Юрий Грымов: «Театр не может быть дешевым, если это хороший театр»
Художественный руководитель московского драматического театра «Модерн» — о предстоящей премьере сезона, спектакле «О дивный новый мир», о том, почему телевидение не смогло стать для современного общества коллективным наркотиком. А также о том, можно ли расценивать его выбор антиутопии Хаксли для премьерной постановки как политический манифест. — Вы помните свое первое впечатление от прочтения романа Хаксли? — Помню. Пугающее. Когда ты переворачиваешь страницу и видишь, что это 1932 год, думаешь: погоди, погоди, какой тридцать второй год? Притом что это еще и Америка. Откуда эти прозрения? Если бы это была Европа, я бы понимал: там в 1930-е уже были мюнхенские пивные с разговорами об арийской расе. А здесь — совсем другая часть земного шара, и вдруг такое провидческое настроение. Что ему навеяло? Главное, что Хаксли увидел, — мир по своей воле погрузится в потребление, с легкостью отказавшись от части своей свободы. Но свободы не бывает в усеченном виде. Если говорить о каких-то более конкретных вещах, то это, например, сома. Сома как какой-то легкий наркотик, приводящий человека в состояние покоя. Ее можно сравнить с каким-нибудь сегодняшним афобазолом или легкими антидепрессантами. — За счет чего достигается стабильность у Хаксли и за счет чего в нашей жизни? — За счет убеждения. Вот в чем сила этого произведения: оно не про Америку или Россию в отдельности. Оно вообще о сумасшедшем мире, о мире XXI века, который практически ничего не изобрел, но изо всех сил пытается убедить сам себя, что он становится лучше, умнее. Что нам принес XXI век, на который мы молились в конце девяностых? Светодиоды? Тачпэды? Мобильные телефоны? Компьютеры стали тоньше, удобнее, но суть-то не изменилась. Поэтому мне кажется, что вся сила будущего — в убеждении. Причем убеждение — не лобовое, оно по-своему гуманное. Монд, Главноуправитель, довольно неоднозначен. При первом прочтении он покажется мерзким. Но потом: «Вам повезло, что я вас ссылаю на остров. Вы окажетесь среди интереснейших людей, которые имеют свою позицию. Островов еще много. Иначе пришлось бы вас убивать». Он гуманен. Как ни странно и страшно может это прозвучать. — Он оказался более гибким, не таким бронебойным, как сегодняшнее телевидение? — Сегодняшнее телевидение — крайне неинтересное место работы. Это не телевидение 60-х, это не телевидение 90-х. Это не то, о чем говорили в фильме «Москва слезам не верит»: мол, телевидение перевернет мир. И оно делало все, чтобы его перевернуть, чтобы притянуть к себе все — кино, балет и т.д. Сегодняшнее ТВ полностью откатило назад, примерно в 80-е, только с примесью агрессии. Я знал великих людей на ТВ. Я много раз общался с Ворошиловым. Это был человек, одержимый творчеством и созиданием. Сейчас бы сказали — медиаменеджер, и таких людей было много. В молодежной редакции — Сагалаев. А потом начался супермаркет. После 2005-го туда пришли политтехнологи. Это были люди, у которых в дипломах «пятерки» по истории КПСС и марксистско-ленинской философии. В силу цепкости ума они быстро сориентировались в обстановке, нахватались новых словечек из лексикона пиар-менеджеров и стали учить всех, как жить. Главное их достижение — они ухитрились убедить людей, принимающих решения, что они умнее любого творца. Слава богу, где-то в недрах параллельно развивался Интернет. На нем есть и что-то прекрасное, и что-то ужасное. С появлением Интернета появился кислород. — Воспользовались ли мы этим кислородом? Ведь если у Хаксли «дивный новый мир» олицетворяет Форд с его конвейером, в вашем спектакле эту символическую роль выполняет Фейсбук. — Сегодня вместо конвейера — социальные сети. Кислород необходим. Интернет вообще необходим. Как хранилище данных, как библиотека. Но соцсети — это новая унификация. Это тот же конвейер Форда, только на этот раз продукт конвейера — человеческое сознание. Думаю, что этот новый конвейер будет развиваться и дальше. — Как вы считаете, есть ли надежда, что мир сможет избежать этой грустной перспективы? Сам Хаксли, как пишут литературоведы, в своем последнем романе «Остров» высказался за то, что выход у человечества есть. — Конечно есть. В обществе Хаксли отменили религию, веру. Вера нужна была только в новое: «Покупай новое!» Опора в виде веры была никому не нужна: она слишком зыбкая, трудно управляемая. Я считаю, что вера в виде внутренней, духовной опоры для человека плюс развитие индивидуального производства могут нас спасти. — В определенном смысле выбор Хаксли для премьерного спектакля может быть расценен как политическое высказывание. Или даже манифест. — Кто захочет увидеть здесь манифест, его увидит. Я уже говорил не раз: театр — это высказывание. И зритель имеет полное право не согласиться с тем, что он увидел. Но я уверен, что никто не сможет остаться равнодушным. Никто. Поэтому для первого высказывания обновленного театра «Модерн» и выбрано именно такое произведение. Это высказывание — обращу внимание — всей труппы, не только мое. Важный момент: я пригласил лишь несколько актеров на эту постановку, тех, кого не нашел в театре: Анну Каменкову, Игоря Яцко, еще троих молодых актеров (Виктора Потапешкина, Викторию Лукину, Александра Толмачева, он играл в Театре Наций). Но в «Дивном новом мире» играет вся труппа театра, тридцать два человека. Это дорого. Я считаю, что сегодняшний зритель, приходящий в театр, должен увидеть высказывание, почувствовать его, понять, что его не обманули за его деньги. — Теперь вы не только режиссер, но и худрук. Вам много приходится думать об экономике, финансах? — Вынужден думать. Например, вот о чем: билет в театр не дешевая вещь. И он не может быть дешевым. Разговоры о том, что театр очень дорого стоит, — это спекуляция, простите за корявый каламбур. Театр не может быть дешевым — если это хороший театр. Это моя принципиальная позиция. Это ручная, живая работа, это растрата живыми людьми самих себя — здесь, сейчас, прямо перед тобой. Театр — это роскошь. Но это та роскошь, которую сегодня зритель может себе позволить. Потому что часть затрат возмещает государство, за что ему огромная благодарность. За роскошь вообще приходится платить всегда. Бесплатного образования, например, не было даже в СССР. За него просто платило государство. Я воспринимаю театр в том числе и как образовательное учреждение. Вы приходите сюда и приобретаете немного знаний. Знаний о себе. Хотя эти знания иногда бывают очень неприятными. Конечно, этот спектакль больше рассчитан на молодых. Потому что люди зрелые, условно 50+, всё это видели не раз. А молодые сейчас все больше задумываются над глобальными вопросами: что такое соцсети? Что происходит в Северной Корее? Что себе позволяет Америка? Права ли Россия в своем стремлении к статусу сверхдержавы? Молодые сейчас делают выбор. Раньше лестница — социальная, профессиональная — вела вверх: докуда хватит талантов и сил. Сегодня лестница лежит на боку, никуда не ведет. Трусы, часы, машина, яхта — все это очень приятно и красиво, но лесенка — в длину. Упасть можно, подняться вверх — никак. А лестница, по которой нельзя подняться, пусть даже на одну ступеньку, — это обман. И ты рано или поздно начинаешь это понимать. — Каковы планы театра «Модерн»? — Грандиозная постановка «Войны и мира» Толстого. Работаю над проектом последние три года. Сложно, интересно, масштабно. Думаю, что в 2018-м получится реализовать эту грандиозную постановку.
