«Все герои — наркоманы на игле признания». Знаменитый режиссер о столичной публике, театре для подростков и Москве-море
В Московском театре Пушкина прошла премьера спектакля «Красавец мужчина» по пьесе Александра Островского. Режиссер Данил Чащин переосмыслил классику, поместил героев в клуб и заставил делать селфи. По его словам, локации ярмарок тщеславия изменились со времен Островского, но люди остались такими же. Приехавший девять лет назад из Тюмени Данил рассказал «Мосленте», как театр переворачивает жизни зрителей, для кого сегодня нужно ставить спектакли, как он чувствует себя в родном городе, и, конечно, кто приходит на его постановки в столичных театрах. Ниже — его монолог.
«Человек думает, что зашел на два часа, а остается навсегда»
Театр — место, где собираются самые разные люди. В жизни они друг с другом не пересекутся в силу самых разных причин, но в зале могут встретиться. Он объединяет людей вне зависимости от их убеждений, материального положения, религии или сексуальной ориентации. Все они сидят вместе — локоть к локтю. Театр — место, в котором собирается нация.
Есть случайные зрители. Эта часть мне, если честно, не нравится. Это скорее те, кому кто-то из друзей подарил билеты.
В театрах, где я ставлю спектакли, довольно недешевые билеты, и люди, которые могут их себе позволить, — это не всегда театральная публика. Конечно, нельзя сказать, что среди обеспеченных людей нет людей тонких и творческих, но хотелось бы изменить ситуацию, чтобы и те, для кого сейчас посещение театра — слишком дорогое мероприятие, могли в него попасть.
Иногда мне пишут в личку люди, понимающие, что они не могут попасть на мои спектакли. И я стараюсь что-то сделать, найти для них места. Очень часто это студенты театральных вузов.
Но даже если говорить о людях, которые приходят на модный спектакль только для того, чтобы зачекиниться и сделать селфи, всегда есть шанс, что они останутся. И дай Бог, чтобы так и случилось. Ведь бывают ситуации, когда человек думает, что зашел сюда всего на два часа, а остается навсегда. Никогда не знаешь, как все повернется. Станиславский, например, говорил, что театр — это водоворот, и кто в него попадает, того засасывает.
«Ну, и что ты тут нам хочешь показать, мальчик?»
Московская публика более требовательная и осведомленная. Она видела уже многих режиссеров и позволяет себе иногда узурпировать имена авторов, то есть ждать от них, что они будут такими, какими их привыкли видеть и принимать, и никак иначе.
Такая публика приходит к тебе, складывает руки, пристально смотрит в глаза и спрашивает: «Ну, и что ты тут нам хочешь показать, мальчик? Нам, кто еще Эфроса помнит!» Она требует, чтобы ты удивил ее.
Но все это тебя мотивирует, заставляет постоянно находить что-то новое. Это вызов, которым ты сам подпитываешься.
К тому же у каждого театра публика своя. Что-то еще, что было бы общим для московской публики вообще, назвать сложно. У МХАТа им. Горького — свой зритель, у МХТ им. Чехова — свой, у театра Пушкина — свой, и так у каждого. Публика очень разная, разношерстная, разновкусная.
«Герои Островского хотят заработать свои лайки»
Мой новый спектакль «Красавец мужчина» — обаятельная пьеса про, прямо скажем, светское общество. Там собраны далеко не бедные люди. И каждый пытается всеми силами урвать какой-то кусочек своего собственного счастья, хочет взять какой-то реванш. Если кто-то терпел поражения на любовном фронте, он желает восполнить этот пробел, завоевать чье-то сердце. Если кто-то потерял деньги, он хочет получить их обратно. Вообще это пьеса про то, как люди пытаются вернуть то, что когда-то было ими утрачено.
Но при этом, конечно, это ярмарка тщеславия. Действие происходит в клубе. Это особое место. Сюда, например, люди не приходят в своей обычной одежде, в которой им удобно. Они так или иначе находятся в каком-то образе, они выходят в свет. Каждый из них понимает: ты приходишь и тебя все оценивают. И тебе хочется произвести впечатление. Так что герои Островского так или иначе приходят туда, чтобы заработать свои лайки. Мы зацепились за это слово, потому что все наши персонажи — кумиры соцсетей, наркоманы, которые сидят на игле признания и желания нравиться. Им очень нравится нравиться.
«Человек глобально не меняется»
Отличаются ли сегодня люди от героев Островского? Наверное, мы стали говорить несколько быстрее, перестали произносить «ишь-ты», «на-ка», «извольте-с» и другие слова, которые теперь нам кажутся уже странными. Но человек глобально не меняется. Он по-прежнему очень уязвим, в нем много травм и триггеров. Но главное — он очень хочет любви. В этом мы ничем не отличаемся от персонажей Островского. Мы все очень хотим любви.
Мне бы хотелось, чтобы зритель, сидящий в зале, смотрел на этих героев и думал: «Я этого человека знаю! И вот этого тоже! И этого! А вот тот — это вообще я!».
Все качества персонажа, которого играет актер, даже если это роль откровенного подонка, есть в нас. Нужно просто вспомнить ситуации, где у нас был, как минимум, шанс поступить так, как поступает персонаж. Если ты честно признаешься в своих даже не самых лучших душевных качествах, есть в этом какой-то душевный эксгибиционизм и терапия. Ты можешь быть честным с самим собой, признать, что в тебе есть что-то, над чем еще стоит работать. Это дает ощущение освобождения.
«Однажды пришел Абрамович…»
Точно так же во всех персонажах есть я. Когда мы репетируем, я смотрю на них и вспоминаю много примеров из своей жизни, где я мог бы вести себя или вел точно так же, как герои спектакля. Например, во многих пьесах одни герои сразу меняются при появлении других, более богатых или высокопоставленных, тут же превращаются в лакеев. И этот эффект я однажды испытал на себе.
Ко мне на спектакль пришел Роман Абрамович. Что со мной произошло в тот момент, я не знаю, но какая-то невидимая сила повела меня к нему. Это было несколько лет назад.
Я в тот раз почему-то начал интересоваться, удобно ли его посадили. Он сказал, что в зале душно, и я побежал что-то решать с кондиционером. Мне странно как-то говорить об этом сегодня. Но я знаю: в таких ситуациях с человеком что-то происходит, и он становится лакеем.
Но тогда я был начинающим молодым режиссером, только что приехавшим в Москву, и для меня это было важно. И я признаю это в себе. Во мне было это желание понравиться человеку, который, как кажется, может на что-то в моей жизни повлиять.
В общем есть в нас тот раб, которого каждый день надо по капле из себя выдавливать. Это получается, когда ты наблюдаешь за собой, подмечаешь, схватываешь подобные вещи, прорабатываешь их. Театр позволяет честно посмотреть на человека.
«Спектакль про пацанчиков»
Мне бы не хотелось, чтобы в зал приходили исключительно любители театра. Публика действительно должна быть разной.
В свое время в Челябинске я делал спектакль «Убийца». Он вообще про гопников, про пацанчиков с района. И я помню, как директор спрашивал: «А Вы уверены, что это нам вообще нужно? Мы же академический театр». Я тогда ответил: «Вы делаете спектакли для людей, которые любят театр, а мы сделаем для тех, кто его не любит. Возможно, они в нем останутся». Как раз рядом постоянно тусовались молодые ребята — катались на скейтбордах и роликах, но в сам театр не заходили. Мне хотелось сделать что-то такое, что заставило бы их захотеть зайти внутрь.
Сейчас «Убийца» — один из самых популярных спектаклей. Ему уже шесть лет. И на нем всегда аншлаг. На него идет новая публика, которая всегда считала театр — искусством, в лучшем случае, папиным и маминым, если не развлечением для бабушек и дедушек.
«Теперь это самая популярная девчонка в городе»
Еще один случай был в городе Нягань. Это город в Ханты-Мансийском автономном округе. Там я ставил спектакль для подростков. Городок настолько маленький, что там ничего не происходит, стоит один торговый центр, условно говоря, и все. Спектакль оказался очень интересным для самих подростков, и они были готовы остаться в театре. Им было достаточно, чтобы там провели вай-фай и поставили кофе. И вот уже там собирается какой-то коворкинг, появляется театральная студия, где они сами уже начинают делать какие-то спектакли.
Одна девочка написала пьесу о том, как хотела покончить жизнь самоубийством из-за школьного буллинга. Она была полненькой, и ей постоянно писали что-то вроде: «Ненавижу твой жир!», «Лучше бы ты вышла в окно!». У нее были срывы и попытки суицида. Она написала об этом, и мы решили сделать спектакль, где эта девочка была главной героиней.
Потом она написала, что учительница попросила видео постановки и показала его одноклассникам этой девочки, которые издевались над ней. Они плакали. Потом извинялись.
И я просил у нее: «Наверное, ты теперь самая крутая девчонка в классе?». Ответ был классный: «Я теперь самая крутая девчонка в Нягани».
«Москва — это море»
С Москвой мои отношения строились непросто. Когда я приехал в этот город, он встретил меня дождем и шумом. Помню, я тогда пост написал со словами: «Больше никогда!».
Москва испугала меня своим темпом, ритмом, перебором всего. Я к таким скоростям не привык. Но я постоянно приезжал — то на один фестиваль, то на другой. И как-то по капельке наши отношения начали меняться. Она постепенно открывалась. И теперь тот самый ритм, который сначала оттолкнул меня от нее, наоборот меня подпитывает.
Если попробовать представить некий образ Москвы, то это море. Оно может тебя накрыть волной и утопить, а может дать ощущение свежести и свободы. Ты можешь поймать эту волну и гнать по ней на серфе, если сумеешь. Этот город, его ритм, движение, звуки — стихия, с которой тебе нужно справиться.
Мне нравится ходить по Москве и слушать шум улиц, улавливать какие-то обрывки фраз. У меня даже есть заметки — я записываю особенно зацепившие меня чем-то кусочки разговоров. Возможно, потом из этого получится что-то стоящее, они могут на что-то вдохновить или стать материалом для очередного спектакля.
Москва — мозаика, сплошная эклектика. И мне нравится это сочетание старины и современности, а еще самых разных людей, приехавших неведомо откуда. Здесь повсюду — энергия смыслов, идей, амбиций. Важно поймать эту волну, этот вайб. И если ты ловишь эту вибрацию, она начинает питать тебя сама по себе.
## «Ты должен умереть и заново родиться»
Даня, который приехал в Москву впервые, и Данил Чащин сейчас — люди разные, хоть мне бы и хотелось, чтобы это был один и тот же человек.
Данил Чащин, как минимум, меньше заискивает перед другими людьми, а еще у него несколько другое отношение к месту, где он живет.
Когда ты приезжаешь в новый город, то начинаешь искать себе новых друзей. Но на самом деле сначала ты всегда ищешь старых, только с другими именами. Ты пытаешься взять ту ситуацию, что была в твоем родном городе и переложить на Москву. Но это утопия. Оказавшись в новом месте, ты должен как бы умереть и заново родиться, проявиться в новом качестве, потому что тот мир, который у тебя был, — прошлое. Нужно строить новые связи.
Именно этим я, наверное, и занимался в самом начале. Я старался постоянно ходить на какие-то мероприятия, знакомиться с людьми, мне было важно найти свою компанию, команду. Сейчас я как-то остепенился с этими вопросами.
И если снова представить Москву, как море, то сначала я, наверное, стоял где-то у берега, а теперь я уже довольно уверенно плыву к горизонту, потому что мне интересно, что будет за ним.
«В провинциальном городе успеваешь много всего»
Есть выражение: «Москва — город одного-двух дел». Тут же вся фишка в расстояниях. В Тюмени, чтобы встретиться с другим человеком, нужно потратить максимум полчаса, чтобы доехать до точки из любого конца города. Если встреча назначена в Москве, то только на дорогу может уйти полдня. И время в столице летит.
В Тюмени оно замедляется. Не знаю, хорошо это или плохо. И это касается не только моего родного, а всех провинциальных городов. Когда я что-то ставлю в одном из них, я очень много всего успеваю за день. Я могу не только заниматься постановкой, но и с кем-то пообщаться, что-то посмотреть. В Москве подобное почти невозможно, потому что она задает очень энергозатратный ритм.
Время, все дело в нем. В Москве оно спрессовывается, сжимается, а в провинциальном городе расширяется.
«И в Москве есть те, кто чувствует умиротворение»
Характер жителей в разных города скорее зависит от того, чем они занимаются, чем от самого города. В Москве есть те, кто спокойно занимается йогой, медитацией, работать из дома и чувствовать себя совершенно умиротворенным. А в другом городе кто-то может заниматься каким-то крупным бизнесом и быть в постоянном стрессе.
Наверное, в столице количественно больше людей довольно импульсивных и нервных, но я бы не хотел обобщать. Все же так про всех сказать невозможно.
«Думаешь, что знаешь родной город, но ты его помнишь»
Когда приезжаешь в родной город, прожив в Москве несколько лет, думаешь, что его знаешь. Но на самом деле ты его помнишь. И это довольно горькое ощущение.
Ты уверен, что знаешь людей, с которыми общался, в том числе своих друзей и родственников, но и их ты помнишь. Ты видишь тех, с кем были какие-то отношения, и пытаешься эти отношения заново строить.
Но я приезжаю на неделю, начинаю выстраивать связи, они появляются… и тут я снова уезжаю.
Быть вместе — это постоянная работа людей, идущих навстречу друг другу, а когда она заканчивается, обрывается, все приходится начинать заново.
Я делал спектакль про Тюмень, и это позволило мне лучше понять мои отношения с родным городом. Это связь с бывшей девушкой, которая очень многое тебе дала. Вы вместе выросли, вместе засыпали и просыпались, развивались, и большую часть своей жизни ты провел вместе с ней. Но потом, как в фильме «Ла-ла-ленд» вы поняли, что ваши пути расходятся. И вы с благодарностью расстались, оставив память друг о друге на всю жизнь.
Администрация Тюменской области придумала слоган: «Тюмень — город, где начинается путь». И это ему очень подходит. Это действительно очень хороший старт. Там поддерживают молодых творческих людей, создаются условия как для создания новых спектаклей, так и для развития бизнеса. Но когда понимаешь, что нужно идти еще дальше, ты уезжаешь.
Как говорил Бродский, человек — это то, что он в себя впитывает, то, что видит. Я рос в не самом благополучном районе Тюмени, на трубе возле подъезда с обшарпанными стенами и ржавыми арматурами, я понял, что не хочу быть этим. Это, конечно, часть меня, и я ее не отрицаю. Но я понимал, что хочу быть чем-то еще. И когда я приехал в Москву, стало ясно, что мне хочется быть частью этой культуры и процесса мирового искусства.
«Нам нельзя чужеть»
Поскольку я уже начинаю работать над новыми спектаклями, четко знаю, о чем сейчас хочу говорить с публикой, как столичной, так и вообще. Один из них, премьера которого должна состояться в апреле, создан по пьесе Андрея Иванова «Это все она». Мы делаем этот спектакль вместе с агентством Леонида Робермана «Арт-Партнер XXI».
Потом я буду ставить спектакль в Театре Наций, который называется «Последнее лето», автор пьесы Анна Козлова. Сюжет разворачивается в предреволюционное время в России.
Эти спектакли объединяет, что главные герои и в первом, и во втором — семьи, которые распадаются, не могут быть вместе. И самое важное, о чем мне хочется поговорить со зрителем, — о необходимости быть вместе, что бы ни случилось, насколько важно не разобщаться. Мы есть друг у друга и нам важно сохранить эти связи. В какой бы ситуации мы ни оказались, нельзя чужеть.