Голод и рабство: что творилось в скандальной мордовской ИК
В декабре ФСИН признала нарушения, в том числе наличие рабского труда, в мордовской женской колонии № 14. Учреждение скандально прославилось пять лет назад, когда об этих фактах сообщила отбывающая там срок Надежда Толоконникова из панк-рок-группы Pussy Riot. Тогда колония подала в суд на Толоконникову, позже в учреждении сменился начальник. Теперь же исправительное ведомство фактически подтвердило, что те порядки, о которых шла речь в письме Толоконниковой, имеют место до сих пор.
News.ru удалось найти женщину, которая находилась в 14-й колонии Мордовии одновременно с Толоконниковой. По её словам, публичные итоги проверки ФСИН очень мало говорят о тех нечеловеческих условиях, которые на самом деле были в ИК.
Город несчастья
Зубово-Полянский район Мордовии — край лагерей. Здесь расположен так называемый Дубравлаг (Дубравное лагерное управление) с пятнадцатью колониями, в том числе женскими. Этот «город несчастья» с многотысячным населением стал разрастаться ещё с начала 1930-х годов. Трудно сказать, что здесь изменилось с тех пор, но образцом гуманизма эта сеть учреждений точно не стала.
О страшных мордовских колониях СМИ заговорили в 2013 году, когда было опубликовано письмо Надежды Толоконниковой с рассказом о происходящем в ИК-14 УФСИН по Республике Мордовия. Она описала принудительный труд на швейном производстве по 16−17 часов в день, голод, холод и расправы над неугодными заключёнными. После этого в суд на Толоконникову подала администрация колонии и лично заместитель начальника ИК Юрий Куприянов.
Иски были отклонены, а в результате последующего скандала руководитель колонии Александр Кулагин покинул должность, уступив пост своему заму — тому самому Куприянову. В конце 2018 года после внезапной проверки ФСИН от руководства был отстранён уже сам Куприянов, а также несколько его подчинённых. Материалы переданы следствию. При этом сотрудники ИК пытались уничтожить следы нарушений, в том числе изымаемые видеоархивы, прямо на глазах у комиссии. Как рассказал замдиректора ФСИН Валерий Максименко, женщин-заключённых заставляли работать по 18 часов в день. Они должны были обшивать лично начальника, членов его семьи. Кроме того, отбывающих наказание заставляли работать на «левых» коммерсантов. За возможный отказ угрожали наказанием, в том числе лишением пищи. А за две недели до проверки, 7 декабря, другой замдиректора ФСИН Рустам Степаненко хвалился, что мордовские женские зоны на 13% за год увеличили «объём услуг, оказанных бизнес-сообществу», и призвал предпринимателей теснее взаимодействовать с колониями.
«Исполнять госзаказ — такого точно не было»
News.ru связался с Геленой Алексеевой, которая находилась в мордовской ИК-14 с 2013 по 2015 год, в то время когда, там также отбывали наказание Надежда Толоконникова и Евгения Хасис (соучастница убийства адвоката Станислава Маркелова и журналистки Анастасии Бабуровой. — News.ru). Женщина подтвердила информацию о рабских условиях труда, а также рассказала новые подробности о быте в злосчастной колонии.
По её словам, весь лагерь поделен на промышленную и жилую зоны. Вход в промышленную зону — с обязательным обыском и личным досмотром. На «промку» (промышленную зону) запрещено проносить любые предметы. На работу выводят сразу, без обучения, поручают выполнять какую-то операцию, и ни для кого не имеет значения, умеют ли заключённые обращаться со швейной машинкой. Цех по пошиву — это своего рода «конвейер» из составленных вместе столов с машинками, за каждым из них выполняется определённа операция, и в конце «ленты» должно появиться готовое изделие. Перед бригадой стоит дневная норма выработки — 100−150 костюмов за смену, может быть и меньше, в зависимости от сложности изделия. За промедление наказывают физически.
«Бьют сами осуждённые, бьют от усталости, от злости, от того, что больше нет сил работать до часу ночи, а план должен быть выполнен. Бьют для науки, бьют от жалости к самой себе… Выполнение плана — это заработная плата на всю бригаду… Когда я в первый раз увидела начисления, сначала я подумала, что это техническая ошибка и, наверное, не хватает минимум одного нуля. Во второй раз поняла, что не ошиблась… Квитки с выплатами мне удалось сохранить и вынести при освобождении», — рассказывает Алексеева.
В предъявленных бывшей заключённой квитках значатся суммы расчетов за месяц — 350−400 рублей. При этом женщина подтверждает, что всех сотрудников колонии также обшивают зэчки. По её убеждению, больше всего работ делается для незаконного бизнеса. Главный объём производства в ИК-14 — это пошив полицейской формы, однако МВД может заказать её только в рамках госзакупок, открытого конкурса, на котором должна выиграть конкретная колония. Если верить открытым данным, за всю историю ИК-14 была допущена только к двум конкурсам — в 2013 году от Первомайской центральной районной больницы на сумму 400 тыс. рублей и в 2016 году от одного из подразделений МЧС на сумму чуть более миллиона рублей. И ни в одном из них колония не победила.
«Исполнять госзаказ — такого точно не было. Поэтому думаю, что выигрывала пошив какая-нибудь фирмёшка, а она уже размещает (производство. — News.ru) в колонии. Допустим, есть фирма, которой нужна рабочая форма, она заключает договор на пошив, кто берёт эти заказы и кто исполняет договор, нужно копать документы, но уверена, что законного бизнеса там точно нет», — говорит Алексеева.
Отдельная тема — хозяйственные работы, в которых заставляют участвовать осуждённых женщин. Первые работы, на которые Гелена Алексеева попала в колонии, выйдя из карантина, было перетаскивание электрических опорных столбов с неизвестной целью. Потом были и другие: бесконечное подметание снега, его сбор и перемещение с одного места в другое, колка льда штык-лопатами — на зоне должен быть виден асфальт, а плац должен быть чёрным. Всё это происходило в любую погоду и после окончания рабочего дня. Тем, кто не завершил работы, не разрешали заходить в барак.
«До сих пор работает принцип блокадника»
Рассказывая об условиях жизни в ИК-14, Гелена Алексеева говорит, что боялась сойти с ума, увидев, как существуют заключённые. Отряд, где живут женщины — это двухэтажный барак, который практически не отапливается, не имеет удобств и в котором живут 100 человек. Горячей воды фактически нет. На всех обитателей барака — один водонагреватель на 50 литров и одна душевая кабина. Согласно распорядку, на помывку всего отряда — 30 минут. Горячая вода заканчивалась на четвёртой-пятой женщине, остальные мылись и стирали только холодной водой — летом и зимой. Бывало, что при полном отключении воды всем заключённым целыми днями запрещали ходить в туалет.
«Сразу скажу, что дают в столовой — есть нельзя, но после недели голода начинаешь есть… У меня до сих пор работает принцип „блокадника“ — вдруг завтра не будет… Ели и тухлую капусту, и замороженную картошку, и хлеб из клейковины. Кстати, очень часто в столовой не было ложек, и хлеб с клейковиной очень помогал, ложки делали из него», — вспоминает Гелена Алексеева.
В бараке имелось помещение площадью около 30-ти квадратных метров для так называемой воспитательной работы. В этой комнате был телевизор, стол и один диванчик. В этом помещении проводились так называемые «встречи с администрацией». Все сто человек отряда несли туда прикроватные стульчики и, не шевелясь, сидели молча в течение часа впритык к друг другу. Вставать было запрещено.
Баня — раз в неделю, 15 минут на помывку. Если в отряде не было горячей воды, то в так называемой «бане» почему-то не было холодной, и нужно было обязательно с собой нести ведро холодной воды или мыться кипятком, что в основном и происходило, так как вёдра были далеко не у всех.
«Несмотря на это, „баня“ — это главная радость для находящихся там женщин, омрачающаяся тем, что за день, перед отрядной баней, нужно было напилить дров… Дрова пилили по очереди, ручной пилой — допотопной, и эти напиленные дрова носили в баню… Я пилила впервые в своей жизни… Стираться и мыться после пилки дров было негде. Кстати, окончание срока в Мордовии считалось в банях — „сколько бань осталось до конца“, — рассказывает бывшая заключённая.
Передвижение по колонии разрешалось только строго по пять человек, одной линейкой. По одному или даже вчетвером — нельзя. Пятёрку должен сопровождать надзиратель, которого надо упросить вывести людей в нужном направлении, будь то медпункт или библиотека. А до этого его нужно вызвать из дежурной части и собрать себе четверых в качестве компаньонов. По словам Гелены Алексеевой, в рабочее время даже в туалет можно было пройти только группой, поэтому у неё вызывают усмешку официальные отчёты о том, как в колониях зэки свободно посещают церковь, магазин или больничный корпус.
Наказание — выжить
Форму зэчкам выдавали в одном экземпляре: брюки, свитер, пиджак, пальто и двое ботинок (летние и зимние). Всё это, как правило, размера на четыре больше, чем надо, и в ужасном состоянии. Появиться днём без формы хотя бы на минуту — значит, гарантировано попасть в штрафной изолятор. На вопросы, как быть, если надо постирать, надзиратели отвечают: либо не стирать, либо стирать в бане и надевать на себя мокрую одежду. В итоге заключённые действительно стирали форму в бане, там же пришивали к ней бирку и носили прямо на себе мокрой, даже зимой. Любую одежду, переданную с воли, отбирали
По словам Алексеевой, страшные слухи о четырнадцатой женской колонии начинаются ещё в следственном изоляторе. Сначала все думают, что это специальные страшилки, психологическое давление. Потом в камеру приезжает кто-то с этапа, и приходит понимание, что всё рассказанное ранее — правда.
«Когда едешь уже по этапу — рассказы становятся всё мрачнее и мрачнее…, — говорит Алексеева. — Когда я в 2013 году приехала в ИК-14, я поняла, что именем Российской Федерации мне назначили наказание — выжить… Это наказание не исчисляется ни сроками, ни днями, ни приговорами, ни законами — просто выжить, хотя бы какое-то время».
24 декабря 2018 года замдиректора ФСИН Валерий Максименко анонсировал уголовное дело, связанное с преступлениями должностных лиц в мордовских колониях. Также якобы будет наказана вся вертикаль, включая руководителя республиканского управления ведомства, вплоть до возможного привлечения к уголовной ответственности. Изменит ли это в перспективе ситуацию в российских лагерях — вопрос, пусть и не риторический, но давать на него ответ заранее совершенно бесполезно.