История бежавшей из России чеченки, которую родители били и пытали из-за ее ориентации
В конце января 22-летняя чеченка Аминат Лорсанова обратилась в Следственный комитет с просьбой возбудить уголовное дело в отношении человека, который пытался «изгнать из нее джинна», и врачей клиники пограничных состояний в Грозном. По словам Аминат, там ее подвергали пыткам и истязаниям за бисексуальность. В прошлом году ей удалось бежать из России с помощью ЛГБТ-сети, однако теперь помогавшим ей волонтерам угрожают ее родственники. По словам активистов, от «изгнания джиннов» пострадали более 30 женщин, с которыми они работали. Практика эта действует не только на территории Чеченской Республики, но и в кавказских семьях, проживающих за ее пределами. «Лента.ру» записала монолог сбежавшей девушки о ее прошлом, истязаниях в семье и больницах, отношении к женщинам и представителям ЛГБТ в Чечне и о том, почему она стала атеисткой.
«Можно убить любую»
Это уже пятый мой побег. Дважды я возвращалась сама, дважды меня ловили и возвращали под замок.
С виду мои родители — среднестатистическая семья. Они себя позиционируют как интеллигентные, начитанные, грамотные люди. Оба врачи, мама — анестезиолог, отец — травматолог. Каждый раз после моих жалоб на их побои это был аргумент. Меня стыдили: «Как ты можешь наговаривать на родителей, твой отец хороший врач, а твоя мать, между прочим, моего сына спасла!».
Я росла в городе недалеко от центра, в коттедже на две семьи. Это старинный район, там раньше жили англичане, которые приезжали в Чечню за нефтью.
В прессе пишут, что ко мне применялось насилие из-за моей ориентации. Это не совсем так. Под моими фотографиями комментарии: «Правильно с ней так поступали». Мерзости пишут. Со стороны выглядит, будто есть какая-то причина так обращаться со мной. Но надо мной издевались и избивали меня, даже когда я была маленьким ребенком.
[Это было] тотальное насилие. Несколько раз меня реально могли убить. Отец как-то [после побоев] колол мне аминазин, от чего у меня образовался глубокий абсцесс. Если бы мне его не удалили, я бы умерла. У меня поднялась температура, мать повела меня к хирургу, своему коллеге. Тот узнал обстоятельства и сказал: «Ничего страшного, бывает». Это врач!
У нас считается нормальным так издеваться над ребенком, в особенности если это девочка. В убийства чести полиция не вмешивается, предпочитает замять это дело. Можно убить сестру, дочь, жену и сказать, что она вела аморальный образ жизни. И даже не имеет значения, действительно ли она вела аморальный образ жизни. В нашей семье случаи домашнего насилия бывали только по отношению ко мне. К братьям — никогда, а сестер у меня нет. Ни мать, ни отец ни разу не выразили сожаление за все эти издевательства.
«Током бить, чтобы джинн успокоился»
Как-то мать рассказывала об актрисе Грете Гарбо. Я увидела ее фотографию и сказала: смотри, какая красивая! Но мама ответила: убери, фу, она страшная, еще и лесбиянка — ненавижу таких.
Свою бисексуальность я осознала ближе к совершеннолетию. Что чувствовала? Даже не знаю. Наверное, радость. О моей ориентации родители узнали из моего телефона [два года назад]. Я вела переписки с двух телефонов. В одном телефоне я общалась с пацанами, в другом — с девушками. И тот, где были девушки, я скрывала намного тщательнее. Это была ошибка, ведь если ты чеченская девушка, то ты и с пацанами не имеешь права общаться.
Вплоть до того, что родная мать может повезти дочку к гинекологу на проверку девственной плевы или сама начать проверять ее наличие. И моя мать это делала.
Она забирала у меня телефоны, очумело в них рылась и даже просила, чтобы их взламывали. Я покупала [новый], у меня забирали, я покупала следующий, у меня его забирали тоже. Потом мне стали говорить, что меня посадят в психушку, потому что я веду аморальный образ жизни. Я уже успела написать в [российскую] ЛГБТ-сеть, что я бисексуалка. Я думаю, что они узнали про мою ориентацию именно из письма в ЛГБТ-сеть. Возможно, после этого они и остальные мои переписки вскрыли. Такой был каминг-аут.
Меня повезли в село Гехи к колдуну. Он [якобы] пытался «изгнать из меня джинна», но он на меня просто дул. Меня с пяти лет, когда я болела, водили к разным шарлатанам, мошенникам, колдунам и шаманам. Маги, чародеи, экстрасенсы, которые заговаривали воду, заставляли ее пить, делали разные амулеты... Сценарий всегда одинаков: тебя ставят перед фактом, что надо ехать. Упираться бесполезно — чем больше противишься, тем сильнее на тебя давят и тем больше убеждаются, что ты болен «джиннами».
© Кадр: ExorcismChannel / YouTubeВедут к одному мулле — тот говорит: девушка здорова, джиннов в ней нет. Тогда тащат к другому мулле или колдуну — тот решает, что я больна. И родители верят второму, хотя первый более начитанный и грамотный. В исламском центре, куда меня много раз водили, врачи рассказывали, что учились исламским наукам кто в Сирии, кто в Египте.
Отец с бабушкой насильно притащили меня в другое село. Неприятный тип лет сорока по имени Саид Махмад заверил моего отца, что он 15 лет учил Коран и сейчас меня вылечит. Он стал поучать, что надо дочерей держать в узде и ни в коем случае из-под надзора не выпускать, какими бы взрослыми они ни были.
Потом стал читать мне мораль, как я себя должна вести. Он внушал, что надо безгранично уважать отца и мать, потом включил мне на телефоне хадисы из Корана. Пришлось слушать.
Мне сказали сесть рядом с этим мужиком, я отказалась. Тогда он достал маленький черный электрошокер и пригрозил, что если я буду сопротивляться, он меня ударит. Заявил, что меня надо током бить, чтобы мой джинн успокоился. Рядом сидели отец и бабушка, но они промолчали. Мне был уже 21 год, а я должна была сидеть с этим сумасшедшим и ждать удара электрошокером.
Он достал Коран в небольшом переплете, положил мне руку на голову и стал орать мне в ухо тексты из Корана.
У меня потом долго не проходила боль в области солнечного сплетения и болело ухо, я долго не могла им слышать.
Потом он стал разговаривать с отцом и с бабушкой, спрашивал о моем моральном облике. Они толком ничего не ответили. Он снова сказал, что во мне сидит очень сильный «джинн». Когда я сказала, что «джиннами» не болею и вообще в это не верю, этот мужик посмотрел на отца и на бабушку и сказал: ваша девочка нездорова, она должна лежать в психушке, она в бога не верит.
Взял за прием две тысячи рублей, прогнал нас и сказал, что больше видеть нас не хочет.
«Социально опасная, надо лечить»
Летом 2018 года родители решили упечь меня в психушку — клинику пограничных состояний в Грозном. Меня [там] начали колоть препаратами, от которых у меня падало давление. Я слабела, меня возили в инвалидной коляске, у меня прерывалось дыхание, я не могла дышать. Один раз я потеряла сознание. Тогда прибежал главврач. Я сказала: что вы со мной делаете, вы меня можете вообще убить, прекратите этот кошмар. Он мне на это ответил, что я социально опасная и меня надо лечить.
Но после этого стали делать более мягкие капельницы, от которых у меня давление не падало. Но и легче не становилось. Меня прокапали 25 дней вместо запланированных 30. Главврач сказал, что у меня пограничное состояние шизофрении. Я сказала: нет у вас никаких оснований так считать, у вас должны быть конкретные доказательства, анализы, вплоть до МРТ.
Мне делали МРТ до того, как я к нему приехала. Оно показало, что у меня совершенно здоровый мозг. Я спросила у него: если мозг здоровый, как возможна шизофрения? Он ответил, что у меня нейронные сети нарушены, а на рентгене этого не видно. То, что он говорил, было совсем не похоже на слова человека с высшим образованием. Я видела мошенника, который вытягивает деньги из людей.
За пребывание в клинике родителям выставили счет — 70 тысяч [рублей].
«Ты собственность своих родителей»
Я обратилась в организацию «Женщины за развитие». В первый раз психолог высказала мне сочувствие и поддержку. Также со мной говорила женщина по имени Марет, она сказала, что дело не в моей «неправильности», а в том, что родители — садисты. Если мать говорит, что может делать со мной все, что захочет, потому что такие законы в Чечне, это ненормально.
Но в той же организации один из адвокатов мне прямо сказал: мы не будем вмешиваться, потому что это не наша забота, это забота семьи: «Что с тобой твои родители делают — это их забота, они имеют право распоряжаться тобой, как вещью. Ты собственность своих родителей».
Я ответила, что, во-первых, я уже взрослая, а во-вторых, то, что они делают, даже в рамки домостроя не вписывается — почти непрекращающиеся побои каждый день. Просто я все в красках описывать не хочу — это было настолько отвратительно и мерзко, что даже говорить об этом не хочется.
А руководитель организации обвинила меня в том, что я веду аморальный образ жизни, когда я рассказала, как меня родители пытают и как меня пытал тот экзорцист, который изгонял из меня джинна. Она мне ответила, что я это все заслужила. Она сказала, что если я атеистка, я должна гореть в аду.
«Я выкинула все свои книги, коврик для молитв и хиджаб»
Долгое время я ходила покрытая, носила хиджаб. Я это делала в надежде, что если я буду вести правильный образ жизни, мои родители будут ко мне относиться с уважением, не будут издеваться.
Но когда я носила хиджаб, моя мама говорила, что я ваххабитка, срывала его с меня, запрещала мне ходить в медресе, заявляя, что там учат ваххабизму. При этом она требовала, чтобы я соблюдала и исламский этикет, и чеченский. Что под этим подразумевается — непонятно. Это извращенное понимание местных обычаев и ислама.
У нас есть зияраты — могилы местных святых. У суфиев считается, что надо этим могилам поклоняться. Когда я уже покидала ислам, я спросила: почему вы поклоняетесь холмам? Мне сказали: ты что, сумасшедшая, мы поклоняемся не холмам, а Аллаху, а это — священное место. Паломники обходят этот холм, потом целуют камень и молятся. Когда ты маленькая и у тебя нет мозгов, кажется, что это прикольная игра, но когда ты растешь, понимаешь, что гораздо интереснее книжку почитать или погулять, чем тупо стоять и молиться камню. Надо обойти 12 раз с одной стороны, потом сделать намаз несколько раз.
Я как-то сказала: вы выглядите как язычники. И за эти слова по полной отхватила.
Как я стала атеисткой? Это очень интересно произошло, об этом можно книгу написать. Мне было 18. Я смотрела фильм «Демоны Леонардо да Винчи». И там [герой, которого играет] Том Хэнкс говорит своему коллеге, что 25 декабря был назначен днем Рождества Христова, потому что это был когда-то языческий праздник Солнцестояния (вероятно, имеется в виду фильм «Ангелы и демоны», а не сериал «Демоны Леонардо Да Винчи» — прим. «Ленты.ру»). Я тут же стала проверять этот факт и поняла, что все правда. Я подумала: если в христианстве есть языческое начало, не значит ли это, что ислам, который утверждает, что от него произошли все религии, и сам несет язычество? Я узнала, что у арабов в доисламские, языческие времена считалось, что у бога было три дочери. Арабы символизировали их черными камнями. Эти камни стояли раньше около Каабы, их сейчас там нет. Потом я узнала, что символ ислама — полумесяц. Такие у нас носят на шее как кулон. Саудовские шейхи говорят, что это языческий знак. Полумесяц обозначает бога Луны, а он был богом арабов-язычников до ислама. Даже когда язычники завоевывали крепость пророка Мухаммеда, они говорили, что их бог выше Аллаха. Сторонники Мухаммеда им возражали.
У меня пытливый ум, я взяла Коран в оригинале в интернете и сравнила с тем, что изучали у нас в медресе. Я увидела несоответствия в сурах, где говорится, что человеку надо отрывать за воровство руку. Некоторые суры даже поощряют проституцию. Есть суры очень неоднозначные с моральной точки зрения. Когда я показывала эти суры своему наставнику, он сказал, что есть большие трудности перевода, поэтому эти суры не включаются. Я сказала, что хадисы могут не включаться, а суры неизменны, они должны быть в этой книге, почему их нет? Наставник не ответил мне.
Но когда я посмотрела фильм с Томом Хэнксом, я поняла, что в исламе есть языческое начало.
Нет ни одной религии, которая в исполнении разных наций не обретала бы их национальные черты. Например, в Чечне вместо слово Аллах иногда говорят «дэла». А дэла — это языческий демиург, языческий бог чеченский.
Я почитала об этом и была в полнейшем шоке. Раньше ислам был для меня солнцем, отдушиной. А тут я взглянула на него как есть и поняла, что все эти годы меня вводили в заблуждение. В частности, меня убеждали, что надо терпеть прессинг от родителей, потому что так положено по религии. А когда у тебя пропадает вера, ты понимаешь, что живешь в обществе людей, которые в твою голову вбивают непонятно что.
У меня отпало желание следовать всем традициям и обычаям. Это все перестало существовать в один момент. Я к этому шла медленно, но в какой-то момент почувствовала отторжение. Когда я отошла от религии, я поняла, что быть атеисткой — это значит быть самой собой.
Лично со многими ЛГБТ-людьми в Чечне я не знакома. Мы общались с одной бисексуалкой через интернет — она боялась встречаться вживую. Ее кто-то предупреждал, когда случаются рейды против ЛГБТ, охота на нас. Она говорила мне, что боится выходить из дому. Я лично не сталкивалась с насилием полиции из-за гомофобии, но всегда знала, что палиться нельзя: при любом полицейском участке есть отдел по поиску и ловле ЛГБТ-людей. Их хватают, взламывают их телефоны, сажают в тюрьму и пытают.
Официально это не признается. Со мной на связь однажды вышел полицейский. Он сказал, что он чеченец и гей, работает следователем. При этом женат. Я не знаю, врал он или говорил правду. Встретились и общались мы как приятели. Я подумала, что он может оказаться их агентом, и прервала контакты.
Подруга мне рассказывала, что у геев в Чечне есть специальное приложение, в которое они заходят через IP телефона. Очень сильная шифровка, чтобы точно было известно — человек «свой». Через это приложение они и общаются.
Но, надо заметить, есть огромная разница в положении геев и лесбиянок в Чечне, просто тотальная. В патриархальном обществе женщина вообще изначально приравнена к бесправному животному. Я это наблюдаю и сама на себе испытала. Так как мужчина считается выше женщины, он может ходить куда хочет, гулять с кем хочет, делать что хочет. Потому что он мужчина.
Такие жены являются и прикрытием их «неправильной» ориентации, и бесплатным инкубатором (рожают им детей), и обслуживающим персоналом. А гей снимает с себя подозрения.
Мне рассказывали, как девушка из села вышла замуж и однажды в телефоне мужа обнаружила любовную переписку с мужчиной. Оказалось, что муж тайком носит ее нижнее белье и посылает своему бойфренду интимные фото в женских вещах. Она в слезах бросилась к нему с этим телефоном, а он ее до полусмерти избил и сказал, что если она хоть кому-то об этом расскажет, он ее убьет и заявит, что она гуляла, и ему ничего не будет. В итоге она, вся в синяках, вырвалась и побежала к братьям. Те начали на нее давить: признавайся, откуда побои. Она рассказала. Тогда братья избили ее мужа — за то, что поднял руку на сестру, и за то, что он гей. К счастью, не каждый брат такая мразь, чтобы за сестру не заступиться, бывают и нормальные семьи.
Лесбиянкам в Чечне намного сложнее. Я однажды рассказала в узком кругу подруг, что хочу фиктивный брак с геем, хочу сбежать от родителей. Но подруги предостерегли: не делай этого, он будет тебя использовать, особенно если узнает, что ты хочешь сбежать. Будет еще хуже. Знаю истории, когда в семье узнавали, что девушка — лесбиянка, и быстро выдавали ее замуж. А бывает, уведут в лес и убьют. Это зависит от семьи.
«На этой почве происходят убийства чести»
У нас все, что связано с темой секса (даже слова «аборт» и «роды»), табуировано. Каждый должен понимать, о чем нельзя говорить. Например, о половом созревании. Если скажешь в классе, начинают хихикать. Девушкам и женщинам нельзя при юношах и мужчинах говорить «аборт», «роды», «рожает» — надо говорить «у тебя будет ребенок» или «она в положении». Это какая-то незримая грань, это создает напряженную атмосферу. Когда на уроке обществознания я один раз сказала слово «аборт», потому что учительница стеснялась, одноклассники надо мной смеялись и оскорбляли меня.
Нас не учат этому, мы сами понимаем по поведению старших, о чем надо молчать. Не спрашивая, мы уже должны понимать, что можно, чего нельзя. Если откроешь рот на эту тему, можешь опуститься в глазах людей.
Люди, которые себя позиционируют как очень религиозные, имеют извращенное понимание чеченского менталитета, религии и социальной жизни человека. На этой почве происходят «убийства чести». Их совершенно не расследуют. Как-то мы с матерью ходили к косметологу, она рассказывала про девушку, которая был первая красавица в селе, но очень холодная с парнями. Ее в 18 лет выдали замуж за мужика вдвое старше. Он на следующий день ее вернул и сказал, что она не девственница. Тогда два двоюродных брата отвезли ее в лес и там застрелили. Даже не удосужившись проверить девственность.
Другая девушка влюбилась во вьетнамца, которого отец нанял, чтобы положить плитку. Они вместе убежали. Их схватили в городе Шали. Парня отпустили, а ее брат убил. Я спросила и у той женщины, косметолога, и у матери: почему ту девушку убили?
Мама стала объяснять, что за честь рода в чеченском обществе в первую очередь отвечает женщина. Я спросила: разве можно за это убить? Обе — и мама, и косметолог — промолчали.
«Никакой гуманности, абсолютная дикость»
Я написала жалобу в Следственный комитет на человека, который пытался из меня при помощи Корана «изгнать джинна». Написала заявление, что этот человек — экзорцист. Лечение не по методам ислама преследуется в Чечне. Он внешне не был похож на религиозного целителя. Вполне обычная, даже зэковская внешность, неприятная. Шрамы на лице и на руках. Он не показал лицензию на лечение от джиннов, а она, как ни парадоксально звучит, должна быть. То есть сертификат, что он получил специальное образование, знает Коран и может лечить людей.
Было ли расследование, я не знаю. Мне мать говорила, что несколько раз приходил следователь. Но он являлся к бабушке по отцу, и его выпроваживали. Итогов разбирательства я не увидела.
В декабре 2018 года меня снова поместили в психбольницу. Там, где я лежала, можно было на три дня возвращаться домой. Я все подготовила, выждала время и сбежала.
Когда я сбежала, родители меня очень агрессивно и настойчиво искали, проверяли номера машин моих знакомых, нашли тех, кто мне помог, и угрожали им, требуя меня выдать. Они побывали во всех местах, где я предположительно могла быть. Не упускали ни единой возможности меня поймать.
И хотя я уже совершеннолетняя, им помогала полиция. Для них я преступница, ослушавшаяся родителей. У родственников моей матери есть связи в полиции. Они действовали незаконно: приходили к людям, которые мне помогают, угрожали, что порежут и убьют. Никакой гуманности, абсолютная дикость. Больше всего я боюсь, что они меня найдут.
У меня есть специальность: я педагог, преподавательница английского языка. Я училась уже на четвертом курсе, не доучилась, так как родители меня посадили под домашний арест, а потом закрыли в психушку. Я должна была бы учиться уже на пятом курсе.
Сейчас у меня нет ни с кем отношений. Мне сейчас не до этого, на первом месте безопасность. Я не знаю, как моя фамилия попала в прессу. Однажды те, кто мне помогали, сообщили, что обо мне пишут. Я привыкла к людям относиться так, как будто они все против меня, по-другому у меня не получается. Эта травма настолько глубокая, иначе я просто не могу уже, это защитная реакция. Поэтому я стараюсь с людьми лишний раз не общаться, мне легче самой с собой. Когда меня начинают спрашивать о моей жизни, мне вроде и хочется рассказать — в надежде, что меня поймут, но когда вновь слышу непонимание, сразу замыкаюсь.
Но мои имя и фамилию мне неприятно носить. Имя — потому что я не мусульманка. А фамилия мне неприятна, потому что весь этот род всегда был жесток по отношению ко мне. Пусть фамилия и имя останутся в прошлом, а я буду жить свободной и выберу фамилию, какую захочу.
«Лента.ру» попросила прокомментировать ситуацию координатора программы «Экстренная помощь российской ЛГБТ-сети» Давида Истеева.
Аминат написала мне в первый раз в ноябре 2018 года. Рассказала свою историю. На тот момент у нее еще был паспорт и телефон. Договорились, что я куплю ей билет на самолет из Минеральных Вод в Москву, а она приедет из Чечни на такси. В тот момент я еще не знал, что она писала заявление на муллу в полицию, иначе даже не предлагал бы самолет: ей не просто отказали в регистрации заявления, ее поставили на контроль в полиции. Данные паспорта занесли в транспортную систему «Магистраль». И как только мы купили билет, сотрудникам полиции пришла информация об этом. Они созвонились с полицией в Минводах и сказали ее задержать. Те задержали, забрали паспорт и ничего не объясняли.
© Анатолий Жданов / «Коммерсантъ»О том, что дочь сбежала, родственники узнали от полиции, и отец выехал за ней в Минводы. Забрали ее, увезли в Чечню. Она пропала, связи не было. Мне звонила полиция, я не стал разговаривать. В декабре 2018 года ее повезли в Москву в НИИ. Там родителям сказали, что она не больна, но их это не устроило. Она рассказала врачу о том, что с ней творят, тот говорил с отцом, пытался повлиять на него. После этого разговора отец ей сказал, что если она еще где-нибудь откроет рот, то он подведет к ее подушке ток, когда она будет спать. В тот же день Аминат сбежала от них в Москве. Без денег, без телефона, без паспорта.
Она пыталась дозвониться мне с телефонов прохожих, но я был в Стамбуле, а телефон лежал в отеле. Когда я начал перезванивать, было поздно. Мне рассказали, что телефон просила девушка на автобусной остановке в районе Балашихи, металась по остановке. Я понял, кто это, но больше она не звонила.
Она не выходила на связь до конца марта 2019 года. Все это время ее держали в психоневрологическом диспансере в Грозном. В выходные она находилась дома. Когда была у бабушки в гостях, нашла телефон тети и поняла, что это единственный шанс. Позвонила мне и сказала, что бежит в такой-то день. Я спланировал выезд, расставил людей в точках. Мы не знали, сможет она выбраться и вызвать такси или нет. Сбежала с пакетом вещей и все, ни документов, ничего. На посту такси остановили на проверку, и мне пришлось отправить фото ее паспорта таксисту по мессенджеру.
На следующий день мне звонили полицейские из Осетии, Чечни, некие силовики с угрозами. Прислали адрес моей прописки и велели «ждать в гости». Мы везли ее неделю в другой город — только днем, меняя машины. Полиция приходила к человеку, который передавал ее там. Так они узнали номер моего сотрудника и отследили адрес.
17 мая к моему сотруднику ворвались в квартиру мать Аминат и семь чеченцев. Перевернули квартиру, угрожали убийством, нашли мой контакт в телефоне, сказали, что найдут и убьют. Аминат в тот же день увезли в другой город.
До октября мы с адвокатами снимали ее с розыска и требовали вернуть ей паспорт. Все наши попытки просто восстановить паспорт были тщетными. Ей не отдали паспорт, отец запретил. В итоге во всех базах числилось, что паспорт у нее есть — езжайте забирать в Чечню. За паспортом и на опрос в Москве мы возили ее с адвокатом, вооруженной охраной и СМИ. После этого ее увезли из России.
Это один из самых сложных наших случаев, и мы ожидаем от родственников очередного приезда с угрозами. Все наши заявления в полицию по факту нападения на квартиру и угроз остались без внимания.