о советском прозаике и поэте Эдуарде Асадове

«Есть стихи Эдуарда Асадова. Если без смеха — как тот цветок полевой, как та шишка сосновая. Они есть. И всё. Вы их читаете — и перед вами история. Самая что ни на есть простецкая, а внутри всё сжимается. Потому что про нас. Про каждого из нас. «Баллада о друге» — почитайте…»

В ночь с 3 на 4 мая 1944-го шли страшные и тяжёлые бои под Севастополем, на реке Бельбек, вблизи села Бельбек, того самого, что вскоре переименовано будет во Фруктовое.

Наши рвались не только в Севастополь — к воде. Повсюду тогда было солоно: и от крови, и от пота, и от крымской, не щедрой на воду для питья, земли. Река текла здесь по балкам, мы были на низком берегу, немцы на высоком, и всем нужна была вода...

Немцы воду отдавать не хотели.

Немцы знали, что после им будет кирдык.

Ожесточение боёв было запредельное. Это двое суток спустя гансы дрогнут и побегут, их расхристанные колонны будет выкашивать фронтовая авиация, бомбардировщики-топмачтовики пустят на дно практически все морские транспорты, брошенные на эвакуацию «доблестного вермахта», включая гигантов «Тотилу» и «Тэю», и фрицам останется только сдохнуть, утонуть или сдаться в плен на мысе Херсонес. Месть Красной армии за потери в боях при обороне Севастополя в 1942-м будет жестокой. Избиение врага — беспощадным.

Но в ночь с 3-го на 4-е был на земле, и в небе, и на берегах реки Бельбек рукотворный ад человеческий...

К утру командир батареи миномётов из состава второго дивизиона 30-й гвардейской миномётной бригады гвардии лейтенант Эдуард Асадов чудом остался в живых, практически один. Миномёты батареи были уничтожены, а вот грузовик мин уцелел. Решение было молниеносным — доставить боеприпасы на соседнюю батарею, которая продолжала вести бой. Асадов рванул машину, ехать было рукой подать. Осколок, ударивший в лицо, ослепил, вышиб, казалось, из головы мозг. Как-то он дотянул, не бросил грузовик. И потерял сознание. Выходит, последнее, что видел, — берег Бельбека, взрывы, полёгших своих бойцов и близкую вторую батарею...

Дальше — тьма. Орден Красной Звезды за тот бой. Вот Асадов вспоминает:

«...потом был госпиталь и 26 суток борьбы между жизнью и смертью... Когда сознание приходило, диктовал по два-три слова открытку маме, стараясь избежать тревожных слов. Когда уходило сознание, бредил.

...госпиталь был у меня не один, а целая обойма. Из Мамашаев меня перевезли в Саки, затем в Симферополь, потом в Кисловодск в госпиталь имени Десятилетия Октября, ну а оттуда — в Москву. Переезды, скальпели хирургов, перевязки. И приговор врачей: «Впереди будет всё. Всё, кроме света». Это-то мне предстояло принять, выдержать и осмыслить, уже самому решать вопрос «быть или не быть?». А после многих бессонных ночей, взвесив всё и ответив: «Да!» — поставить перед собой самую большую и самую важную для себя цель и идти к ней, уже не сдаваясь.

Я вновь стал писать стихи...

...никогда не забуду 1 мая 1948 года. И того, каким счастливым я был, когда держал купленный возле Дома учёных номер журнала «Огонёк», в котором были напечатаны мои стихи. Вот именно, мои стихи, а не чьи-то другие! Мимо меня с песнями шли праздничные демонстранты, а я был, наверное, праздничнее всех в Москве!»

С Асадовым вообще ничего не понятно.

Он ведь никогда ни одной книжки своих стихов своими глазами так и не увидел. А было их — 47. Поэтических, лирических по большей части, а ещё проза и переводы поэтов Башкирии, Грузии, Калмыкии, Казахстана, Узбекистана. Что ж тут удивительного: он родился в сентябре 1923-го в городке Мары Туркестанской АССР — корни, куда мы без них.

Всю жизнь Асадов был окружён поклонницами на бесконечных своих литературных вечерах, что десятилетиями шли в переполненных до отказа залах театров, домов культуры. Он весь Советский Союз объехал, исколесил. И вот опять поймите: ни одного лица с того боя под Бельбеком так больше и не увидел.

Как поэта Асадова поэтическая среда не признавала. Он числился штатным рифмовальщиком плебса, читай: пролетариата, но ведь государство-то у нас было — рабочих и крестьян?

Евтушенко, гнусный в своей крикливости напоказ (не могу, с души меня от него воротит, ему за «пражские танки» воздастся) «тоненько» поддевал «девушек-простушек с парой асадовских строк под кудряшками». Хотя...

Что там про Евтушенко народ говаривал? Есть, есть про Женечку Евтушенко хорошие строки, не в пример асадовских, так ведь?! — «Сволочь двуличная, сволочь продажная, сволочь до славы — ажиотажная».

Асадову на такое было наплевать.

А, или того вернее, он, думаю, такого просто не замечал.

И опять с Асадовым ничего не понятно.

Стихов красивых и задушевных у него хватало, а песен на его стихи — раз, два и обчёлся. Полагаю... Полагаю не только в снобизме цеховом дело — в невозможности принять (для многих из поэтического цеха) жизнь во всей её обречённой на волшебную, неподвластную разумению человеческому красоту обыденности.

Думаете, цветок полевой или шишка сосновая прям каждый раз для каждого из нас изгаляются? А мы такие ходим себе: «Ой!.. Прям хорош цветок-то!.. Прям за душу серпом цепляет!!!... Ой! А шишка-то! Шишка-то как, собака, хороша!.. Прям душу вынимает насквозь!!!... Природа! Одно слово, мать!»

Вот почему мы такие глупые? Ну правда? Почему?

Шишка — она всю жизнь шишка.

Цветок — он всю жизнь цветок.

Сколько отпущено им — столько нас и радуют. Цвет по пять раз на дню не меняя, да и аромат свой — тоже.

Есть стихи Эдуарда Асадова. Если без смеха — как тот цветок полевой, как та шишка сосновая. Они есть. И всё. Вы их читаете — и перед вами история. Самая что ни на есть простецкая, а внутри всё сжимается. Потому что про нас. Про каждого из нас. «Баллада о друге» — почитайте...

Правда, что греха таить, куда нам, сирым да в зипунах, за Женечками Евтушенками гнаться... Не поскользнуться бы на соплях.

Если друг твой в словесном споре

Мог обиду тебе нанести,

Это горько, но это не горе,

Ты потом ему всё же прости...

Если ты с любимою в ссоре,

А тоска по ней горяча,

Это тоже ещё не горе,

Не спеши, не руби с плеча...

И чтоб после себя не корить

В том, что сделал кому-то больно,

Лучше добрым на свете быть,

Злого в мире и так довольно...

Георг Отс про такое петь умел...

Будто вода пролилась из кувшина, а всегда была там — спокон веков. И жажда мучит. И трясёшь тот кувшин треклятый — да хоть бы каплю с тебя выжать!

Жажда духовная и того страшнее.

Сегодня копья ломают всяко-разные «рыцари света» — вокруг поэзии Донбасса — мол, не поэзия она вовсе, раз с-под угольной вагонетки. А что ж — бывало такое и раньше в истории... Хоть бы и с Эдиком Асадовым. Это так они его называли: «А!.. Эдик Асадов... Опять книжечку накропал. Заслуженным инвалидам можно...»

Сволочей много.

Разнообразием своим они особо выделяются в животном мире.

Руки чешутся...

Прям как у маленького — конфетку без спроса стащить...

Знаете, как Бродский припечатывал Евтушенко?

Вот послушайте: «Евтушенко? Вы знаете, это не так всё просто. Он, конечно, поэт очень плохой. И человек он ещё худший. Это такая огромная фабрика по воспроизводству самого себя. По репродукции самого себя. … у него есть стихи, которые, в общем, можно даже запоминать, любить, они могут нравиться. Мне не нравится просто вообще уровень всего этого дела».

Запомним: уровень всего этого дела.

Вспоминается мне памятник Твардовскому в сквере на Страстном. Как стоит он и смотрит в землю, совершенно живой — сейчас подходи и разговаривай. В землю он смотрит, Тёркина брат и отец, в корни земли. Он смотрит, а мы мимо идём и вроде как ему совсем даже неинтересны. Только вот каждая строчка Твардовского — личный и горький его интерес к нам, потомкам. К тем, кто ещё ничего не видел, а ведь придётся повидать...

Я знаю, никакой моей вины

В том, что другие не пришли с войны,

В том, что они — кто старше, кто моложе —

Остались там, и не о том же речь,

Что я их мог, но не сумел сберечь, —

Речь не о том, но всё же, всё же, всё же…

Асадов всю свою долгую жизнь в темноте (ушёл он от нас в 2004-м, в 80 лет) прожил переполненный светом и оставался в каждый из дней абсолютно зрячим. Как маяк далёкого побережья. Моря не знающий — век на месте одном сиднем да стоя, но скольких спасший моряков...

Поэзия — это не когда «атмосфЭру» по Чехову дурням всяким дать надо, а когда по тому же Чехову — люди просто живут, день за днём, оставаясь людьми и в горести и в печали...

И в горести и в печали...

Как много тех, с кем можно лечь в постель,

Как мало тех, с кем хочется проснуться…

Что бы всем нам не жить по-асадовски?..

Бог его знает...

Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции.