчиво пиарят откровенно слабые вещи — раздражаюсь. Но я могу объективно, приводя цитаты из текста, оценить написанное, и градус критики не будет зависеть ни от моего настроения, ни от чьей-то воли. Если плохо и слабо — значит, это плохо и слабо.

— Сердитую Златову любили читатели, не знаете?

— Похоже, да. Знаю точно, что люди, приходившие в редакцию, спрашивали про нее. Это был забавный образ: этакая женщина-вамп, у меня был черный парик, от которого лицо сразу менялось до неузнаваемости...

— А есть у вас какой-то главный принцип как у критика?

— Наверное, как у врача: не навреди. Я верю в правило: расхвалить слабую книгу — плохо. Но гораздо хуже — разругать сильную. Это уже преступление против литературы.

— Но мы, читатели, частенько «ведемся» на пиар. Заходишь в магазин и первое, что видишь, — «бестселлер». А бестселлер ли это? Я однажды купилась — и купила… Стыдно сказать, сколько денег истратила на этот «шедевр». Так что есть, скажем так, мерило качества написанного? Что такое хорошая книга, иными словами, как это оценивается?

— Все это комплексная история — вопрос вкуса и чутья, этического и эстетического. Да, мнения__ относительно книги могут быть разными, но мера профессионального вкуса всегда позволяет отличить талантливое от неталантливого. Для меня есть главный вопрос, применимый к читаемой книге: зачем в принципе это было написано? Если он возникает, значит, что-то не то и не так. В книге должна быть подлинность. Это нечто тонкое, неуловимое, но духовно сильное, что-то меняющее в тебе после прочтения.

— В любую сторону или..? А то ведь можно припомнить названия книг, изменивших мир далеко не в лучшую сторону.

— А меняют ли вообще книги мир? Это сложный вопрос, но хорошая книга вызывает катарсис, очищение, провоцирует некий нравственный рост, который ты, возможно, не сразу и заметишь, но он точно есть. Подлинность — это настоящее. Увы, но иногда ее нет даже в мастерски, казалось бы, сделанных книгах. Я вот сейчас перечитываю не знаю в какой уже раз Бунина, и понимаю, что многое из современной литературы, даже вполне профессионально написанной, это фантастическая пустота…

— Объясните мне, пожалуйста, как профессионал. Вот дан человеку великий дар слова, талант стилиста. Однако все его творчество направлено на описание каких-то извращений…

— О, я поняла, не будем называть фамилии, ясно, о ком идет речь, о так называемых певцах экскрементов и всевозможных нечистот. Своего рода чернушное эстетство: они наслаждаются всем этим, потому что внутри у них — вакуум, пустота. Мне кажется, только этим можно объяснить, отчего они используют свой талант именно так. Ну либо они полагают, что заняли некую свободную нишу и заполучили таким образом своих читателей.

— В этом какая-то патология присутствует. Тем более по стилистическому уровню их книги могли бы стать учебниками…

— Знаете, мне очень нравятся слова Георгия Адамовича, что подлинное искусство обязательно должно быть сердечным. Оно должно трогать сердце! Пусть это звучит просто или даже банально, но для меня это абсолютная истина. Если твое сердце не затронуто, то значит все мимо, непонятно зачем написано, как мы уже говорили. Но еще есть такой момент. Мой учитель, поэт Эдуард Балашов, говорил, что если вам книга не интересна, то вы либо не доросли до нее, либо переросли ее. Может быть, авторы таких книг просто находятся на таком этапе своего развития и позже, повзрослев, начнут писать нечто другое… Но хотите честно? Мертвечина все это.

Возможно, они отрабатывают так некие свои желания, которые не могут реализовать в реальной жизни. В любом случае подобное творчество где-то на скрещении литературы и психиатрии.

— А что происходит в литературном процессе в целом? Со стороны кажется — какой-то ажиотаж, да и пишет в стране едва ли не каждый второй…

— Ну что происходит… Самое главное — стало очень просто издать книгу, что в советские времена было нереально. А про феномен графомании у меня задуман целый роман, и я обязательно его напишу. Это действительно феномен…

Меня искренне удивляет: никто не ставит под сомнение, что для того, чтобы стать балериной и выступать в Большом театре, нужно много лет учиться. И чтобы писать картины, нужно учиться, много работать и так далее. Но почему-то люди думают, что литературе и литературному труду учиться не надо — мол, писать все умеют, написал, если деньги есть — пошел да издал, какие проблемы. Почему люди так много пишут? Это и желание быть услышанным, с одной стороны, этакая психотерапия, и желание стать заметным и замеченным, приобщаясь, таким образом, к сонму талантливых людей. А многие искренне считают себя не просто талантливыми, а гениальными… Но для литературы — русской и мировой — их творчество бесполезно и бессмысленно.

Проблема в том, что у графомании нет никаких берегов, потому что у графоманов нет самокритичности. В задуманном мной романе героиня выявляет десять признаков, по которым можно выявить графомана, не читая его произведений. Несмотря на очевидную иронию, это результат моих многолетних наблюдений за литературным процессом и его участниками.

— Но как графоману понять, что он графоман?

— На первом этапе без помощи точно не обойтись. Мы все надеемся, что внутри нас живет великий талант… Вспомните: в нашей традиции всегда было относить стихи или рассказы старшим товарищам, состоявшимся писателям. И есть литобъединения, где все собираются вместе, читают вслух стихи или прозу и высказываются относительно произведений друг друга. Только когда ты начнешь видеть чужие произведения, ты научишься видеть свои, это этап более поздний. Сначала видишь в чужих текстах неловкие эпитеты или тавтологию, а потом — у себя. Начинающим наставничество просто необходимо.

— Да, основам саморедактуры не учат нигде…

— Это так. И мастерство приходит не сразу. В литературе важно чувствовать меру, чтобы и не напустить в текст воды, и не лишить его необходимого воздуха. Неграфоманам делаешь замечания, и они, как правило, благодарны за них.

Графоманам замечания обычно не нужны, они уверены в своем совершенстве... Наш мастер запрещал нам на семинарах друг друга «тюкать».

Это и правда не всем творческим людям полезно. Он говорил так: хорошее умножаем на два, плохое — делим на десять. А делалось это для того, чтобы честно разобрать текст, но не отбить у автора охоту творить. А вообще, литературный процесс — он очень живой и, к счастью, саморегулирующийся. В итоге наносное схлынет, а подлинное — останется.

— Очевидно, вы верите и в то, что наш язык, переживающий не лучшие времена, восстановится?

— Поначалу я очень из-за происходящего с русским языком переживала. Я до сих пор с трудом могу выговорить слово «лайфхак» и не понимаю, чем не устраивает русское слово «совет»? Коробит и от всех этих «активностей» и «локаций». Однако язык — живой организм. В XIX и XX веке к нему тоже прилипало многое, но потом постепенно ненужное отшелушивалось. Все эти питчинги, краудфандинги, коворкинги — трудно произносимые англицизмы-профессионализмы.

И если они каким-то образом приживаются в нашем языке, пусть и временно, то, возможно, они нужны — особенно если объясняют что-то такое, что трудно объяснить по-русски. Условно: коворкинг — место, куда можно прийти и поработать. Язык создается сверху и снизу, его обогащает как интеллигенция, так и народ, он создается и меняется постоянно. Есть два берега — язык литературный, элитарный, и повседневный, на который, собственно, все лишнее и налипает. Мы же — река. То к одному берегу прибьет, то к другому.

Увы, с большим комфортом в нашу жизнь приходит упрощение духовной сферы, а язык — сфера духовная. Но все-таки именно литературный язык остается в большей сохранности, по крайней мере, мне хотелось бы в это верить. Я переживаю за него, но надеюсь на вековую мудрость нашего языка…

— А примитивизация — это расплата за отказ от чтения?

— Это точно одна из причин. Замена чтения гаджетами (не люблю этого слова...) очень меня печалит. Перестали читать — из языка уходит синонимия, образность. А английский язык, из которого мы черпаем слова, строго функционален.

Я тут помимо самого Бунина читала и толстенный сборник критических статей о нем, и в статье одной зарубежной дамы-критика встретилось искренне недоумение: почему русские авторы пишут так невнятно, у них бесконечные душевные переживания и терзания... Почему почти никогда нет никакой конкретики? У нас, пишет она, всегда понятно, что происходит с героем... Надо понимать, что упрощение языка ведет и к упрощению душевного устройства.

— Но сейчас успешность измеряется только деньгами, это данность времени, мы не можем не меняться под влиянием этой тенденции. Ценности-то тоже примитивизируются.

— Ценности неизменны. Просто после развала страны в 1990-е и нищенского периода для большинства людей многие ринулись в погоню за деньгами — у нас всегда перекосы, всегда метания из крайности в крайность. Но и этот период закончился. Сейчас, на мой взгляд, уже не столь актуальна дилемма: или ты нищ и духовен, или обеспечен и безнравственен. И обеспеченный человек может быть светлым.

— Скажите, Анастасия, в этом году я была на вручении премии «Гипертекст», учрежденной «Литературной газетой». Там были интересные номинанты и лауреаты, в том числе и представители национальных литератур. Ваша газета поддерживает это направление, но многие не знают об этом абсолютно ничего. Что происходит там?

— Это мое главное дело. Я ведь и пришла в «ЛГ» в отдел национальных литератур и уже 16 лет занимаюсь ими, в том числе нашим постоянным проектом «Многоязыкая Лира России», деньги на который выделяет Департамент государственной поддержки периодической печати и книжной индустрии Минцифры РФ. В каждом номере «Литературной газеты» обязательно представлена литература той или иной республики.

Есть сходные проблемы для всех наших республик, возникшие после распада Союза, — это проблемы перевода и книгораспространения. Национальные авторы в основном переводят друг друга, исключительно на энтузиазме. Представьте себе: не в каждой республике есть магазины, где продаются национальные авторы, никакого их «пиара» нет и на телевидении. Национальные писатели живут как в коконе, а среди них очень много талантливых людей. Я тут была на Международном фестивале молодых писателей Тувы, вела там семинар прозы.

Оказалось, что авторам не то что негде публиковать свои произведения, но даже и показать, чтобы получить профессиональный совет, некому. И вот наша премия «Гипертекст», инициированная главным редактором «ЛГ» Максимом Замшевым и реализуемая на грант Президентского фонда культурных инициатив, пытается их поддержать, показывая, что они — составляющая, неотъемлемая часть нашей русской литературы. «Русской» — я говорю не о национальности, а о нашей общей ментальности. Понимаете, литература — это мозаика.

Какие-то стеклышки из нее выпали — и она уже не полная и не так сияет. Любопытно, кстати, что развиваются литературы в республиках неравномерно: где-то больше прозы, где-то поэзии, и жанрово все очень по-разному. Но есть общая тема: историческое прошлое, национальное самосознание — эта тема фактически во всех произведениях присутствует. Очень сильная поэзия в Коми, Калмыкии, Дагестане, где, кстати, в сентябре будут отмечать 100-летие Расула Гамзатова, очень интересно развивается литература Чечни, Якутии, Башкортостана, Удмуртии и Татарстана... Но повторюсь — для меня все это не отдельные кусочки мозаики, а единое полотно, и голос каждой республики и народа обогащает общий хор. Аналогов национальным литературам нет, и их вклад в нашу общую отечественную литературу бесценен — как русскоязычную, так и переводную.

— Кто из современных авторов стоит на вашей книжной полке?

— Ох, боюсь, не назову кого-то и обижу... Много имен. Замечательный поэт Дмитрий Артис, например. Сейчас он, кстати, второй раз отправился на фронт. Очень сильный поэт Игорь Панин. Он постоянно возит гуманитарную помощь на Донбасс, в Горловку, сейчас отвезли на фронт вот уже восьмую по счету машину — «буханку». Привозят все, что просят бойцы: беспилотники, антидроновые ружья, генераторы, бензопилы, рации, танкистские шлемофоны, медикаменты... Назову еще Инну Кабыш — из поэтов-женщин она одна из самых заметных.

А поэтов из разных республик называть не буду: там много талантливых авторов, и ни одного имени нельзя забыть.

БИБЛИОГРАФИЯ

Точка радости (сборник, 2010)Пластилин (роман, 2015)Предметы первой необходимости (сборник стихотворений, 2015)Осень на Сиреневом бульваре (сборник миниатюр, 2017)«Серьезней последней молитвы... Особенности поэтики Надежды Болтянской» (биографии и мемуары, 2017)

ДОСЬЕ

Анастасия Геннадьевна Ермакова — поэт, прозаик, критик, публицист. Член Союза писателей России. Анастасия родилась в Москве, после школы окончила Московский металлургический институт, а затем Литературный институт им. М. Горького. Заместитель главного редактора «Литературной газеты», шеф-редактор проекта «Многоязыкая Лира России». Печаталась в журналах «Знамя», «Дружба народов», «Арион», «Дети Ра», «Октябрь» и других, а также в литературном сборнике «Женская проза «нулевых».

Проза и стихи Анастасии Ермаковой переведены на македонский, венгерский и болгарский языки. В 2010 году за книгу «Точки радости» была удостоена Всероссийской литературной премии им. Лермонтова, а в 2011 году стала дипломантом Бунинской премии. В 2015 году ее роман «Пластилин» вошел в шортлист Горьковской премии. Входила в шорт-лист Всероссийской литературной премии имени Ф. Абрамова «Чистая книга» и Международной литературной премии имени Фазиля Искандера.