Писатель Алексей Варламов о русской смуте и жизни замечательных людей

В литературу мы входили вместе. Начало 90-х, редакция "Литгазеты" с тиражом в шесть миллионов, я - сотрудник отдела литературы под руководством Игоря Золотусского. В редакцию пришел молодой, но уже бородатый парень и принес свою книгу. Прочитал ее название, и книга мне сразу понравилась.

Она называлась "Здравствуй, князь!" Имейте в виду, что это было время торжества постмодерна, то есть беспорядочной и неряшливой цитатности, когда слова в простоте нельзя было вымолвить, когда даже фразу "я вас люблю" нужно было сопровождать ироническим комментарием: "Как сказала бы Татьяна Ларина".

"Здравствуй, князь!" тоже была цитата. Но какая!

Это был чистый звук, который хотелось продлить: "Здравствуй, князь ты мой прекрасный! Что ты тих, как день ненастный? Опечалился чему?" Одно это название дышало спокойным чувством первородства и уверенности в своем положении в литературе. Но сам-то Варламов казался неуверенным в себе. Говорил, что он скромный преподаватель МГУ, который в свободное от работы время пописывает прозу. Но я-то мнил себя уже матерым критиком, меня так просто было не провести. Человек, который называет дебютную книгу пушкинской цитатой, знает, что он делает. Это было выполнение задания В. Ф. Ходасевича - "аукаться" именем Пушкина в наступающем мраке.

Мне оставалось только прочесть книгу и убедиться, что я не ошибся, откликаясь на это откровенное "ау!"

Потом, читая Варламова и очень по-разному воспринимая разные его вещи, я всегда помнил этот первый звук.

"Здравствуй, князь!"

Князь не князь, но Варламов в литературе такой "старший сын". Он, слава богу, еще не окончательно литературно повзрослел и заматерел, но то, что он - "старший сын" и обладатель не просто наследства, но, выражаясь сегодняшним языком, его "основного пакета", для меня всегда было очевидно.

Наш великий пушкинист Валентин Непомнящий как-то признался, что, когда он прочитал повесть Варламова "Рождение", перекрестился и сказал себе: "Еще жива русская литература".

И разве только Непомнящий... О прозе Варламова лестно отзывались такие классики литературы, как Александр Солженицын, Валентин Распутин, Василий Белов...

И еще он, я бы сказал, стратегически последователен, а стратегия - это не последнее дело в писательской судьбе. Можно выдать первую дебютную вещь, которая всех поразит, а потом на всю жизнь остаться автором "такого-то произведения", потому что все последующие вещи будут слабее, без прежней художественной энергии. Потому что автор просто не научился держать дыхание.

У Варламова тоже был шанс навсегда остаться автором повести "Рождение". Эта повесть когда-то взорвала литературный мир. Этот тот случай, когда вещь была написана не просто хорошо, но и вовремя. Невозможно было придумать более ясного и нравственно точного взгляда на революционную смуту начала 90-х годов, когда вместе с СССР могла рухнуть и Россия, чем сквозь больничную палату, где лежит приговоренный к смерти маленький сын. Но в том-то и дело, что Варламов это не придумал. Он вообще ничего не придумывает в своих лучших вещах: "Рождение", "Галаша", "Дом в деревне", "Душа моя Павел" (кстати, тоже пушкинская цитата). Но при этом может написать совершенно постмодернистский роман "Мысленный волк", наводнив его реальными, но перепридуманными персонажами из Серебряного века.

Варламов не забуксовал на "Рождении". Хорошо зная его творчество, я вижу, как он сознательно работает в разных жанрах, в разных родах литературы даже. То, что рассказ и повесть - это его жанры, Варламов уже знает. Но вот он попробовал себя в драматургии. Не получилось, не взял крепость. Отошел. Может, еще вернется. Тем более, что по роману "Душа моя Павел" поставили отличный спектакль в РАМТе. Он отчаянно штурмует романистику с разных позиций: социально-психологический роман "Лох", детективно-авантюрный "Ковчег", мистический "Купол", политический "11 сентября".

По роману Алексея Варламова "Душа моя Павел" поставили отличный спектакль в РАМТе. Фото: Сергей Фадеичев / ТАСС

Он ушел в жанр писательских биографий и добился блистательного успеха: его "Алексей Толстой" в серии "ЖЗЛ" стал литературным событием и получил премию "Большая книга". А последнюю "БК" он получил за "Василия Розанова". И еще были "Михаил Пришвин", "Андрей Платонов", "Михаил Булгаков", "Василий Шукшин"... И даже такой таинственный исторический персонаж, как Григорий Распутин.

В одном из своих интервью он признался, что его неудержимо влечет история. Это правильно, потому что как истинный русский писатель он стал задыхаться без исторического пространства. Это тоже идет от Пушкина, который начинал как лирический поэт, а закончил свой путь исторической прозой.

Но порой он выигрывает именно в вещах как будто случайных, вроде рассказа "Паломники" - прелестной истории о том, как несколько студентов отправились пешком в Троице-Сергиеву лавру. Или - в совсем неприметном рассказе "Как ловить рыбу удочкой", который хоть сегодня включай в хрестоматию русского короткого рассказа.

Но во всем этом есть стратегия "старшего сына". Старшим сыновьям труднее жить. Балуют младших. Старшим отдают мельницы. Чтобы жизнь медом не казалась. Чтобы помнили о своем первородстве...

Хорошо зная его творчество, я вижу, как он сознательно работает в разных жанрах

И еще он меня всегда привлекал и удивлял как человек. Спокойный, рассудительный, очень надежный товарищ. Заядлый путешественник, рыбак... Он органичен на любом месте: в рыбацкой лодке, за рабочим компьютером, на заседании президентского совета по культуре и в кресле ректора моего родного Литинститута, который он возглавляет с 2014 года и здание которого какими-то невероятными усилиями смог отремонтировать, кажется, впервые за последние сто лет.

Шестидесятилетие - хороший возраст для писателя. Можно сказать, вторая молодость. Сейчас Алексей тоже что-то пишет (видел, когда летел с ним с Пекинской книжной ярмарки, где представляли три его книги на китайском). Но не говорит - что. Я очень жду его новой вещи, чтобы как когда-то повторить про себя эти волшебные слова: "Здравствуй, князь!"