Владимир Шибанков: «Актёрский хлеб - чёрный»

27 марта в Ярославле, как и во всём мире, отмечается Всемирный день театра. Какое будущее ждёт театр? В преддверии праздника мы поговорили с актёром и ветераном Волковского театра Владимиром Шибанковым. О наставниках и товарищах - Когда мы поступали в Школу-студию МХАТ, курс набирали одновременно Александр Карев и Олег Ефремов, великие люди. Они планировали разделить 34 человека на две группы: одна занимается утром, а другая - вечером. Но мы все ходили в две смены без пропусков и прогулов. Студенты занимались с 9 утра и до 11 ночи. У Владимира Высоцкого, который учился старше меня на курс, преподавали Виктор Монюков, Борис Вершилов, Иван Тарханов. К нам пришли Евгения Морес, Василий Топорков. И каждый раз мы слушали, словно зачарованные. В институте благородных девиц не было такой строгости, которая была у нас в школе-студии. Но то была хорошая строгость, внимательная. Олег Николаевич (Ефремов. - Прим. ред.) называл меня пижоном. Я тогда носил брюки и ботинки на толстой подошве, оставшиеся после лётного училища. Рубашка была всего одна, она постоянно рвалась в районе локтя, а я зашивал, поэтому рукав становился всё короче и короче, и руку приходилось прятать в карман. Помимо талантливых актёров и режиссёров мы посещали занятия преподавателей, честно скажем, необыкновенных. О них рассказать прямо-таки стоит. Зарубежную литературу вёл Александр Поль. На первом занятии он представился так: «Поль, но не Робсон, Александр Сергеевич, но не Пушкин». Словно продолжая свою несказанную фразу, он процитировал «Царя Эдипа». Мы чувствовали нечто похожее одновременно на ступор и благоговение. Александр Сергеевич всегда энергично открывал дверь, большой и тяжёлый портфель летел по воздуху и плюхался на стол. Борис Симолин, преподаватель изобразительных искусств, учил нас смотреть в суть, искать смыслы, а не видеть форму. Однажды он забежал в аудиторию и с криком «Все за мной!» устремился в сторону метро. Мы следовали за ним прямиком в Третьяковскую галерею и пробежали все залы до Василия Верещагина. Борис Николаевич остановился у картины «Апофеоз войны», долго всматривался и сказал нам лишь единственную фразу: «Это грандиозно». Прошёл дальше - к картине «Двери Тамерлана». Совсем другим тоном он произнёс: «Вот бы открыть их, да?» Он учил не бояться думать шире. На втором курсе к нам пришёл преподавать отечественную литературу Андрей Синявский. Как сейчас помню, первую лекцию он прочитал о Достоевском. «Вы читали «Братьев Карамазовых»?» - спросил сначала Андрей Донатович и ужаснулся, когда услышал отрицательный ответ. Мы, неофиты, в следующий раз уже читали сцены из романа по ролям. В то время нельзя было говорить ни про Бунина, ни про Андреева, но для Синявского запретных тем не существовало. Это удивляло и восхищало. По пятницам мы собирались у него дома в Хлебниковом переулке, за Вахтанговским театром - Георгий Епифанцев, Владимир Высоцкий, Геннадий Ялович, Геннадий Портер и я. Мария Розанова, жена Андрея Синявского, варила огромный таз картошки. Сколько тем тогда было поднято, сколько сказано... А сейчас никого не осталось в живых. При нас хоронили Ольгу Книппер-Чехову. Впереди гроб несли Святослав Рихтер и Борис Ливанов. Борис Николаевич тогда сказал: «Последнюю актрису хороним». О мастерстве - Главное для актёра - это воображение. На сцене нужно уметь прожить жизнь другого человека, а не просто прикинуться им, иначе люди тебе не поверят. Контроль - это очередной внутренний зажим. Актёр не должен думать о том, что он делает на сцене, действие происходит само. Когда Антон Чехов репетировал во МХАТе пьесу «Три сестры», он пришёл к мысли, что театр - это жизнь человеческого духа. Это может звучать плакатно, но, по существу, это и есть смысл игры актёра. Американские учёные посчитали, что наша профессия - четвёртая в мире по изнашиваемости. Такая характеристика подходит и циркачам. Мы улыбаемся по звонку, а не когда этого хочется. Задача театрального института - научить действовать актёра в заданных автором обстоятельствах. Сейчас в лучшем случае мы получаем актёрское «я» в предлагаемых условиях. И это неправильно, потому что профессионал не может быть одинаковым в разных спектаклях. О преодолении - Актёр - человек общественный. Элина Быстрицкая всю жизнь проработала в Малом театре. Приезжая на гастроли, она не выходила на улицу, пока не отыграет спектакль. Зритель видел её на сцене, а только потом - в реальной жизни. Мы заключены в пространство театра и подчинены нашему зрителю, по-другому для актёра не бывает. Ты можешь быть на гастролях, а за несколько тысяч километров умирает твоя мама. Уехать и сорвать спектакль - значит сорвать все гастроли, поэтому по звонку будь любезен быть на сцене. И никто не спрашивает, хочешь ты или не хочешь играть сегодня. Я был на спектакле «Вечно живые», где Олег Ефремов играл отца. В одной из сцен у него оторвались накладные усы и полилась кровь. Он, продолжая читать монолог, заклеил лаком рану, а зритель настолько был погружён в него, что даже этого не заметил. И когда у актёра такие спектакли - это счастливые дни. Несмотря на усталость, ты чувствуешь жизнь во всей её полноте. О современном зрителе - Всё, о чём я говорю, сейчас заменили другим. Обобщу это так: театр человеческого духа сменился театром человеческого тела. Мы перестали работать за столом, разбирать тексты, режиссёры стремятся поскорее прогнать материал на сцене. Всё талантливое - это неизведанное, которое рождается в поисках, ходах, а не отработке действий. Когда актёр делает шаг перед зрителем, он должен иметь на это право, понимать мотивы. Необходимо знать, про что ты играешь, и самостоятельно осознавать, как это сделать. Современный театр - театр поиска. Это живой организм, где у каждого человека своё мнение, своя культура, своё понимание и выражение мысли. Но и в поисках необходимо чувство меры. Зритель приходит не за этим, он стремится в театр, чтобы сопереживать. Когда-то в Москве поставили «Белую гвардию», интеллигенция перестала спать. Люди поняли, что сотворили практически своими руками, кого в этой войне потеряли. Сейчас такого не будет. Поколение сменилось с романтичного на практически безразличное. Видимо, переборщили с гласностью, доступностью, вседозволенностью. Достучаться до такого человека - тяжёлый труд. Когда ты выходишь на поклон и хоть кто-то смотрит тебе в глаза, понимаешь: «До одного пробился». Актёрский хлеб - чёрный, почти всегда без масла. Здесь нельзя фальшивить, но в современном театре всё остаётся на уровне слов. Приятно, что в новых по форме постановках Евгения Марчелли актёры остаются искренними со зрителями. Сохраняется мысль, идея, вокруг которой выстраивается повествование. Знаете рассказ Салтыкова-Щедрина «Совесть»: совесть валялась никому не нужная на улице. Была одна надежда, что малые дети возьмут её и воспитают в себе другого человека. Вот и у меня есть такая надежда.