«Эдип» и «Гамлет» на выезде: в Тель-Авиве продолжается фестиваль «Гешер»
В Тель-Авиве продолжается международный фестиваль «Гешер», в котором участвуют два лучших российских спектакля: «Царь Эдип» Вахтанговского и «Гамлет/Коллаж» Театра Наций. В жизни колоритного и бурного мегаполиса это заметное событие. Так, на последнего «Эдипа» вахтанговцев стулья у стен в зале ставили — столько было желающих. На «Гамлета» с участием Евгения Миронова билеты активно раскупаются. Но обо всем по порядку. Пинуй-бинуй лучше реновации В понедельник в Тель-Авиве на улице Яффоавтомобиль совершает наезд на пешеходов, пять человек пострадали. Наезд считают преднамеренным, его связывают с визитом Трампа в Иерусалим. Еще с субботы в Тель-Авиве, находящемся в часе езды от столицы Израиля, усиливают меры безопасности, но тем не менее... Не отпугнет ли этот случай публику? Сам же Тель-Авив местами напоминает мне Москву. Прежде всего дорожными заборами и знаками «объезд»: здесь активно что-то копают, ремонтируют и роют. Объясняют, что неудобство ради хорошего — появятся неглубокое метро и скоростной трамвай. Но особенно меня взволновала тема реновации старых домов, которой в Москве ставят смайлики не с улыбками и сердечками, а со слезами и гневом. В Тель-Авиве к этому отношение иное. В шабад не получить официальной информации — все закрыто, но стоит сесть в такси... — Послушайте, не рады это только старые люди, — объясняет мне на хорошем русском таксист, не молодой, между прочим. Борис — выходец из СССР, 27 лет назад покинул Ташкент. — А почему недовольны-то? — Кто знает, сколько кому жить осталось, а тут надо с насиженного места уходить. Трудно им. — А в Израиле эта программа тоже называется «Реновация», как у нас? — Нет, здесь мы говорим по-другому: пинуй-бинуй. И есть еще второе название — бинуй-пинуй. — Что это значит? И как переселяют, что дают взамен старого жилья в ваших хрущевках? Хотя Хрущев тут совсем ни при чем. — Здесь два варианта есть: первый — пинуй-бинуй — это если вокруг вашего дома, который будут ломать, нет свободной земли. В таком случае вам предлагают снимать квартиру — и съем этот оплачивают: 3000–5000 шекелей. А как построят дом, на месте старого, въезжайте в новую квартиру. — А если за 10–20 тысяч снять — оплатят? — Слушайте, кого вы хотите обмануть? — усмехается Борис. — Здесь нет таких цен. Представьте договор найма и получите деньги. Просто к вам сначала придут и осмотрят жилье. Если квартира дохлая и дом с крысами, то снять дорогую квартиру не получится. А если у вас в старом доме квартира что надо, то и на аренду можно рассчитывать приличную. Вариант второй — бинуй-пинуй — это когда рядом с домом, который собираются ломать, есть свободная площадка. На ней начинают строить дом. А вы никуда не выезжаете из своего и ждете: когда дом построят — тогда и переселитесь. А старый сломают и построят новый: продадут и еще заработают. — А голосование жителей? У нас сами жильцы не могут договориться между собой: одни мечтают уехать, другие, наоборот, только вложились в ремонт и против. - У нас если 70 процентов проголосовали, считай все — снесут. — Ну а если одна семья против будет? - Так придут и выселят. Есть решение по суду — значит, все! А ломать в старом Тель-Авиве есть что. Состояние некоторых домов такое (даже на второй и первой линиях от моря), что наши панельки, родимые хрущевки покажутся дворцами. Среди тель-авивских не хрущевки, а трущобы попадаются... Дома эти, построенные в 30–70-е годы в стиле «баухаус» и являвшиеся в свое время образцом дешевого и быстровозводимого жилья для переселенцев, не просто страшные, а очень страшные. В два-три этажа, они похожи на коробки цвета мокрой глины, с плоскими крышами и узкими окнами, как прищурившиеся глазки, все в проводах и черном кабеле. Речь не идет об исторически ценных домах на бульваре Ротшильда, откуда и начиналась массовая застройка, но районы типа Тахана Мерказит (автовокзал) или Невек-Цедек всем своим видом напрашиваются на снос. Местные говорят, что на автовокзал лучше не соваться. Борис, пока мы едем в северный Тель-Авив, рассказывает про свое советско-ташкентское жилье. В Ташкенте таксистом работал в аэропорту. — Но когда Советский Союз закачался, ко мне один узбек подошел: «Что-то у тебя, еврея, машина больно красивая и сам ты хорошо выглядишь». Я рассказал жене, а она: «Знаешь, хватит. Давай уезжать». И мы уехали. — Не грустно вспоминать бывшую Родину? — Вспоминай — не вспоминай... Мне здесь хорошо, я не думаю, что я еврей, бояться перестали. — Вот сейчас здесь театр из Москвы, артисты знаменитые. Не пойдете? — Некогда мне. С вас по счетчику 78 шекелей. — Что ж так дорого? — Шабад. Это на 25 процентов больше, чем в обычный день. На следующий день уже другой таксист — Анатолий, и тоже из бывших. Я говорю, что опаздываю в театр «Гешер», на последний спектакль. — Вахтанговский?! Боже! Как мы скучаем тут по хорошему театру. А как Этуш? Играет до сих пор? А Зельдина вы знали? Вот был человек! Подъезжаем к театру. «Сколько с меня?» — спрашиваю. Таксист обнуляет счетчик. «Вы мне такую радость доставили своими рассказами. На «Эдипа», жаль, опоздал, попробую купить на «Гамлета». Как запрет Станиславского родил тайну Вахтангова А вахтанговцы играют своего последнего «Эдипа». За пять минут до выхода на сцену артисты с греческими хористами собираются в тесном помещении и, как какая-то секта, произносят заклинание. Потом Евгений Князев прояснит историю вопроса. — В 1913 году московские студенты позвали Евгения Вахтангова, чтобы тот поставил с ними спектакль. Тогда студий было огромное количество, театр был в моде, как сейчас дискотеки или караоке-бары. Вахтангов действительно начал репетировать пьесу Зайцева, но студенты оказались не очень способными — и пьеса на премьере провалилась. Была плохая критика, и Станиславский, прочитав несколько ругательных статей, запретил Вахтангову работать с чужими студентами. Студенты (а им очень понравилось работать с Вахтанговым), когда узнали, что есть такое распоряжение, пригласили Евгения Багратионовича на Воробьевы горы и начали уговаривать его начать с ними работать по системе Станиславского. Была весна, цвела сирень — это оттуда, между прочим, идет символ Вахтанговского — ветка сирени. Тот предупредил, что Станиславский не разрешает, и тогда они взялись за руки и поклялись, что никто никогда не узнает, что он стал с ними работать. И вот эта тайна передалась нашему театру и жива до сих пор. Перед началом каждого спектакля мы собираемся на сцене, сосредотачиваемся, смотрим вниз, забываем, что находимся на земле. Абсолютная тишина, и вдруг по неуловимому движению одного из нас мы одновременно посылаем информацию куда-то в космос. Говорим: «С Богом!» — и идем работать. А здесь, в «Гешере», греки добавили еще к нашему кое-что свое. Не труба, а целый сэндвич В самом деле «Царь Эдип» — потрясающий спектакль Римаса Туминаса и двух его соавторов — художника Яцовскиса и композитора Латенаса. Только в этом экспрессивном литовском треугольнике сегодня рождаются эпические полотна, где вечность с юмором идут рука об руку в поисках невозможного — равновесия и гармонии. О «Царе Эдипе» Софокла, рожденном прошлым летом в Эпидавре, уже написано много. Билеты раскуплены до конца сезона, попасть совершенно невозможно. Эта самая громкая постановка сезона серьезно заставила задуматься теоретиков и практиков театра: «Что же хочет смотреть современный зритель в ХХI веке?» Оказывается, древнейшую трагедию с ее нечеловеческими страстями и бездной над головой и под ногами. Блестящая игра актеров старой гвардии — Людмилы Максаковой, Евгения Князева, Рубена Симонова. Взлет молодого поколения: начиная с Виктора Добронравова и далее — Виталий Семенов, Павел Юдин, Евгений Косырев, Эльдар Трамов, Максим Севриновский, Мария Бердинских, Екатерина Симонова. Но есть в этом удивительном спектакле один герой, который не числится среди персонажей древней трагедии. Точнее, героиня, роль которой уникальна и неоценима, потому что несет образ той самой неотвратимости рока и судьбы. Героиня — труба, которая недвижимо лежит на сцене театра «Гешер», как самка кита-касатки, выброшенная на пустынную сушу. Огромная ее «туша» бездыханна. Пока испуганно не закричали птицы, пробудив протяжную мелодию с ее неизбывной печалью. Пока не вышли на сцену люди, наделенные властью, но оказавшиеся такими же ничтожными и беззащитными перед неотвратимостью рока, как простые смертные. Труба эта еще не задышала. Главный по трубе — Кирилл Иванов, машинист сцены. Большой, сильный и, как бы сказали в театре, фактурный: правильные красивые черты лица, голова гладко выбрита. Вот он мне и рассказывает о характере и тайнах декорации. Без экзальтации (вес, диаметр, фактура), но как будто это не ржавая железяка первоклассного изготовления, а некая живая субстанция. — Римас, когда мы выпускали спектакль, говорил: на сцене среди вас еще один актер — это декорация, — говорит Кирилл. — Чтобы труба была не просто живая, а чтобы в ее вращении, в движении по сцене параллельно прослеживалась логика действий Эдипа. Вот, скажем, мы забираем Витю Добронравова (Эдип собирается выколоть себе глаза), и эта махина должна выкатиться, забрать и намотать его на себя. Как выясняется, для трубы расписали целую партитуру — по репликам, по музыке: сколько оборотов проходит, под каким углом зависает в своем угрожающем движении. Так, если в «Гешере» она проходит один полный оборот в 360 градусов, то на вахтанговской сцене — два с половиной. — Дома у меня 2 по 180 градусов и пару раз по 90, — объясняет Кирилл. «Кто бы нас слышал, — думаю я, — ведь подумают недоброе». Оказывается, в Израиле в «Эдипе» работает, можно сказать, исторический экземпляр — самый первый, деревянный, экспериментальный, сделанный специально для репетиций. Это сейчас в ней восемь колец, а изначально, когда ее только приспосабливали к сценическому пространству, было их всего три. — Это не труба, а целый сэндвич из фанеры, ковролина, специального пластика, который распределяет точечно нагрузку на всю площадь. Обтянута брезентом и в несколько слоев покрашена. На сборку уходит где-то полчаса. Весит красавица чуть больше тонны. — Тяжелая то какая, — говорю я. — Дерево вообще очень тяжелый материал. Здесь она напоминает конструкцию самолета середины ХХ века. Если заглянуть в маленькие прорези (заглядываю), то можно увидеть лонжероны из фанеры, ребра жесткости, внутри она тоже обшита фанерой... Из небольших прорезей время от времени пополз дым: Кирилл объясняет, что его испускают три маленькие дым-машины, спрятанные внутри. А вот дома, то есть в Вахтанговском, работает труба металлическая. В Эпидавре, на выпуске, как раз была именно она. Разница между выездным и стационарным вариантами всего 20 см в диаметре: у металлической «героини» он — 2,20, у деревянной — 2 метра. И ничего лишнего — образец промышленного минимализма. Труба промышляет, и промысел ее явно не Божий. А может, наоборот — Боги прогневались на самоуверенного человека Эдипа. Замечу, что в таком диаметре всякие мелкие люди, вроде меня, легко могут расположиться внутри на манер человека Леонардо — раскинув руки и расставив ноги. Впрочем, и хорошего роста артист войдет в трубу — Лановой Василий Семенович, например, или ректор Щуки Евгений Князев. Еще до «Эдипа» он поработал с одной масштабной декорацией Яцовскиса — черным зеркалом в «Евгении Онегине», но уверяет меня, что с зеркалом было проще: оно зажато рамой, а вот труба… Поэтому Кирилл управляется с трубой не один — у него есть напарник. Работают только в перчатках, чтоб не сорвать пальцы. Но на глазах у зрителя — именно Кирилл. — Римас сказал мне: «Труба — твоя». Никто не знает, откуда она взялась у греков, может, из космоса упала? И кто я — неизвестно, понятно только, что мой персонаж ходит тут и почему-то считает, что труба его. — Это твоя недвижимость? — Скорее движимость. В Эпидавре я ходил, протирал ее все время, следил за ней, пылинки сдувал. Причем во время спектакля. А в Москве на сцене меня меньше видно. — Несмотря на объемы и угрожающее перекатывание по сцене, труба до сих пор сюрпризы на спектаклях не преподносила? — Засадных моментов до сих пор не было, работаем полностью без страховки. На своей площадке все рассчитано, отработаны все места торможения. А на чужой площадке мы вымеряем, чтобы все было безопасно. — Я думаю, ты, наверное, наизусть знаешь текст Софокла. Может, у тебя и любимая сцена есть? — Мне нравится вторая сцена, когда происходит момент разоблачения Эдипа. Одно могу про декорацию сказать — она живая. Она постоянно звуки какие-то издает. Вроде металлическая, жестко сваренная конструкция, болты и все такое прочее, но когда ее катишь, звучать начинает. И они, кстати, подзвученные, удачно дополняют спектакль. Спектакль «Гамлет/Коллаж» тоже имеет невероятную декорацию, которая во многом держится на работе постановочной части. Но это еще предстоит оценить жителям Израиля. На российские спектакли в «Гешер» едут со всей страны.
