Страсть мраморных статуй

«ИСТОЧНИК» / THE FOUNTAINHEAD В 1949 году американцам представили, наконец, «героя нашего времени». Его показали стоящим на пьедестале, который он сам себе и воздвиг. Этим пьедесталом стал небоскрёб, сработанный как памятник духу гордой, талантливой и независимой личности. Герой казался высеченным из мрамора. Это был человек несгибаемой воли, атлант, победитель. Он был создан для поклонения и подражания. При этом ему самому было абсолютно наплевать, нравится он кому-нибудь или нет. Для него не существовало авторитетов, святынь и мнения окружающих. Он был всецело сконцентрирован на себе. Говард Рорк — архитектор-конструктивист — не скрывал, что живёт для себя и во имя себя. Он продвигал новую архитектуру — господство разума и геометрических форм. Он отвергал «банальности прошлого» и не шёл на поводу у заказчика. Его проекты должны были приниматься полностью, без поправок, или не приниматься. Компромисс исключался. Поскольку такая позиция мало кого устраивала, Рорк катился вниз по социальной лестнице вместе со своими идеями. А добила его компания в прессе, развязанная подлым критиком, сознательно уничтожающим гениев. Рорк спустился показательно низко — в каменоломню, где вкалывал, как простой работяга, пока некий эксцентричный миллионер не проникся его идеями. Рорк построил нетипичное здание. Оно вызвало гнев коллег и восхищение журналистки Доминик Франкон, беспощадно критикующей архитекторов. Однажды её представили Рорку, и оказалось, что ниспровергатель основ — это тот самый таинственный каменотёс, которому она отдалась год назад и которого почти сразу же потеряла. Он исчез, не сообщив ей своего имени. Доминик тоже казалась высеченной из мрамора. Она была эгоистична, надменна, властна и хотела жить без любви и эмоций. Спасаясь от нахлынувших чувств, она выскочила замуж за миллионера-газетчика, такого же эгоистичного, надменного и властного, как и она сама. И так же, как она, презирающего мир, где правят банальность и стадность. Ей не удалось убежать от любви. Муж и возлюбленный стали друзьями. Они понравились друг другу как эгоисты высокой пробы. Возник любовный треугольник мраморных статуй. Три персонажа были полностью повёрнуты на себе. В беседах они оттачивали свою философию. Зритель, воспитанный на фильмах Капры, слышал необычные речи, исполненные глубочайшего презрения к коллективизму, братству, взаимовыручке. А потом раздался оглушительный взрыв. Рорк взорвал здание, построенное по его проекту, но против его воли «подправленное» заказчиком. Кульминацией фильма стал суд общества над архитектором-эгоистом. Герою грозило долгое тюремное заключение. Но его речь потрясла присяжных. Они были сражены напором и логикой подсудимого, который не защищался, а обвинял. Рорк заявил, что он «человек, существующий не для других» и обрушился на губительную для мира «оргию самопожертвования». Он сказал, что для него существует лишь одно обязательство перед людьми — «уважать их свободу и не иметь никакого отношения к обществу рабов». Рорк разделил людей на «творцов» и «паразитов». Творец создаёт. Паразит — копирует. Творец «взаимодействует с людьми на добровольных началах». Паразит — ищёт власти. Он доказывал, что нет ума коллективного. Всё, что служит человечеству, создали одиночки. Он высмеял коллективизм, назвав его «законом паразита, второсортного человека» и «древним чудовищем, сорвавшимся с цепи и опьяневшим от власти». Он воспел человека непокорного духа и заявил, что именно такие всё людям дали. Творцы никому и ничему не служили, доказывал обвиняемый. Они не были бескорыстны. Они жили для себя и вдохновлялись из источника личного интереса и разумного эгоизма. Это правильно, честно и перспективно. Только живя для себя, во имя себя, можно достичь того, что составляет славу человечества. Рорк воспел индивидуума и Америку как страну индивидуумов. Он заявил, что имел полное право разрушить здание, которое создал. Он это сделал по праву творца. Присяжные выдохнули и признали подсудимого невиновным. Рорк получил всё: свободу, славу, право делать что хочется и даже свою мраморную возлюбленную. Её не вполне мраморный муж, дрогнувший в борьбе с паразитами, заказал другу строительство небоскрёба и застрелился. Фильм уникален. Он уникален как мощное идеологическое оружие, направленное против социализма. Он уникален как наглое шулерство, с помощью которого уничтожается общество. И он уникален как дикость, выдаваемая за истину. «Источник» был поставлен по одноимённому роману Айн Рэнд, оживившей процесс 1947 года. Её слова о России, где все мысли людей сосредоточены на еде, и русских детях, не способных смеяться, позабавили зал, но это были промахи начинающего оратора. В то время ей ещё было неуютно у микрофона. Она ещё не умела железно чеканить. В 1949 году она уже была другой и в другом статусе. Писательница уже затвердила формулировки и освоилась в роли гуру. Тогда она получила солидные дивиденды за свой специфический вид творчества и была уверена, что с этого куста на неё всю жизнь будет капать. Она нашла золотую жилу. Айн Рэнд — это ушибленная русской революцией графоманка. Источником её вдохновения была ненависть к социальным низам, возникшая после конфискации семейного бизнеса. Айн Рэнд (Алиса Розенбаум) была родом из Петербурга. Её отец был аптекарем. Он много зарабатывал и много тратил на дочерей. Рэнд училась вместе с детьми элитариев. Презрение к труду героини её дебютного романа были очевидным образом свойственны ей самой. После революции презрение уступило место иному чувству. Сбежав в Америку, Рэнд стала выплескивать свою злость на бумагу. Ей удалось продать сценарий «Красная пешка». Она получила первый большой гонорар. Огорчало лишь то, что фильм не поставили. В начале тридцатых она работала в костюмерном отделе студии «РКО», мечтая избавиться от иголок-булавок. Рэнд жадно изучала страну: её социальные и политические реалии. Она сочинила на местном материале две пьесы (одна из них стала хитом), а затем вернулась к антисоветской теме. Душа горела. Хотелось припечатать революционный народ — вставить ему не по-детски. Роман «Мы — живые» мало кого впечатлил. Он походил на длиннющий судебный иск, где были изложены все пережитые утеснения. Он дышал ненавистью и был удручающе однобок. Он вызывал недоверие. Автор писала о «стране-кладбище», а эта страна к моменту выхода сочинения развивалась, как ни одна другая. В СССР витал совсем не кладбищенский дух. Автор доказывала, что революцию замутила корыстная и свирепая сволочь, а эта сволочь почему-то открывала университеты и обеспечивала широкий доступ к образованию. Да и карала не без разбора. Сама Рэнд училась в Петербургском университете с 1921 по 1924 год, а потом выехала в США на учёбу. Родители девушки не были репрессированы, когда она не вернулась. Никто не гнобил её сестёр, оставшихся в СССР (одна из них в семидесятые годы уехала в США по приглашению Рэнд, но вскоре вернулась). В 1937 году под топор палача попал её бывший возлюбленный, Лев Беккерман, но Рэнд узнала о его трагической участи, когда роман был уже издан. Книга не создавалась с желанием отомстить красным за загубленного любимого. Она была вызвана драмой потери собственности и упущенных возможностей жизни. Последнее ей особо подчёркивалось. Она могла жить с наслаждением, если бы красные не помешали. Вслед за романом Рэнд сочинила ёмкую антиутопию «Гимн», стращая читателя миражами диктаторского режима. А потом сменились политические ветра. Антисоветизм перестал продаваться. Требовалось что-то иное, бьющее не только по «комми», но и по американскому обществу, которое было беременно социализмом. Оно было отравлено ядами коллективизма, солидарности, хилиазма. Американская элита была растеряна. Советы бросили вызов, на который нечем было ответить, кроме фашистской агрессии. Они построили плановую, бескризисную модель экономики. Она была государственной, но с немалой долей частного сектора. Советы создали живую, заряженную оптимизмом культуру и, что самое важное, — суперидеологию. Американская экономика выходила из кризиса. Её вытаскивал Рузвельт за счёт грабежа банков. Её вытаскивала война. Но общество, ожившее в ходе реформ, левело. Культура отражала духовный кризис. В ней всё яснее проявлялось недовольство системой. Эффективной идеологии, способной противостоять левизне, у американской элиты не было. Здесь Рэнд и нашла себе дело. Надо было дать элите такую идеологию. Надо было жёстко, яростно, по-большевистски сформулировать идеи, уничтожающие почву для распространения социализма. Не зря она слушала лекции Николая Лосского. Писарев, Чернышевский и её любимый, пробуждающий ликование Ницше позволяли вырастить некий философский гибрид. При скрещивании «разумного эгоизма» и «теории сверхчеловека» рождался плод очень аппетитный и возбуждающий. Его можно было превосходно продать. Рэнд видела: в американских литературе и кино нет современного положительного героя. А без такого культура бессильна. Она просто сгниёт. Следовало создать вдохновляющий образ, пример для подражания, как в проклятом соцреализме. Придумать не ещё одного циничного детектива, живущего без веры и надежды, а человека горящего, устремлённого, волевого — героя капиталистического труда, передовика, стахановца рыночной экономики. И она такого придумала. Сюжет романа был заимствован из чужого сценария. Рэнд переосмыслила его, связав героев с архитектурой. Ей явно нужна была большая метафора, и архитектура подходила для этого идеально. Она олицетворяла культуру, которой нужны были встряска и обновление, нужны были герои-атланты, ну и пастыри-радикалы, конечно. Новый роман элита просто не могла не заметить. Индивидуализм и эгоизм как великое благо для человечества, как основа мощной контрфилософии, противостоящей «красной заразе» с её культом коллективизма — такое американские элитарии должны были заглотить по самые жабры. Рэнд пробивалась не к рядовым читателям. Она пробивалась к богатейшим семьям, хозяевам банков и корпораций, ненавидящим Рузвельта, оскорблённым и ограбленным им и ждущим возможности для реванша. Она мечтала служить им в качестве гуру. В 1943 году она опубликовала «Источник», и почти сразу была замечена. Элита явно одобрила книгу. Включились механизмы её продвижения (биографы лукавят, заявляя, что книга продавалась сама). А после смерти Рузвельта, рядом с которым были совсем другие писатели (Томас Манн, например), на Рэнд обрушилось счастье. «Уорнэры» купили права на роман. Ей самой заказали сценарий, принятый без поправок. Джэк Уорнэр попросил режиссёра ничего не менять, шутя, что Рэнд может взорвать студию. Проекту придавалось огромное значение. На главную роль взяли Гарри Купера. Снимал картину Кинг Видор. Небольшие изменения, к огорчению Рэнд, всё-таки были сделаны. Гарри Купер попросил убрать из финального монолога слова, которые у него, игравшего Джона Доу, застревали в горле. Автор была недовольна, но за динамитом не побежала. Тогда она уже писала новый роман, несопоставимый с «Источником». Рэнд предвкушала высокий взлёт. Держитесь, простецы, иждивенцы и паразиты! Она выдаст такое, что её назначат комиссаром Америки. Однако об этом — чуть позже.