С королем театральных баек судьба сыграла шутку

...Раневская часто говорила вздыхая: «Боже, какая я старая, я еще помню порядочных людей!» А знаменитая Яблочкина Александра Александровна как-то проснулась на заседании президиума, Михаил Царев под столом ногой толкает, мол, вам говорить; Яблочкина встала, глаза распахнула: «Мы, актеры ордена Ленина Его Императорского Величества Малого театра СССР!» А вы говорите, «театр — с вешалки»… С баек театр начинается, с баек, а точнее, с Бориса Афроимовича Львовича — артиста, режиссера, чтеца, эстрадника, который эти байки коллекционирует и сохраняет для потомков. 3 апреля у него свой анекдот — наступившее вдруг 70-летие. — Борис (хочется сказать Львович) Афроимович, не хочется брюзжать про какую-то не ту действительность, но нынешнее время способно породить такие же остроумные байки, какие мы знаем с советской эпохи? — Вопрос непростой и правильный. Жванецкий как-то замечательно пошутил: «Либо мы будем жить хорошо, либо мои произведения будут считаться гениальными». Я считаю, чем на дворе пасмурнее, тем больше повода для шуток. Это единственное, что спасает. Поэтому для меня главное — «улыбнуть» население, это мой долг, и далеко не каждому это дано. В моей природе это есть: стараюсь рассмешить людей в любой удобный момент. Как говорит жена, «тебе любая собачка — аудитория». Увидал — давай выступай! — Я вот что подумал: эти ваши байки продлят славу этим людям — той же Яблочкиной, Михаилу Цареву, Столярскому с его говором: «Яша, шо ты мне блондаешься под ногами, дай я уже пойду немножко прежде...» — О чем говорить!.. Меня иногда спрашивают: «Как случилось, что вы начали всё это собирать?» А я вдруг понял, что если это не записать, не обработать литературно, не перевести с языка закулисного трепа на язык бумаги, то это все исчезнет. Носители знания уходят один за другим, с ними уходят имена, происшествия… Причем совсем не обязательно, что все эти байки были на самом деле. Но смысл в том, что байка, сплетня, разговор закулисный подчас гораздо точнее передают атмосферу времени, чем подлинные истории. У меня спрашивают: а это было? А кто ж его знает! Главное, что это запомнилось, рассказывалось, обтачивалось с годами при передаче из уст в уста… — И вы обтачивали? — Признаюсь, да. Иногда немножко подкручивал, чтоб было посмешнее. Одна моя юная приятельница рассказала, как она однажды пришла в общежитие (она училась в Школе-студии МХАТ), а там сидят ребята и по моей книжке готовятся к экзамену. Я говорю: «Дураки, что ль? По байкам и анекдотам?..» Она отвечает: «Ну и что — это справочник, там все фамилии есть, которые нам нужны». — Подозреваю, что иных героев баек вы лично знали... — Конечно. С Никитой Богословским — королем розыгрышей — я очень приятельствовал. Когда дал почитать ему свою книгу, он ее очень похвалил. Я-то — собиратель и пересказыватель, а он — реальный участник. Сказал, что «в переводе» истории не утратили звучания живого голоса. И тут же вывалил мне такую кучу, что я закричал: «Стоп! Дайте мне записать!» Потом от Бориса Брунова много баек услышал о том же Утесове… Так что многих успел застать. Поэтому сейчас в глазах молодых коллег выгляжу ровно так же, как Ширвиндт, которого как-то спросили студенты: «Александр Анатольевич, а почему вы никогда не рассказываете о своих встречах с Мейерхольдом?» А меня, например, одна студентка Щукинского училища спросила: «А Сталин в каком веке царствовал?..» — Говоря о том же Богословском: не все его розыгрыши были доброжелательны, были и жестокие... — Бывали, бывали. Он иногда хулиганил довольно зло. Его пару раз за это вышибали из Союза композиторов, потом принимали обратно. Он был из тех редких людей, кто легко умудрялся встраиваться в действительность — как ножик в масло — и тем не менее оставался всегда в стороне, в одиночестве, этаким «посторонним». Это он умел. Уж кого-кого могли посадить, так это Никиту за его выходки. Но он умудрялся, будучи обласкан властью, вытворять черт-те что. Он однажды в Париже встретил делегацию очень известных наших деятелей культуры (сам он, кстати, блистательно говорил по-французски). Они спросили: «Как дела, Никита?» — «Да я решил остаться здесь. Хватит, ну, к черту этот совок. Всё!» Они, конечно, обалдели, посторонились, а он пошел себе дальше. Через какое-то время они поняли, что все находятся за рубежом, и если один кто-то не сдаст, не настучит, то все равно настучат другие, а остальные окажутся «недоносителями». Ну, времена были такие. Так и сговорились, что всем надо идти в советское посольство и докладывать послу, что задумал Богословский. Но когда они пришли, то увидели Никиту вместе с послом: нога на ногу, сигара во рту, на столе — коньяк. Никита увидел их и говорит послу: «А-а, вот смотрите! Я ж говорил, что сейчас придут!..» — Встречались ли вы с людьми драматических судеб — с Олегом Далем, с Высоцким?.. — С Олегом мы были едва-едва знакомы, то же самое с Высоцким. Но истории были всякие. Я работал в театре в Казани. Туда приехал Володя Высоцкий. И один из концертов он дал совершенно бесплатно для актеров, это было в половине двенадцатого ночи: «Ребята, я такой же артист, как вы, не надо оваций». До двух часов пел, разрывая глотку, перед этим отработав кучу концертов! Потом сели выпивать и закусывать… А потом — в продолжение этого — сам стоял возле Театра на Таганке, держал в руках два места на галерку на «Гамлета» (должны были прийти две мои знакомые, выбил места, «чтобы постоять»). Вышел Высоцкий — кого-то встречать. И вдруг к нему кидается какой-то подвыпивший парень: «Коллега, я сам актер, я приехал из Иркутска…» Высоцкий: «Старик, ты уже в списках!» А тот опять: «Коллега, ты такой же артист, как я, ты должен меня провести…» Высоцкий: «Я никому ничего не должен». А парень: «Мы же коллеги!» Высоцкий: «Коллега (и дальше послал его куда положено)…» Это я все видел. А потом в книге Марины Влади «Прерванный полет» читаю обратную зарисовку: когда они с Высоцким подошли к Чарльзу Бронсону, хотели объяснить ему, что Высоцкий — известный русский актер, мол, коллега, хочет выразить свою признательность, но тот только сплюнул, отстранил их рукой… — А самая-самая любимая байка есть? — Однажды мы сидели на фестивале «Золотой Остап» в Питере, и там собралась самая что ни на есть «актерская курилка» — Клара Новикова, Фима Шифрин… — короче говоря, такая компания, в которой прорваться со своей байкой очень трудно. И рядом со мной сидел замечательный композитор Вениамин Баснер, он был очень старенький, через полгода после этих событий ушел из жизни. И вот он меня толкнул локтем: «Я так хочу одну историю рассказать, помогите мне, пожалуйста…» Я гаркнул на всех: «А ну, аксакалу дайте слово!» Все замолчали. И он начал — при этом картавил: «На днях я ехал на своей «серой мышке» (так называл старую «Волгу» с оленем на капоте). Ехал с концерта, полдвенадцатого ночи, дождь, слякоть, и вдруг в свете фар стоят три сильно подвыпивших морячка. Остановили меня. «Что, деточки?» — «Папаша, отвези нас в Купчино, там нас девки ждут». — «Деточки, я не могу, «мышка» еле фурычит, мосты разведут, я не успею домой, нет, простите». Ой, как они меня начали ругать: и за то, что я старая сволочь, и по национальности прошлись, говорили, что они стерегут мой покой на границе, а я не хочу их к девкам отвезти, ругали-ругали, а потом обнялись и побрели в этот ленинградский дождь, распевая в три глотки: «У незнакомого поселка на безымянной высоте» (песня Вениамина Баснера на стихи Матусовского. — Авт.)… Я ехал домой и был счастлив!» И все наши корифеи юмора взорвались аплодисментами, это было очень красиво, вот оно — композиторское счастье: выругали, но его песню пели… — Как думаете, это байкотворчество характерно только для нашей необъятной родины? — Точно не знаю, но думаю, что это феномен чисто российский, потому что нигде в мире к актерам так не относятся, как в России. Идет там какой-то замечательный Грегори Пек — высокий, красивый, ему кто-то скажет: «Хелло, Грегори, я тебя узнал». Ну и всё вроде как. А в нашей стране артист — и это связано со Станиславским, с утверждением театра-дома… — фигура культовая, глубокая, вызывает всесторонний интерес. Это у Жванецкого есть гениальный монолог про то, как его представляли в Америке. Представили как «великого из России», а продюсер американский спрашивает: «Так, хорошо, но что он пишет, что говорит — переведите мне, пожалуйста?» — «Вчера раков видел по пять рублей, но больших, а сегодня — по три, но маленьких». — «Ну да, так и должно быть. И что? И над этим у вас смеются? Может, поточнее переведете?..» — У вас тоже будет на днях творческий вечер? — У нас с Мариком Розовским (а я играю в его театре) день рождения в один день — 3 апреля, только мне исполняется 70, а ему — 80. И в этом году мы решили юбилеи разделить: 3 апреля я просто гостем посижу на его премьере «Папа, мама, я и Сталин». А 7-го сыграю вместе с Александром Карповым в спектакле «Весельчаки по-русски»: история про двух российских куплетистов, 80-летних эстрадных конферансье, которые всю жизнь грызлись, но друг без друга жить не могли… Потом будет небольшой капустник после спектакля с моими талантливыми друзьями. А 14 апреля в Доме актера у меня просто сольный вечер. Вот такая жизнь!