#влюблённыевкниги: литература о художниках
Сегодняшняя подборка рубрики #влюблённыевкниги про трёх художников, отразивших в своём искусстве уникальное мировосприятие. Малевич, Шагал, Пиросмани - среди огромного разнообразия произведений искусства картины этих художников распознаются с первого взгляда. Ни с чем не спутаешь воздушные, "летящие" сюжеты Шагала, космическую геометрию Малевича, грузинский, очень земной колорит Пиросмани. Каждый из этих художников очень обогатил наш мир, принёс своё, ни на кого непохожее восприятие мира. В книгах из сегодняшней подборки отражена жизнь этих людей, которая сквозит через творчество. Надеюсь, после прочтения этих произведений Малевич, Пиросмани и Шагал станут для вас ближе, понятнее и роднее. "Моя жизнь", Марк Шагал Это - автобиография. Но написана она так поэтично, так лично и лирично, что напоминает не документальную прозу, а картины самого художника. Яркими штрихами-мазками Шагал описывает свою жизнь, людей, оставивших в ней след. И прежде всего это многочисленная еврейская родня: дед-мясник и почти святая бабушка, всегда утомлённый отец и говорливая мама, разнообразные тётушки и дядюшки, сёстры и брат. "Я бы предпочел написать портреты моих сестёр и брата красками. Охотно соблазнился бы гармонией их кожи и волос, так бы и набросился на них, опьяняя холст и зрителей буйством моей тысячелетней палитры!" Очень трогательно и сердечно о маме: "не говорить, а рыдать хочется", "Здесь моя душа. Здесь и ищите меня, вот я, мои картины, мои истоки. Печаль, печаль моя!" Огромную любовь к Витебску, в котором художник родился и вырос, Шагал пронёс через всю жизнь. Но, увы, город не отвечал ему взаимностью: "Нисколько ни удивлюсь, если спустя недолгое время после моего отъезда город уничтожит все следы моего в нем существования и вообще забудет о художнике, который, забросив собственные кисти и краски, мучился, бился, чтобы привить здесь Искусство". До конца жизни в его творчестве прослеживались "витебские" мотивы. И в Нью-Йорке, и в Париже он писал свой Витебск. Вдохновенно и красочно описывает Марк Шагал еврейские праздники: "Сама дорога молится. Плачут дома. Зажигаются звёзды, и прохлада вливается в открытый рот". Про встречу с будущей женой Беллой пишет так: "С ней, не с Теей, а с ней должен быть я - вдруг озаряет меня! Она молчит, я тоже. Она смотрит - о, её глаза! - я тоже. Как будто мы давным-давно знакомы, и она знает обо мне всё: моё детство, мою теперешнюю жизнь, и что со мной будет; как будто всегда наблюдала за мной, была где-то рядом, хотя я видел её в первый раз. И я понял: это моя жена. На бледном лице сияют глаза. Большие, выпуклые, чёрные! Это мои глаза, моя душа". Черты Беллы можно встретить почти на всех картинах, где Шагал изображал женщин. Из этой книги становится понятно, откуда именно такие картины, такое мировосприятие: все эти радостные краски, летящие коровы и люди, улочки и домики, куры, церкви, невесты, старики, цветы... Свинья у него "зачарованная, почти прозрачная", кобыла "улыбается в траву", один из дядьёв "похож на деревянный дом с прозрачной крышей, искусство - "расплавленный свинец, лазурь души, изливающаяся на холст", а самые близкие люди - Рембрандт, мама, Сезанн, дедушка и жена. В книге "Моя жизнь" много рисунков Шагала. Но я очень советую перед прочтением посмотреть его картины, и после - уже новым, осмысленным взглядом увидеть в них его детство, тепло родины, вселенскую печаль, мечты о прекрасном, умение видеть жизнь и весь мир в волшебных красках. "Малевич", Ксения Букша Казимир Северинович Малевич - создатель супрематизма, повлиявшего на современное искусство, архитектуру, дизайн, моду. Супрематизм - не только направление в искусстве, это целая уникальная внеконфессиональная философия, "религия без культа". Букша перелопатила огромное количество документов, писем, воспоминаний, критики. Её эрудиция и широкий взгляд на эпоху вызывает большое уважение. Малевича-человека она описывает с большим теплом, сквозь которое проглядывают то гордость, то сочувствие. Кроме самого Малевича, автор описывает эпоху и знаковые фигуры того времени: Филиппо Томмазо Маринетти, Ларионова, Шагала, Хармса, Хлебникова, Кручёных. Букша вплетает их в повествование, подразумевая, что читатель уже знает про них основные вещи, и не надо объяснять, кто это и чего они сделали в искусстве. Я начинала читать эту биографию с целью полюбить, понять и принять Малевича всей душой. Потому как мозгом понимаю - могуч! Но не откликается у меня ничего на его творчество, не всколыхивается. После этой книги я, кажется, поняла, почему так. Малевичу "вообще не было интересно человеческое". Идеалист высшего порядка, он сам себя унёс в такие далёкие дали, что идея "Искусство для искусства" обрела у него совсем уж рафинированный вид: "Когда дело шло об идеях, он предпочитал земле и людям космос". Вот этой отстранённостью от всего человеческого веет и от его картин, и от этой книги. Советую эту книгу большим фанатам Малевича, а также тем, кому интересен феномен развития искусства в России в первой половине ХХ века. Но если вдруг, вы не "в теме", если имена Ларионова и Хлебникова не очень знакомы, а выражения "футуризм", "конструктивизм" и" Бубновый валет" кажутся чужими и незнакомыми, то эту книгу, пожалуй, читать будет тяжко. "Пиросмани", Эраст Кузнецов Нико Пиросмани - легенда Грузии. Бедный художник из песни про "Миллион алых роз". Собственно, это почти всё, что известно миру обывателей о Пиросмани. Розы, актриса Маргарита, и смерть от нищеты и болезни в подвале старого Тифлиса. Я была в том подвале. Женщина, служащая музея, со слезами на глазах рассказывала всю ту же историю о розах и Маргарите. И таксист, который вёз нас по улицам Тбилиси с завидной чёткостью её повторил. И гид на экскурсии. И плакат в ресторане. А было ли всё именно так на самом деле? Я благодарна автору этой книги за то, что он расширил образ Нико Пиросмани в моей голове. И теперь миллион алых роз - скорее красивая метафора для меня, чем правда жизни. Эраст Кузнецов с особой тщательностью изучил документы, интервью, воспоминания. Известно совсем немного. Даже год рождения под вопросом. Но тем не менее из-за обилия мелких свидетельств современников, описаний тогдашнего Тифлиса, его духанов и улочек, и, главное, из-за чуткого и внимательного взгляда на картины Пиросмани, образ в книге вырисовывается довольно чёткий и конкретный. И он отличается от общепринятого. Историю разорения Пиросмани рассказывают обычно с драматизмом. Кузнецов же предлагает взглянуть на это с другой точки зрения. Художник как будто сам упорно шёл к нищете, напрашивался на несчастья, вопреки здравому смыслу. Он не мог делить себя на лавочника и художника. Пиросмани выбрал свободу от всего - денег, семьи, имущества, дома. Мог ли предложить ему бо́льшую свободу тот несвободный мир, в котором он существовал? Он не был ни блаженным, ни юродивым или отрешённым от жизни человеком. Он всё понимал и в торговле, и в деньгах. Но сам хотел быть свободным от всего, что связывает, сковывает, стесняет людей. Сгубила художника неосторожная и злая карикатура на него в газете. Он был так оскорблён и унижен, что не смог оправиться. Его свободная и чистая душа не вынесла цинизма и предательства. Словно выпал какой-то стержень, державший его, и всё посыпалось. Сейчас нам трудно восстановить ощущения человека, который входил в духан, украшенный картинами Пиросмани. Мы видим их в чужеродной музейной среде, где свет и вся обстановка совершенно не те. В духане начала ХХ века зрелище открывалось "одновременно странное и величественное". Бурная и беспокойная жизнь грузинского народа повлияла на его творчество. В его картинах - ритуальность и театральность застолья, тосты, которые звучат как молитва, представление народа о счастье, ощущение Грузии как целого бесконечного мира. Кузнецов подробно анализирует многие картины Нико, показывает, почему это вызывает такой отклик в душах людей. Благодаря этой книге я увидела, что Пиросмани гораздо шире мифа о нём. Масштабнее и ярче. * * * На нашем сайте вы можете найти подборки книг на любой вкус . Подробные рецензии Александры Макаровой на представленные книги, вы можете найти в официальной группе автора "Влюблённые в книги" во "ВКонтакте" и Instagram @knigizdes .
