В Москве открылось "Ответвление". Проект объединил работы, в которых объектом размышлений стало дерево
Проект "Ответвление" в Галерее искусства стран Европы и Америки XIX - ХХ века ГМИИ им. А.С.Пушкина - весь из углов.
Правда, не сказать, что все они острые. Напротив, и изгибы "Корневых скульптур" Михаила Матюшина, и ветка тополя на рисунке Никиты Алексеева, не говоря уж о кокетливой "Парижанке в шляпке" Степана Эрьзи, все больше неровные... Но даже неправильности сучков тут должны свидетельствовать в пользу мудрости природы, в которой, говоря словами Юлиана Тувима, "нет прямой линии". И как заметил поэт, глядя на изгибающиеся ростки, у природы мы "хаосу учимся".
Сюжет выставки "Ответвление" во многом перекликается с маленьким шедевром польского поэта. Дело не только в том, что желание все спрямлять превращает ветку в палку, а дерево - в столб, заодно лишая их жизни. Куратор Наталья Кортунова объединила работы художников, для которых собеседником, объектом размышлений о природе и точкой приложения сил становится дерево.
Если вы подумали про папу Карло и Буратино из одноименной сказки, вы не совсем правы. У нас есть и более давние аналоги. Например, старички-моховики (они же лесовики), которых крестьяне под Вологдой и Костромой делали из шишек, мха, бересты для своих детей. Игрушка заодно служила оберегом. Моховичок был своего рода волшебным помощником, который должен был успокоить ребенка, если он заблудился в лесу, помочь найти дорогу домой. Бабушкины сказки? Может, и так. Но важно, что не только моховик, но и лес воспринимали как живое существо, а не расходный материал для пилорамы.
Эта простодушная взаимность в отношениях со всем живым на планете, которую с молоком матери впитывали люди, работающие на земле, уже к началу ХХ века стала выглядеть загадкой, если не языческим предрассудком. И художники русского авангарда Михаил Матюшин и Елена Гуро размышляли о деревьях как "знаках иной жизни", отталкиваясь от теософских трудов, теории четвертого измерения и прочих ученых материй.
Название "Корневой скульптуры" Матюшина, показанной на выставке "Союза молодежи" в 1912 году, звучало, будто заглавие статьи естествоиспытателя - "Естественное насыщенное движение материи". Фактически Матюшин и его ученики и работали как естествоиспытатели. Только объектом их внимания была не столько природа, сколько восприятие человека, целью - научить хотя бы художников "расширенному смотрению", что позволило бы по-новому увидеть и понимать мир.
Лес ощущали как живое существо, а не расходный материал для пилорамы
"Корневые скульптуры", созданные Матюшиным в начале 1920-х из минимально обработанных корней сосен, тем не менее несут черты антпропоморфности. Скульптор обнажает в изгибах, разворотах и скручивании корней прообразы выпада фехтовальщика, юной пластики гимнаста, встречи любящих... Но важнее вольных ассоциаций - открытие красоты почти необработанного материала, осмысления ответвления не как отклонения от "правильной" геометрии или анатомической формы, но прежде всего как открывающейся возможности.
Парадоксальным образом "зорвед" Матюшин тут сближается с великим скульптором Степаном Эрьзя, чьи работы, по правде сказать, гораздо ближе к скульптурам Родена, вылепленным из глины, нежели к загогулинам корневых скульптур соратника Малевича. Тем не менее Эрьзя, как и Матюшин, открывал в корнях деревьев, которые он находил на Кавказе, а позже в Аргентине, те экспрессивные возможности, ту слитость природы и человека, о которой мечтали "зорведы". Другое дело, что скульптуры Эрьзи, которые он называл "своими детьми", оставляют ощущение сокровенного диалога с деревьями, травами, корнями... Того, о котором нам напоминают античные мифы про дриад и игрушки-обереги вологодских крестьян.
Скульптуры Эрьзи словно фиксируют магию метаморфоз: еще секунда - и пугающий профиль Бабы-яги то ли освободится из ствола дерева, то ли спрячется в нем. Образы ужаса и наваждения, спасительный взгляд родных или морская волна ("Каприз природы") посреди леса открывают энергию трансформаций. Совершенно по-иному эти "ответвления" обнаруживают себя в скульптурах Александра Тышлера и Ореста Верейского. Они из мифа кочуют в домашнюю игру, как у Верейского, или в театральных персонажей, как у Тышлера. Наконец, у Дмитрия Краснопевцева ветки и морские звезды, черепки глиняных кувшинов и ракушки морей выглядят героями, готовыми для преображения в живой картине и для поиска философского камня.
Контрапункт к работам Эрьзи на выставке - видеоперформанс группы "Провмыза" "Отчаяние". Под высоким небом - заснеженный пейзаж, где передвигающийся куст оказывается группой людей, притворяющихся то ли деревьями, то ли кустами. Если пейзаж в фильме тяготеет к аскетизму черно-белой гравюры, то сюжет - к театру абсурда. Пластика участников действа похожа на экспрессионистский танец, но вместо сцены - холод поля, вместо зрителей - камера, на которой тающие снежинки превращаются в капли "слез".
Персонажи кажутся иероглифами на снегу, образующими "закрытый" текст, или - живыми людьми в поисках то ли добычи, то ли пристанища. Партнеры людей в этом танце - деревья и кусты. Они безучастны как к имитации человечьего единства, так и к одинокой смерти каждого. Язык птиц и деревьев, леса и небес, кажется, потерян людьми безвозвратно. В этом смысле фильм "Провмызы" - антитеза утопическим чаяниям "зорведов" и магическому реализму Эрьзи. Фильм "Отчаяние" выглядит прощанием с утопиями ХХ века.
