Жизнь как роман. Часть 5. Книги жизни, оборванные на полуслове: Дмитрий Веневитинов.

Готовность дворян пушкинской эпохи в любой момент поставить свою жизнь на кон необязательно связана с дуэлями. Рассмотрим два случая, когда те, кто ставили свою жизнь на кон, обходились без пистолетов. Дмитрий Веневитинов умирает в 21 год и шесть месяцев, Андрей Тургенев в 21 год и девять месяцев – без каких-либо выстрелов, по крайней мере, явных. Две самые оборванные на полуслове книги жизни эпохи. 21 год… вспомните – в этом возрасте мы всего лишь учились на четвертом курсе университета. Только начинали обдумывать житье и решать – делать жизнь с кого, а они уже ставят точку и уходят из жизни в свои романы. И эти удивительные романы читаются как литературные памятники эпохи. Дмитрий Веневитинов В резюме у 21-летнего архивного юноши Дмитрия Веневитинова: - написал около 50 стихотворений (сравним: Боратынский (за 44 года) написал 200, правда, еще и построил дом по собственным чертежам, Лермонтов (за 27 лет) – 400, Пушкин (за 37 лет) около 800) ; - организовал вместе с Владимиром Одоевским "Общество любомудрия" (1823-1825), был секретарем общества; - запустил журнал "Московский вестник" (при нем вышло 4 номера) , был душой и вдохновителем издания, привлек к сотрудничеству Пушкина; - переводил Гёте ("Эгмонт") и Гофмана ("Магнетизер"); - рисовал и сочинял музыку; - занимался критикой – в том числе, бодался с маститым Николаем Полевым по первой главе "Евгения Онегина", да так, что Пушкин сказал о его разборе "Онегина": "...Это единственная статья, которую я прочел с любовью и вниманием"; Рисунки Пушкина: как минимум два раза он рисовал Дмитрия Веневитинова В резюме можно указать и родство с Пушкиным: мама Веневитинова, княжна Оболенская, приходилась троюродной теткой Александру Сергеевичу; неудивительно, что в их московском доме Пушкин осенью 1826 года прочтет, да еще и два раза, "Бориса Годунова". А учился Дмитрий очень схоже с другим великим Александром Сергеевичем: сразу на четырех факультетах Московского университета – и словесность, и языки, и математика... И так же, как Грибоедов, был музыкантом. И, как Лермонтов, рисовал. В отличие от Пушкина и Боратынского, хорошо знал немецкий язык и полюбил немецкую философию. Перстни писателей У Пушкина было порядка семи перстней. Самый известный – с сердоликом, вполне мистический (по убеждению поэта) подарок Елизаветы Воронцовой (у Елизаветы Ксаверьевны был точно такой же, что позволяло Пушкину и Воронцовой пользоваться этими перстнями как печатями при переписке) . По смерти Александра Сергеевича перстень с сердоликом перешел к Жуковскому, от Жуковского к Тургеневу. Тургенев хотел передать Толстому (ну не Достоевскому же) , и идея литературного перстня-эстафеты была очень хороша, но после смерти Ивана Сергеевича морганатическая супруга Полина неожиданно отдает его в музей Александровского лицея, где он и был благополучно украден в 1917 году – причем в марте, еще при правительстве Керенского. В высшей степени необычно смотрится сегодня этот перстень на большом пальце правой руки нашего национального гения, но так тогда носили. Откуда у Пушкина появился перстень с изумрудом квадратной формы – никто не знает. И доподлинно неизвестно, какому именно перстню посвящено высокоэнергетическое стихотворение "Храни меня, мой талисман" (интересно, что Веневитинов практически одновременно с Пушкиным пишет свой вариант обращения к талисману с тем же "Храни меня…") . Перстень с изумрудом отошел к Владимиру Далю – так настоял умирающий Пушкин – и стал, теперь уже для Даля, таинственным талисманом: "Как гляну на него, так и пробежит по мне искорка с ног до головы, и хочется приняться за что-нибудь порядочное". Вот бы раздробить тот изумруд (он есть, его еще не украли) да сделать перстни для каждого россиянина (в качестве национальной программы) – представляете, сколько порядочного у нас произошло бы? Если б в каждом россиянине ежедневно с утра пробегала искорка с ног до головы, и все разом бы принимались? Перстень в последние годы был и у Боратынского, и тоже необычный: с ядом. Достать яд мог брат поэта, Сергей (женившийся на вдове Антона Дельвига) , он ведь работал врачом. Что там случилось с Евгением Абрамовичем в 1844 году в Неаполе – никому неизвестно, но прямой доступ к яду, спрятанному в перстне, у него был. И всегда возил с собой перстень с умеренно философской надписью "Одинокому везде пустыня" Антон Павлович Чехов. Перстень достался ему от отца. Но самым романтичным и трагичным, а стало быть, литературным, был все-таки перстень Дмитрия Веневитинова, чья любовь, а точнее безумная страсть, стремительно, за год с небольшим, перешла, даже перебежала – в смерть. Дмитрий и Зинаида: тебя я увидел… Дмитрий влюбился в царицу муз и красоты, Зинаиду Волконскую – возможно, во время траурных мероприятий по Александру I в Москве в феврале 1826 года (Волконская дружила и переписывалась с покойным императором) . Женщины на подобные церемонии одевались строго и красиво, плюс таинственная вуаль, умноженная на грацию, – Веневитинов был наповал сражен княгиней, наклонившейся над гробом. Разница в 16 лет его не останавливала (любви все разницы покорны) . День за днем, страница за страницей, они постепенно сближались, встречаясь в салоне Волконской (№1 в Москве) , но при этом не переводили чувства в слова, только пронзительно смотрели друг на друга, – такой вот пылкий диалог взглядов. Наконец, во время совместной прогулки в Симонов Успенский монастырь, последовало стремительное словесное объяснение. И согласитесь – мы уже в романе. Но что дальше? Объяснились, расцеловались, поняли, что друг без друга жить не могут, соединились, сбежали из Москвы и жили душа в душу… да, чуть не забыл – умерли в один день! Нет-нет, такие романы уже не проходили при императоре Павле, а с его смерти 25 лет прошло. И тем более, Дмитрий – философ, а значит, на его страницах должны быть парадоксы и противоречия в себе, никаких избитых сентиментальных соплей и сахарного комфорта! Мы же здесь не для счастья, а для того, чтобы воспитать в душе огонь возвышенных страстей и промчаться в мире молнией… Что счастье мне? зачем оно? Не ты ль твердила, что судьбою Оно лишь робким здесь дано, Что счастья с пламенной душою Нельзя в сем мире сочетать... /Дмитрий Веневитинов "К моей богине"/ Зинаида Волконская, которая знала, что счастье – только для робких, делает роман жестким, актуальным и философским. Помните, как Лермонтов, влюбившись в очередной раз и впервые ощутив взаимность, вдруг удирает, разве что не через окно, от Варвары Лопухиной из Москвы в Петербург, где прячется от сладкого семейного счастья, которое было так близко, за стенами училища кавалерийских юнкеров? Вот и Волконская говорит: сказке не бывать, Дима, мы же философы. Сладкая жизнь не для нас, ты же сам пишешь в стихотворении "Жизнь" – её загадка и развязка уже длинна, стара, скучна, как пересказанная сказка усталому пред часом сна. А в стихотворении "Моя молитва" просишь убрать из сердца радость, поскольку она – неверная жена. Так что, давай, Дим, будем соответствовать написанному пером... Формальный повод для перевода безумной влюбленности в качественную трагедию нашелся просто – ведь хотя Зинаида и жила раздельно от мужа, но светские приличия, по которым через 15 лет жестко пройдется философ Лермонтов ("при диком шепоте затверженных речей мелькают образы бездушные людей") соблюдала досконально. И, по решению старшего в любовном дуэте (Зинаиды) , Дмитрию надлежало как можно быстрее отправиться из Москвы в Петербург (то есть, проложить дорогу Лермонтову) – на 800 километров от разрастающейся любви. Потушим пламя любви на раннем этапе, пока оно укротимо! А в знак неразлучности, в залог виртуальной близости – Волконская дарит Веневитинову таинственный перстень, найденный при раскопках римского города Геркуланума. С Геркуланумом в свое время произошло ровно то же самое, что и с Помпеями (вы помните, там мощно вышел из себя Везувий) , но мы этот город практически не знаем – название слишком длинное, чтобы быть на слуху. Вот и Карл Павлович Брюллов для своей картины выбрал благозвучные Помпеи, которые помнит каждый второй российский школьник. Впрочем, сегодня, наверное, уже каждый третий. Естественно, что Волконская перстень предварительно духовно обработала. Вы знаете, что для женщины заговорить перстень – раз плюнуть. Если женщина не может заговорить перстень, значит, у нее пробой в карме, и нужно срочно обращаться к кармологу. Веневитинов, получив мистический подарок, тут же поклялся носить перстень, дивной силой укрощающий страсть, исключительно на брелке карманных часов. А наденет его на палец он либо на смертном одре, либо во время венчания с любимой княгиней. Ты дивной силой укроти Порывы страсти безнадежной И от груди моей мятежной Свинец безумства отврати… (Дмитрий Веневитинов, "К моему перстню") Ну, тут – что ни шаг, что ни слово, то роман. Жизнь и литература сплелись как пара змей. Точнее – смешались до неразличимости, змеи так не могут. Итак, поскольку из венчания и последующей счастливой семейной жизни ничего литературного не получится, требовались другие сюжетные ходы. Например, внезапная (даже для пушкинской эпохи) смерть героя сделала бы роман бестселлером… Что ж, дело за малым. В Петербург за смертью Дмитрий едет в Петербург (за 5 месяцев до смерти) , где его при въезде сажают в сырой холодный карцер на трое суток – либо по подозрению в причастности к декабристам (там у него море друзей) , либо потому, что, по просьбе любимой, он взял попутчика, француза, который только что проводил княгиню Трубецкую к мужу в Сибирь, а теперь возвращался в столицу. Компетентные органы стали проверять – не везет ли француз бомбу, стихотворение Пушкина "Андрей Шенье" или уж, в крайнем случае, письма декабристов. А заодно проверили и тех, кто ехал с ним. План Волконской, возможно, бессознательный, по нагнетанию романа работал безотказно (не забудем при этом отдать должное Зинаиде Александровне: она активно помогала женам декабристов, не побоявшись пойти на прямой конфликт с власть предержащими) . Сырой карцер, безусловно, подрывает здоровье Дмитрия (в отличие от Пушкина и Лермонтова, Веневитинов спортсменом не был, хотя сразу же после восстания декабристов стал в компании с Киреевским и Кошелевым интенсивно заниматься фехтованием и верховой ездой – на случай революционной волны с юга) . В Петербурге Дмитрий, устроенный по наводке Зинаиды в Азиатский департамент Коллегии иностранных дел (и здесь шел по стопам Грибоедова) , чувствовал себя не в своей тарелке. Здоровье ухудшалось прямо пропорционально туберкулезному невскому климату. Но что здоровье, если на кону книга жизни? Тому, кто жребий довершил, потеря жизни не утрата. И вот ее последняя страница: начало марта 1827 года. Ланские, у которых во флигеле жил Дмитрий, давали бал (это набережная Мойки в районе переулка Пирогова). Март – коварный месяц в Петербурге: холодно, сыро, как в карцере, только еще ветер, пронизывающий до прожилок – Нева недалеко. Разгоряченный от положенных по светским правилам танцев, Дмитрий выскакивает из дворца во флигель – например, чтобы записать пришедшее в голову стихотворение. Выскакивает без верхней одежды – уж если "ты мчишься в мире молнией" , то надевать шубу, перед тем, как выскочить за угол, застегивать ее на все пуговицы и поправлять шарф, чтобы хорошо закрывалось горло – как бабушка учила, – противоестественно. Не добежав до флигеля, еще и остановился – поздороваться со знакомым и подставиться под ветер. На следующий день – простуда, стремительно перешедшая в пневмонию. Дмитрий умирал быстро, той же молнией. Когда почти уже перестал дышать, его друг Алексей Хомяков надел поэту перстень на палец. Когда же я в час смерти буду Прощаться с тем, что здесь люблю, Тогда я друга умолю, Чтоб он с моей руки холодной Тебя, мой перстень, не снимал, Чтоб нас и гроб не разлучал. (Дмитрий Веневитинов, "К моему перстню") Уже казалось бы умерший Веневитинов, ощутив перстень на пальце, неожиданно приходит в себя, – чтобы уйти в свой роман с потрясающей фразой: "Разве меня венчают?" Если перебирать все возможные варианты перехода из жизни в текст, то уж точно – лучше выдумать не мог! Похоронили поэта – с перстнем на пальце, согласно завещанию или "Завещанию", на территории Симонова монастыря, где совсем недавно он объяснялся в безнадежной любви. Вот час последнего страданья! Внимайте: воля мертвеца Страшна, как голос прорицанья. Внимайте: чтоб сего кольца С руки холодной не снимали: Пусть с ним умрут мои печали И будут с ним схоронены. (Дмитрий Веневитинов, "Завещание") Сбылось и другое поэтическое пророчество Дмитрия, также связанное с перстнем: Века промчатся, и быть может, Что кто-нибудь мой прах встревожит И в нем тебя отроет вновь... (Дмитрий Веневитинов, "К моему перстню") Через 100 с небольшим лет после смерти поэта его прах действительно был встревожен, могила перенесена на Новодевичье кладбище, а перстень отрыли и поместили в Государственный Литературный музей. Повторение Зинаиды Ну а Зинаида Волконская уехала в Италию и 33 года жила в Риме, в том числе – на втором этаже знаменитого палаццо Поли у фонтана Треви (многие из тех, кто читает эту статью, фотографировались на этой красивой площади). Марчелло Мастроянни и Анита Экберг у фонтана Треви в фильме Федерико Феллини "Сладкая жизнь" К концу жизни настроение княгини становилось всё более мистическим, огромные средства и силы она тратит на благотворительность – возможно, этим очищая свою карму. А однажды, столкнувшись на улице с замерзающей женщиной – дело было в феврале (а иной римский февраль, что март в Петербурге) , отдала ей свое пальто и добиралась до дома, как и Дмитрий Веневитинов накануне смерти, без верхней одежды на пронзительном ветру. На следующий день – та же самая простуда заставляет и Зинаиду Александровну Волконскую поставить книгу своей жизни на полку. Жизнь как роман. До понедельника. Youtube-канал "Лекции Сергея Сурина" . На канале можно ознакомиться с циклами видеолекций: "Царскосельский лицей – знакомый и неведомый", "Грибоедов: практика срединного пути", "Михаил Лермонтов: повседневная практика роковых случайностей", "Одинокий путь Евгения Боратынского". Впереди – лекции о Константине Батюшкове.