«И умру я не на постели…». 100 лет назад был убит Николай Гумилев

В Северной столице задумались над памятником знаменитому поэту Серебряного века. Этот вопрос прорабатывает городской комитет по градостроительству и архитектуре совместно с администрацией Кронштадтского района по поручению губернатора Санкт-Петербурга Александра Беглова.

Как известно, в Кронштадте Гумилев родился и жил несколько лет. По одним данным – на Малой Екатерининской улице – ныне улица Карла Либкнехта, по другим – на Офицерской – ныне Советская. Однако, не факт, что именно здесь появится памятник. Все зависит не только от властей города, но и от горожан. Они могут предложить свое место установки монумента.

Стоит заметить, что в Санкт-Петербурге уже есть один памятник Гумилеву, созданный скульптором Алексеем Архиповым. Монумент расположен на территории РГТУ имени Герцена (Набережная реки Мойки, 48).

…В конце августа исполнилось 100 лет со дня трагической гибели поэта. Гумилев был расстрелян по обвинению в контрреволюционном заговоре и реабилитирован спустя более чем 70 лет. Все эти годы его творения были недоступны жадному взору читателей - они лежали под тяжким спудом.

За несколько лет до гибели он написал:

И умру я не на постели,

При нотариусе и враче,

А в какой-нибудь дикой щели,

утонувшей в густом плюще…

Да, Гумилев был не склонен к дремотному покою. Он вечно куда-то спешил. Путешествовал, воевал, рисковал – в научных экспедициях, на фронтах Первой мировой. Словно испытывал себя – сможет ли одолеть очередное препятствие, не изменит ли ему фортуна…

Гумилев был героем, патриотом своей родины. И, конечно, не предполагал, что его, храброго офицера, боготворившего Россию, сделают врагом России. Но даже если он участвовал в заговоре, то против тех, кто разрушил державу, изуродовал ее привычный уклад, вверг страну в кровавый сумбур, растерзал лучших представителей нации. И значит, делал благое дело.

В деле Гумилева – полная неразбериха, покрытая слоем столетней лжи, недомолвок, умолчаний. По одним данным, он политикой не интересовался. По другим – к Советской власти относился, мягко говоря, настороженно. Вторая версия кажется более правдоподобной. Гумилев был дворянин, офицер, поэт с «христианским сердцем» – только это противопоставляло его новой власти.

Поэт Николай Оцуп вспоминал: «Помню жестокие дни после Кронштадского восстания (оно произошло 1-18 марта 1921 года – В.Б.). На грузовиках вооруженные курсанты везут сотни обезоруженных кронштадских матросов. С одного грузовика кричат: «Братцы, помогите, расстреливать везут!» Я схватил Гумилева за руку. Гумилев перекрестился. «Убить безоружного, - говорит он, - величайшая подлость».

Это был затаенный протест. Возможно, и нахлынувшее тяжелое предчувствие. Жить поэту оставалось пять месяцев или около того. Не расстреляли бы Гумилева в 1921-м, он попал бы под каток репрессий позже. И уж совсем странно представить, что Гумилев мог пережить бы дикие сталинские расправы во второй половине 30-х годов.

Вряд ли бы он молчал, видя беззакония, реки льющейся крови, довольные лица палачей. И неминуемо пришел бы к роковому финалу. Возможно, кто-нибудь донес бы на Гумилева…

Впрочем, зачем фантазировать? Некоторые считают, что поэта и так погубил стукач. Николай Степанович был очень доверчив – раскрывал свою душу, мысли первому встречному. Даже на одном из поэтических вечеров, где была толпа слушателей, объявил, что он – убежденный монархист.

Еще одна версия – Гумилев не сообщил чекистам о человеке или людях, ругавших новую власть или нечто замышлявших против нее. Возможно, Николай Степанович знал заговорщиков, но не выдал их.

Звучит вполне правдоподобно – такой человек не мог доносить. Это было противно его натуре, убеждениям, совести. Ядовитые бациллы подлого стукачества стала усиленно прививать населению новая большевистская власть…

Итак, если Гумилев и нарушил советский закон, то не преступил более важный - закон чести и совести. И, как многие отважные соотечественники, шагнул под пули. Владимир Солоухин писал в стихотворении «Настала очередь моя»:

И забивались тюрьмы теми,

В ком были живы долг и честь.

Их поглощали мрак и темень.

Им ни числа, ни меры несть.

Стреляли гордых, добрых, честных,

Чтоб захватив, упрочить власть.

В глухих подвалах повсеместно

Кровища русская лилась…

Гумилев находился в расцвете творческих сил. В своем смертном году он выпустил два сборника стихов, был полон творческих замыслов. Однако смерть уже затаилась рядом и готовилась вцепиться ему в горло…

Сотрудники ЧК пришли за поэтом 3 августа 1921-го. Считается, что он был расстрелян 25-го, либо 27-го августа. По словам бывшей жены поэта Анны Ахматовой, записанных Лидией Чуковской, расправа произошла близ Бернградовки под Петроградом.

1 сентября 1921 года в «Петроградской правде» был опубликован список расстрелянных. Первым значился профессор-географ Владимир Таганцев. По его фамилии и был назван заговор. Кроме него, в списке находились и другие ученые – юрист, химик. Были в списке моряки, офицеры, интеллигенты и 16 женщин, которым было от двадцати до шестидесяти лет: две сестры милосердия, две студентки, четыре – сообщницы мужей, в том числе, жена Таганцева...

Тридцатым в списке значился: «Гумилев Николай Степанович, 33 лет (на самом деле ему было 35 – В.Б.), бывший дворянин, филолог, поэт, член коллегии «Издательства Всемирной литературы»», беспартийный, бывший офицер»…

Можно представить нахлынувшее горе многочисленных поклонников творчества поэта, прочитавших эти сухие строки. Гумилев, блистательный поэт Серебряного века, был кумиром для многих в России и за ее пределами.

Последним, кто видел Гумилева, был его коллега, поэт Владислав Ходасевич, заглянувший к нему вечером 2 августа 1921 года: «Я не знал, чему приписать необычайную живость, с которой он обрадовался моему приходу. Он выказал какую-то особую даже теплоту, ему как будто бы и вообще несвойственную. Каждый раз, как я подымался уйти, Гумилев начинал упрашивать: «Посидите еще…» Он был на редкость весел. Говорил много, на разные темы… Стал меня уверять, что ему суждено прожить очень долго – по крайне мере до девяносто лет, а вы через пять скиснете…»

Гумилев уже почти отчетливо видел финал своей жизни, но продолжал спорить с судьбой…