Режиссер Деклан Доннелан: «Театр поможет нам вернуть здравый рассудок»

Основатели британского театра «Чик бай Джаул» режиссёр Деклан Доннеллан и художник Ник Ормерод регулярно приезжают в Россию на протяжении уже 20 лет. Здесь они ставили Пушкина и Чехова с русскими актерами и привозили свои свежие спектакли, созданные на лондонской сцене. На Чеховский фестиваль в Москве и Платоновский фестиваль в Воронеже в этом году они привезли свою «Зимнюю сказку», триумфально встреченную в Европе. Перед воронежской премьерой британцы поделились с корреспондентом «АиФ-Черноземье» мыслями о том, почему считают тексты Шекспира и Чехова безумными, чем российская театральная система лучше английской, и рассказали, как работали нам фильмом «Милый друг» с Робертом Паттинсоном и Умой Турман в главных ролях. Сказка о безумии Ирина Евсюкова, «АиФ-Черноземье»: Каждый режиссер, берясь за Шекспира, ставит спектакль о чем-то своем, что ему кажется важным. О чем получилась ваша «Зимняя сказка»? Деклан Доннеллан: Прежде всего, хочу сказать, что мы уже много лет слышим многое о Платоновском фестивале и рады здесь побывать. Также расскажу, что в английской театральной системе все актеры работают по контракту. Это такой «триумф» английского театрального рынка. Трупп, в привычном понимании этого слова, у нас нет. Так вот в Воронеже пройдут последние показы «Зимней сказки», потому что у артистов заканчивается контракт. То есть постановка, которая показали уже во всем мире, будет похоронена здесь. Будет пролито очень много слез и водки, как и после выборов в Великобритании, которые как раз проходят в эти дни. Пьесу Шекспира «Зимняя сказка» мы уже ставили на русском в Малом театре в Санкт-Петербурге с Львом Додиным еще в те времена, когда город назывался Ленинград. И эта постановка все еще в репертуаре театра. Эта пьеса принадлежит к позднему периоду творчества Шекспира, о чем сам Шекспир, конечно, понятия не имел. Он не представлял, что потом это время поздним периодом его творчества. Пьеса кажется странноватой по сюжету. Король теряет рассудок, его захватывает фантазия о том, что его ребенок – это ребенок его лучшего друга. За это он публично судит свою жену, и она превращается в статую. Через 16 лет статуя возвращается к жизни. Если рассматривать сюжет с реалистичной точки зрения, он кажется смехотворным. Но так как реальность и есть смешная вещь, мы понимаем, что эта пьеса про нас. Безусловно, немного родителей убивают детей физически, но очень многие губят их души. Особенно, если ребенок часто становился свидетелем ссор между родителями. Эта пьеса об ощущении собственной греховности, об отчаянной жажде прощения и искупления». - За долгие годы работы в России вы чувствуете, что немножко обрусели? Деклан Доннеллан: Я обрусел не немножко, а очень. Я очень люблю английских актеров, но то, как работает театр в англоговорящем мире, связано с тем, как работает наша политическая система. В нем больше индивидуального и меньше коллективного. Англия – замечательная страна. У нас был хороший парламент. Мы очень скептически относимся к нашим политикам, поэтому им, кстати, очень сложно стать миллионерами. И этот скептицизм хорош в парламенте, но в современном искусстве он не настолько к месту. Поэтому в Лондоне наихудшая в мире коллекция современного искусства. Я не думаю, что я стал русским, но я стал обнаруживать, что я как будто бы всегда был русским. Это как произведения Шекспира. Такое ощущение, что Шекспир их не создал, а обнаружил их уже существующими. - Вы ставили «Зимнюю сказку» и с российскими, и с британскими актерами. Есть ли разница между их подходами к профессии? Деклан Доннеллан: Каждый актер в принципе отличается от другого. Центральная проблема актерства одна и та же в любой стране – когда наша суть встает на пути у актерской игры. Это касается разницы понятий «делать что-то» и «показывать, что ты делаешь что-то». Ник Ормерод: Я думаю, сама система меняет артистов. Репертуарный театр, который существует в России, защищает актеров от бесконечного непобедимого влияния рынка, как это происходит в Британии. У нас большинство актеров не знают, что с ними будет в понедельник. Они остаются без работы, пока им не поступит очередное предложение. И нет никакой защиты государства. - «Зимняя сказка» - одна из самых свободных и сумасшедших по композиции шекспировских пьес. Автор часто переносит действие в несуществующие локации и придумывает фантастические повороты сюжета. Тем не менее, пространство вашего спектакля очень минималистично. Вы специально, не стали наводнять его художественными придумками? Ник Ормерод: Это абстрактное пространство, которое дает артистам возможность двигаться и свободно существовать на сцене. Да, на сцене немного предметов. Есть один большой ящик, который в разные моменты отмечает ключевые моменты истории. Например, первый раз эта декорация работает в момент смерти сына, погибшего от безумия короля. Ящик как будто взрывается, и мы видим внутри мертвого сына. Деклан Доннеллан: Самое важное в нашей работе – сделать происходящее на сцене живым. Это наш первый, второй и третий приоритет. Наша работа не в том, чтобы рассказать вам правду. Наша задача – создать иллюзию, которая поможет разбить то или иное заблуждение. На самом деле, жизнь важнее, чем правда. Никто из нас не знает, что есть правда. Я вот не знаю. Но я думаю, что многим террористам, которые взывают бомбы, кажется, что они-то знают, в чем правда. Какой бы мы не видели правду, это все равно только наша фантазия об этой правде. В этом ничего страшного нет. Но жизнь важнее правды. Если в чьей-то версии правды, нет правды, это становится проблемой. «Чехов, как и Шекспир, много писал о самообмане» - В России много спорят о том, как нужно и не нужно подавать Чехова на сцене. У вас, англичан, есть какое-то либо убеждение о том, как правильно и неправильно ставить Шекспира? Деклан Доннеллан: Этот нонсенс. Нет единственно верного способа что-то сделать. Мы живем не для того, чтобы сделать что-то правильное, а для того, чтобы жить. Когда на сцене показывают что-то живое, это правильно. Это как когда доктор говорит: «Операция прошла успешно, но пациент умер». Ник Ормерод: Тем не менее, британцы думают, что мы лучше других знаем, как надо ставить Шекспира (смеется). Например, есть убеждение, что если ты четко произносишь строчку, этого достаточно. Но это не так. Мы в это не верим. Деклан Доннеллан: Мне кажется, многие люди не понимают Чехова. Ведь Чехов, как и Шекспир, много писал о самообмане. Например, когда в конце «Трех сестер» Ирина теряет Тузенбаха, выходит Ольга, они восклицают: «Как играет музыка!» Всем кажется, это такой трогательный момент. Но ведь Тузенбах мертв! Это безумие! В «Трех сестрах» люди оказываются в ситуации полного самообмана. Когда Вершинин оставляет дочь с сумасшедшей женой, он делает это в состоянии абсолютного отрицания. Он бы сделал то же самое. Все претворяются, что все в порядке. То же самое Шекспир делает в «Отелло». Когда Отелло идет душить юную Дездемону и при этом произносит очень благородные речи, это же полное безумие! В том, что он говорит, нет никого смысла. Такой бессмысленный бред мы несем, когда делаем что-то плохое и глупое, и не хотим это признавать. Когда люди говорят одно, а делают другое, нужно смотреть на их дела, а не на их слова. У Чехова нам нужно внимательно следить за тем, что делают персонажи, а не за тем, что они говорят. В России эта идея, что в чеховских произведениях много самообмана, принимается, и все с ней согласны. А вот в Англии с Шекспиром происходит что-то полностью противоположное. Здесь возводят его текст в культ и совершенно не замечают, что стоит за текстом. «На съемках «Милого друга» я сводил с ума массовку» - Снятый вами фильм «Милый друг» прошел с огромным успехом. Есть ли планы делать кино и будущем? И если да, то какое? Деклан Доннеллан: Я бы хотел снять вообще любой фильм. Тогда мы получали огромное удовольствие от съемочного процесса. Это было чудесное время. Мы с Ником поменялись местами. Я обычно говорю много, а Ник нет. А на съемочной площадке случилось противоположное. Ник разводил камеры, а я тихонечко работал с актерами. Но на Западе непросто взять и снять фильм. Для этого нужно годами обедать с богатыми людьми. Это разъедает душу. Ты смотришь на этих людей и думаешь, что одна твоя сережка или съемка смогла оплатить мой фильм. Мы бы очень хотели снять кино в России. Я очень люблю старое русское кино. Вы знаете фильм «Мне двадцать лет»? Я очень люблю этот фильм. Если бы я мог, я бы снял что-то похожее. У нас миллион идей. Так что если у вас есть знакомый кинопродюсер, пожалуйста, шлите его прямо к нам. - Вы сказали, что получали огромное удовольствие от съемок. Что нравилось больше всего? Деклан Доннеллан: «Милый друг» мы снимали в Будапеште, потому мы не могли позволить себе съемки в Париже. И мне очень нравилось работать с массовкой. Например, есть сцена, в которой герой смотрит в окно ресторана. Предполагалось, что я в этот момент уйду, сяду где-нибудь с булочками в уголке и буду наблюдать за съемками. Но это было бы скучно. Намного интереснее было пообщаться с артистами массовки. Если вы решите еще раз посмотреть «Милого друга», обратите внимание на массовку. У каждого есть прописанная история. Снимать кино очень скучно, если не озадачивать себя делами на площадке. Поэтому я занимался тем, что сводил с ума массовку. - После съемок фильма Ума Турман и Роберт Паттинсон не просились к вам в театр? Деклан Доннеллан: Нет. Я очень люблю Уму, но мне сложно представить ее на театральных гастролях. Но вот, например, Кристин Скотт Томас – абсолютно театральный человек. С нами хотят работать много знаменитых актеров и больших звезд, но тогда постановка бы продлилась всего 3-4 месяца. Чтобы это был серьезный спектакль, у него должна быть длинная жизнь. Он должен жить годы, становиться глубже и богаче. А для больших кинозвезд сложно пожертвовать тремя годами жизни и ездить с гастролями по маленьким городам. - Если бы вы задумали поставить спектакль о современном обществе, какое литературное произведение взяли бы за основу? Деклан Доннеллан: Что меня ужасает в современном обществе – это консюмеризм. Выберите этот банк, эту политическую партию. Мы как будто все тонем на одном большом «Титанике», и губит нас ужасающая проблема потребления. Мне кажется, происходит что-то страшное, и я не знаю, как можно с этим бороться. Я вижу, как растет этот мир рекламы, потребления, внушения выбора. У нас как будто бы есть возможность выбора, но на самом деле ее нет. Нас сводит с ума бесконечная необходимость выбирать. Об этом я бы хотел поставить. Для этого подошло бы любое произведение. Ведь хорошее произведение искусства рассказывает о настоящих человеческих ценностях. А театр – это то место, где мы можем заново спросить себя, что значит быть человек по-настоящему. Театр может нам помочь вернуть здравый рассудок.