РПЦ хочет просто вернуть свое? Или забрать всё, что плохо лежит?

В связи с действием закона о возвращении имущества религиозного назначения создается все больше острых ситуаций. Скандальная история с Исаакиевским собором — особенно на виду, теперь же ряд подобных случаев пополняет и Владимиро-Суздальский заповедник. Как ранее сообщало ИА REGNUM со ссылкой на мнение владимирского политолога и краеведа Романа Евстифеева, директор музея изначально не оказывал сопротивления намерению РПЦ забрать себе здания музея. С подобной позицией руководителя музея многие не соглашались, со стороны же Церкви, не встречающей решительного отпора, запросы возрастают. На данный момент в число этих запросов входит восемь зданий, включая Золотые ворота во Владимире и объекты Спасо-Евфимиева монастыря в Суздале. Формальная сторона вопроса Один из основных аргументов со стороны выгодоприобретателя — это компенсация за годы гонений. Так, игуменья Ксения Чернега, руководитель юридической службы Московской Патриархии, заявила: «Возвращают, главным образом, то имущество, которое было незаконно изъято». Самое главное, что бросается в глаза в этом заявлении, — оборот «главным образом». Ибо если речь про возвращение того, что ранее принадлежало, то подобает ли заодно забирать и то, что не принадлежало? И если подобает, то зачем вообще говорить о «возвращении», о восстановлении какой-то справедливости? К слову, к числу тех самых объектов, к которым относится исключение из «главным образом», относится и Исаакиевский собор, никогда не принадлежавший Церкви. Впрочем, закон дает лазейку, которую охотно приводит Чернега. Предоставим юристам обсуждать отдельные пункты и параграфы и отметим, сводить все дело к юридическим аспектам, когда речь идет об обществе, — лукавство и подмена поднятий. Да, общественная жизнь регулируется законами. Однако закон только тогда принимается обществом, когда отражает его, народа, ожидания. Когда соответствует общепринятым, неписаным нормам. Попытка в одностороннем порядке формализовать отношения между государством и одним из общественных институтов, без учета мнения самого общества, заведомо чревата конфликтами. Подобные конфликты, затрагивающие разные сферы жизни общества, но одинаково очерняющие Церковь, заставляют задаться вопросом: какое место она рассчитывает занять в обществе? Может ли она являться его частью, и если да, то какой? В отношении «церковной жизни» современное отсутствие государственной идеологии зачастую выливается в клерикализм на местах. Возникает некая заданная непогрешимость и неоспоримость мнения церковнослужителя. Можно даже сказать, что Церковь как министерство по делам духовного администрирования воспринимается как само собой разумеющееся. Как и во времена царской России, она пытается пристроиться к существующим реалиям, — а реалии эти, с поправкой на рыночную экономику и странного свойства ельцинский капитализм, немного сомнительны в плане соответствия евангельской проповеди. Значение религии в народе и государстве велико и ни в коем случае не должно игнорироваться, — так, как игнорирует сама Церковь вопрос о том, насколько ее дискредитирует всячески лелеемый клерикализм. Говоря о соответствии ожиданиям, логично предположить, что если государство пытается быть социальным, если народ поддерживает идеи справедливости, в том числе и социальной, то есть смысл, наверное, и Церкви помыслить себя в данном пронародном ключе. Догматических обоснований такой возможности достаточно в работах различных богословов и экзегетов, начиная от Иоанна Златоуста и заканчивая нашими современниками. Вместо этого священноначалие никак не может перестать углубляться в имущественные споры. Зная (неужто не зная?), что эти вопросы для народа — болезненные, с какой бы стороны они не поднимались, будь то изъятие личной собственности под эгидой реновации жилого фонда или коррупционные скандалы «в верхах». Напрашивается тезис о том, что существует условная клерикальная группа, выражающая запрос определенной общественной прослойки. Прослойки, сформировавшейся в ходе перестройки и набравшей вес позже. Безусловно, такая группа может быть лишь неформальной и негласной, и не она составляет собой всю Церковь, полную множества искренних служителей Христовых. Однако за существование этой группы говорит отношение общества к Церкви: и дело даже не в том, насколько полны храмы, а в том, что за тридцать лет, в течение которых Церкви давались разнообразные преференции, кредит доверия заметно поубавился. И причина состоит не в оскудении веры: очень надеемся, что псведолиберальный аргумент про «это народ не такой, как надо» Церковь никогда не возьмет на вооружение. В чем реальное содержание? Если мы возьмем за образец идеологии постулат «Православие, Самодержавие, Народность», то в его рамках возможно рассмотреть, как предыдущее крушение института Церкви, так и надвигающееся нынешнее. Да, с православным каноном — все стабильно. Самодержавие — рекламируется с неустанной силой как основной двигатель исторического существования русского государства. Но вот с народностью дела обстоят хуже. Брошенный Б. Н. Ельциным призыв «Обогащайтесь!» оказал свое благотворное воздействие лишь на 10% населения и, как водится, за счет оставшихся 90%. Православная часть обогатившихся уважительно чтит канон в ущерб содержанию, — вот почему религиозная жизнь вышеупомянутой «прослойки» все более сводится к обрядоверию, суеверному поклонению «сильным» предметам и заклинаниям, заменяющим молитвы. А главная приносимая Богу жертва — горящее любовью сердце — охотно заменяется щедрым пожертвованием. И ни в коем случае не в кружку: левая-то рука, может, и не должна знать, когда правая дает пожертвование, а вот кому надо — те знать должны. Чтобы жертвователь и в «церковной» среде считался элитой. А что же сама Церковь — принимает условия, которые диктует ей нынешний век?.. Вот и выходит, что идеология, стоящая на принципе неуклонного повышения личного благосостояния, все больше мутирует в идеологический пузырь. Христианство не запрещает благосостояние или владение. Протестантизм, например, образовался, в том числе, как реакция на злоупотребление Ватиканом материальными благами. Но когда в его рамках, в свою очередь, формировался кальвинизм, он ставил спасение души в прямую зависимость от напряженного труда, а материальным выражением качественного труда считалось личное благосостояние. При этом категорически запрещалась роскошь и поощрялась умеренность. В России же народ как-то больше помнил высказывания Христа о невозможности одновременного служения двум господам, Богу и этому самому богатству, и о верблюде, которому легче пройти сквозь игольное ушко, нежели богатому войти в Царствие Небесное. Современная российская постперестроечная действительность переворачивает этот принцип с ног на голову. Для кого-то крупная собственность становится индульгенцией, гарантией отпущения грехов. Являть собой в рамках создавшейся мировоззренческой ситуации умеренность как норму жизни — значит не быть в ладу со временем. И это касается далеко не только священнослужителей, но и паствы, — в первую очередь, той элитной части прихожан, для которых батюшка проводит исповедь в согласованное секретарем время. Может ли от всего сердца сказать: «Горе имеем сердца» тот, кто, отойдя от причастия, планирует новый виток лжи и лицемерия? Правда ли сокрушенно сердце того, кто, читая в покаянном каноне слова «Почто, душе моя, волю дьвола твориши, мзду наемничу удержуеши», откладывает молитвослов и крадет зарплату сотрудника? Он великодушно пожертвует украденное на цветы к иконам, заслужит похвалу духовного отца, и рискнет ли тот пожурить, зная источник пожертвования?.. А если поддержать вот это? Кризис кризисом, но большой ошибкой было бы считать, что Церковь неумолимо катится в пропасть и скоро погибнет. Были и падения, и кризисы, но живому сообществу верующих удавалось их преодолевать; об этой общности и говорил Христос «На сем камне создам Церковь мою, и врата адовы не одолеют ее». Поэтому хочется представить себе вот такую картину. Евангельский подход предполагает служение ближнему своему, в том числе и материальными возможностями. Защита бедных, борьба за лучшее социальное обеспечение, защита семьи и детства в соответствии с веками устоявшимися в России понятиями, за дружественные простому человеку законы, против оболванивания молодежи и нагнетания потребительской истерии. Все это могло бы стать, для начала, темой массовой проповеди, а постепенно — и нормой жизни. Правда, было бы замечательно иметь в стране такую Церковь?