«Вернулся в США и понял — хочу в Россию»
История любви американского слависта к чужой культуре. С Уильямом Брумфилдом беседует Светлана Сухова Накануне дня исторического и культурного наследия "Огонек" встретился с Уильямом Брумфилдом, который уже полвека занимается исследованием культуры России -- Если провести инвентаризацию того, что Россия потеряла из своего архитектурного наследия, каков был бы ваш вердикт? -- Много потеряли, но многое и сохранилось. В масштабах огромной страны потери не критические. Маленькие города пострадали меньше крупных -- там и сегодня встречаются деревянные дома и даже улицы, которые в городах уже редкость. В отношении церквей вандализм был развит больше: если и не разрушали здание, то уничтожали внутреннее убранство храма -- росписи и иконостас. Глядишь на все это и думаешь: как такое могло случиться? -- И как, по-вашему? -- Одна из причин того, что памятники продолжают исчезать,-- расхождение в понимании того, что считать памятником: власти придерживаются на сей счет одного мнения, искусствоведы -- другого, обыватели -- третьего... В Челябинске, например, сохранились кирпичные дома переселенцев второй половины XIX века, равно как интересные здания в стиле конструктивизма. Считать их памятниками или нет? При советской власти архитектурное наследие XIX века часто не считали достойным охраны... Тем важнее, если памятнику удалось уцелеть -- как росписям под куполом Богоявленского собора в Ниловой пустыни. Столько лет все считали, что там ничего не сохранилось -- еще на заре советской власти в этом храме была устроена тюрьма, но бывают же чудеса!.. -- Дома сегодня не только охраняют, но и делают из них музейные экспонаты, переносят в музеи деревянного зодчества... -- При этом они теряют связь с ландшафтом, с энергетикой места, с живой историей. В каких-то городах пытаются сохранить хотя бы одну историческую улицу, как, например, это сделали в Красноярске. В Тюмени удалось многое что сохранить, но так на то он и богатый нефтеносный регион. В Иркутске, кстати, обошлись и без таких денег, но отстояли особняки прошлых веков и оригинальные дома декабристов. А вот в Енисейске были уничтожены десятки домов, построенных в XVIII веке в стиле так называемого сибирского барокко. Сейчас к 400-летнему юбилею города их восстанавливают, но это совсем другая история. Каждый город России что-то потерял за бурное XX столетие безвозвратно. Например, в Тотьме церкви более или менее сохранились, но не их интерьеры, а Казань многое потеряла в процессе реконструкции к тысячелетию города. -- Чего лично вам жаль больше всего? -- Россия -- удивительная страна: тут даже в деревнях строили не простые церкви, а по-настоящему роскошные храмы с уникальными интерьерами и внешним убранством. Архитекторами таких соборов, как правило, выступали безымянные крепостные мастера. Но уже в первые годы советской власти от богатых иконостасов этих храмов мало что осталось -- растащили по дворам, а то и вовсе сожгли. А уж если фрагменты былого великолепия кое-где и отыскиваются, то, как правило, исследователями они не были изучены. Лично для меня каждая поездка в такое место -- открытие, шок от осознания того, сколь высоким был уровень дореволюционного искусства России. --Запад очарован именно этой -- дореволюционной Россией? -- В основном да. Я давно пытаюсь понять причины такого внимания к русской музыке, балету, литературе -- в "издании" до 1917 года. Мне кажется, что объяснение этому такое: люди в большинстве своем предпочитают понятное, знакомое. Американские слависты в большинстве своем никогда в современной России не были, страны не знают и даже, думаю, боятся ее. Погружаться в российские реалии -- как и копаться в потемках русской души, они и не скрывают, что им нужна русская культура, а не Россия. -- А что в ней для них ценного? -- Поиск ответов на моральные вопросы, а также всевозможные психологические коллизии. Неудивительно, что и тогда, и сейчас в Штатах огромный интерес прежде всего к творчеству Достоевского. -- Как вы занялись фотографией? -- До попадания в Беркли я догадывался, что фотографический дар у меня есть, но одно дело -- самому чувствовать, и совсем иное, когда об этом говорит кто-то, кто является для вас авторитетом. Мой дар подтвердил профессор славистики в Беркли Глеб Петрович Струве. Забавно, что до того момента, пока он не увидел моих фотографий, сделанных в советской России, он не обращал на меня внимания. Но увидел, потеплел голосом и заговорил так душевно, что я стушевался. -- Каким он был, Струве-младший? -- Как принято говорить, олимпийская фигура. Человек -- энциклопедия, чьи жизненные перипетии способны затмить любой роман. Родился в Петербурге, в 1918-м оказался в добровольческой армии генерала Алексеева, потом учился в Оксфорде, жил в Праге, Берлине, Париже, преподавал в Лондоне и в 1947-м переехал в Штаты. В итоге оказался славистом в Беркли. Он был ярым ненавистником Советского Союза, закоренелым консерватором. При том что его отец, Петр Струве, был кадетом и либералом. Сын же, видимо, с молоком матери впитал неприятие коммунизма и всю жизнь считал его страшным злом, погубившим и отчизну, и русскую культуру. Глеб Петрович жизнь положил на то, чтобы сохранить хотя бы остатки этой культуры, ее литературу. Первые и самые полные на тот момент собрания сочинений Ахматовой, Гумилева, Заболоцкого, Клюева увидели свет благодаря ему. Я тогда много общался с русскими мигрантами. Можно сказать, жил в их среде в конце 1960-х -- начале 1970-х годов. Многие из них были родом из Хабаровска и Владивостока. И вот, что интересно: не уступавшие в ненависти к большевикам тому же Струве, эти люди, что называется, "после третьей" начинали хвалить Сталина. Видимо, Сталин в их глазах отомстил японцам за стыд войны 1904 года, вернул России Сахалин и прибавил Курилы. Сибиряки это оценили. Известный факт, что большинство русских мигрантов в годы Второй мировой войны поддерживали СССР. Я о первой волне миграции -- постреволюционной. У второй -- выходцев из советской России -- уже было иное отношение к родине и ее лидерам. -- Как вы первый раз оказались в СССР? -- Это было в далеком 1970-м... Мне повезло: первый раз нас принимали по научному обмену. Профессура МГУ к нам так тепло относилась, что я чувствовал себя как дома, а вернувшись в США, понял, что хочу обратно. И через год мне удалось получить стажировку в ЛГУ. -- А как вы пробирались на Русский Север -- в закрытую тогда "зону"? -- В Кижи я первый раз попал только в 1988 году, да и то по "путевке": одно роскошное американское издание захотело фотосъемку о традиционной русской культуре... И уж они сами все устроили, договорившись с "компетентными органами", так что я отправился "в сопровождении" в Кижи и в Пушкинские Горы -- своего рода, элитная экскурсия. -- Случалось ли сталкиваться с запретом на поездку по России? -- Было и такое: хотел посетить Ростов Великий, но не дали. -- Ростов? Но почему? -- "Большая политика": в те годы США ограничили передвижения работников советских дипмиссий внутри Штатов, и советские "органы" ответили зеркально. Вообще, возможности для передвижения иностранцев внутри чужого государства были зафиксированы в специальном документе. В периоды охлаждения отношений стороны начинали строго придерживаться его буквы. И только во времена перестройки все стало иначе. Помню сумки с надписью "Новое мышление" в руках советских коллег на речных круизах 1985-1986 годов. Помню по радио речи Бориса Ельцина 1990-1991 годов с рефреном "Мы победили". Но речные круизы вскоре закончились, и началась по-настоящему научная работа -- в августе 1991 года я уже попал в Кирилло-Белозерский монастырь. Но самостоятельно, выстраивая маршруты и организуя передвижение, я стал ездить на север с 1995 года. На несколько лет моей "базой" стала Вологда, потом Архангельск. Впрочем, точности ради: один я никогда не был -- всегда меня кто-то встречал и помогал... Что ж, у моей работы две стороны: я и художник, и ученый. -- А кто больше? -- Обе ипостаси столь тесно связаны, что сложно разделить. Я начинал как ученый, потом меня увлекла фотография. Но чтобы проникнуть на Русский Север и работать там, нужно быть ученым -- художник не пробьется. -- Почему? -- Нет дорог! Я, например, добирался туда по-разному: по зимнику (дорога, которая используется только зимой.-- "О") или летом на вертолете и уазике. Но дорога лишь половина проблемы. Вторая -- распланировать маршрут, наладить контакты со специалистами, проштудировать историю и культуру края, его географию. Перед каждой поездкой веду исследовательскую работу. -- Любимый вопрос анкет: ваши планы на будущее..? -- Сейчас я приехал в Россию, чтобы выступить с лекциями в разных городах -- от Москвы до Екатеринбурга и Перми. Тема -- столетие гениальной фотосъемки Сергея Прокудина-Горского. Был такой фотограф в начале XX века, который между 1903 и 1916 годами объехал почти всю империю и сделал более 2 тысяч фотографий. Именно этот человек изобрел процесс цветного фото, и когда он бежал от большевиков, то прихватил с собой коллекцию стеклянных негативов. После его смерти в Париже в 1944 году родственники продали коллекцию Библиотеке Конгресса США. Ее удалось оцифровать и сделать доступной для широкой публики. Так уж вышло, что я повторил его путь... -- Вы в тренде: недавно в ГМИИ им. Пушкина была выставка "Пиранези. До и после" -- картины и фотографии тех же мест столетия спустя... -- Вот только я изначально не планировал "переснимать" шедевры коллекции Прокудина-Горского. Напротив, будущим летом хотелось бы вернуться в Сибирь: я подписал договор с Oxford University Press и делаю книгу о сохранении архитектурного наследия Сибири. Впрочем, книги в последнее время продаются с трудом... В Штатах ко всему, что имеет "русский след", сейчас особое отношение: выход моей предыдущей книги не сопровождали, как было до того, статьи в солидных изданиях типа New York Times. Теперь американские СМИ обо всем, что есть положительного в диалоге с Россией, предпочитают молчать. Такая вот в США сейчас ядовитая атмосфера... Но это там, за океаном, а в России судьба и время подбрасывают все новые сюжеты для работы. Недавно побывал, например, в Ростове-на-Дону и всерьез заинтересовался военными мемориалами. В Вязьме увидел гениальный монумент -- памятник генералу Ефремову. Выяснилось, что это один из первых памятников Вучетича, еще до волгоградской "Родины-Матери". А Ржев? Я там был прошлым летом -- военное кладбище, где покоятся сотни тысяч. Меня особо впечатлил памятник жертвам холокоста. А ведь до Второй мировой Ржев был уютным, провинциальным городом, но после 1942-1943 годов, операций "Марс" и "Ржевской мясорубки", там мало что осталось... -- Как и от многих памятников истории и архитектуры в целом по стране... -- У Станислава Говорухина есть фильм "Россия, которую мы потеряли", так вот моя работа показывает, что далеко не все потеряно. Оставшегося вполне хватит. Беседовала Светлана Сухова Визитная карточка Профессия -- Россия Уильям Крафт Брумфилд родился 28 июня 1944 года на юге США. Заинтересовался Россией, читая русские романы. После окончания учебы в университете впервые посетил СССР в 1970 году для изучения архитектурной фотографии. В 1973 году получил степень доктора философии по славистике в Беркли, после чего занимал позицию ассистента профессора в Гарварде (1974-1980). Прожил в СССР и России в общей сложности около 10 лет, занимаясь исследованиями, а также путешествуя по Русскому Северу и фотографируя сохранившиеся памятники архитектуры. Коллекцию из примерно 1100 фотографий Русского Севера, сделанных в 1999-2003 годах, Брумфилд передал Библиотеке Конгресса США. Вся его коллекция насчитывает 12 500 черно-белых фотоснимков и более 55 тысяч цифровых файлов, большинство из которых цветные. В 2000 году Брумфилду была присвоена Стипендия Гуггенхайма в области гуманитарных наук. В настоящее время -- профессор славистики Университета Тулейна в Новом Орлеане, доктор славянских языков (специальность "Литература и история России XIX века"). В 2002 году избран членом Российской академии архитектуры и строительных наук, в 2006-м -- почетным членом Российской академии художеств. В 2014 году стал лауреатом премии им. академика Д.С. Лихачева "За выдающийся вклад в сохранение историко-культурного наследия России".