Фотограф Джованни Гастел: "Очень сложно иметь такого дядю, как Лукино Висконти"

В Центре фотографии имени братьев Люмьер открылась выставка "Каноны красоты Джованни Гастела". Известный фотограф, племянник одного из главных итальянских кинорежиссеров ХХ века Лукино Висконти и потомственный аристократ рассказал m24.ru о своей любви к Достоевскому, истории искусства и итальянской архитектуре в центре Москвы. – Для начала хочу сказать, что я поражен Москвой. Это абсолютно имперский город. Я не ожидал увидеть такой красоты. И знаете, меня поселили в отель прямо напротив Кремля. Как в кино! Теперь мне не нужен телевизор – я просто открываю окно и могу любоваться прекрасной архитектурой. И я чувствую себя как дома. – Серьезно? Может потому, что Кремль был построен итальянскими архитекторами? – Может быть. На самом деле, мне кажется, что русские и итальянцы очень близки и похожи по своей долгой истории. – Что вы об этом знаете? – Моя мама была из древнего итальянского аристократического рода, а отец – из мелкой буржуазии. Поэтому я воспитывался одновременно в двух разных культурах. Но родители дали мне прекрасное образование и привили мне любовь к русской литературе и искусству. Мама подарила мне полное собрание сочинений Достоевского, и я прочел его целиком. "Идиот" и "Братья Карамазовы" стали моими любимыми романами. Особенно "Идиот". Он мне очень близок. Он сумасшедший или гений? Он святой или он глупый? Достоевский описывает это с фантастической точностью. Мой дядя, Лукино Висконти, кстати, экранизировал его роман "Белые ночи" с Марчелло Мастроянни в главной роли. – Эта любовь к литературе как-то отразилась на вашем фотографическом творчестве? – В молодости я был поэтом. Публиковал книги, много писал. И я думаю, что тут одно и другим связано. Я никогда не учился на фотографа специально, но мне кажется, что источником вдохновения может стать все что угодно. И мое отношение к литературе и к людям нашло отражение в моих снимках. Все эти связи между одним и другим создают наш персональный внутренний мир. Это не отношения между реальностью и фотографией. Это отношения между реальностью и искусством. – Вы пробовали когда-нибудь воспроизвести литературный образ в своих снимках? – Когда я читаю какую-нибудь книгу, я всегда обращаю внимание на описание света, его возможности, его характер. И я пытаюсь воспроизвести это ощущение. – А что касается кинообразов? Ваше детство прошло бок о бок с Висконти, и это не могло не оказать влияния на ваше видение мира. – Да, конечно, это было очень важно. Именно благодаря Лукино я решил стать фотографом. Очень сложно иметь такого дядю, знаете? Я обожаю кино, все его фильмы, но сам я предпочитаю статическое изображение. Итальянское кино – это моя любовь. Оно живет в каждой моей фотографии. Момент, когда ты снимаешь каждый кадр – очень напряженный. Ты не думаешь ни о чем. Но образы искусства и культуры настолько сильны, что я невольно воспроизвожу то, что уже где-то видел. Да и в целом – зрителя уже ничем не удивить. Мы все это уже где-то видели. Но я очень требователен к своим фотографиям. Я никогда не копирую кадры из фильмов, но иногда пытаюсь передать настроение определенной картины, пытаюсь понять, что было в голове у режиссера, когда он это снимал. Это намного интереснее. – Пару месяцев назад я делала интервью с итальянским режиссером Нани Моретти. Он рассказал забавную историю о том, что в киноколледже, где он учился, было два клана – поклонников Феллини и поклонников Антониони. Вы бы кому отдали предпочтение? – Нани великий режиссер, я хорошо знаю его. Но не могу согласиться с ним. Каждый должен быть самим собой. Каждый должен искать свой язык, свой метод, свою идею. Так много людей мечтают стать художниками, они могут подражать Феллини или кому-то еще, но они никогда не станут вторым Феллини. Художник должен выражать свою уникальность. 1950-60-е были лучшим периодом итальянского кино, но этот момент нельзя прожить заново, поэтому нет смысла подражать этим мастерам. – Но все итальянское искусство держится на этой преемственности. Нигде в мире нет возможности проследить историю от античности, через ренессанс и до современности так как в Италии. – Да, прошлое живет в нас, но нужно смотреть вперед, а не назад. Действительно, в Италии эта связь никогда не прерывалась. И это прекрасно. Мы умираем на плечах гигантов, с которых смотрим в омут истории итальянского искусства. – При этом в экспозиции выставки есть отдельная серия, посвященная американскому художнику Эдварду Хопперу. Чем он вас привлек? – О, я очень много изучал его творчество! Мой путь, мои фотографии – это смесь классического искусства и того великолепного мусора, который создал поп-арт. Знакомство с американских искусством перевернуло мою жизнь. Хоппер близок мне ощущением своего одиночества, той атмосферы, что неизменно присутствует в его картинах. Его герои всегда находятся в центре, но они одиноки. Я чувствую себя примерно также: я рад жить в этом мире, но у меня нет отношений с ним, и поэтому я создал свой мир. – В некоторых снимках для глянцевых журналов существуют прямые отсылки к поп-арту – коллажи, особая работа с цветом. Это оммажи каким-то конкретным художникам? – Вы знаете, когда мне было 18, я пытался быть поп-арт художником. Я пытался понять, почему я так восхищаюсь этим искусством. И я стал снимать натюрморты. Небольшие предметы становились героями моих фотографий. Я закрашивал их в разные цвета, играл с ними, так что они переставали быть самими собой. Представьте себе чашку. А теперь наденьте на ее ручку очки, и у вас получится человечек. И должен сказать, играть с предметами гораздо проще, чем с людьми. Я очень уважаю своих моделей, и это ограничивает мою свободу. – Вы работали с Harpers Bazar и Vanity Fair, снимали для Джанни Версаче. Это не было игрой? Это же постановочная съемка, по сути – чистый театр. – Да. Но такую фотографию я не могу назвать чисто своей работой. В фотографии я пытаюсь рассказать историю, и чтобы снимать моделей требуется еще целый ряд стилистов и визажистов. Тут я уже не просто фотограф, а режиссер. Но я хочу, чтобы мои фотографии были моей историей, а не историей персонажа в кадре. Я хочу рассказать вам, кто я, показать свой мир. Это и есть сверхзадача фотографа. – Вы хотите сказать, что глянец диктует свои правила, которым вы не хотите подчиняться? – Я бы так не сказал. Мода нуждается в художниках, поэтому у нас есть свобода самовыражения. Мода никогда не говорит напрямую со своим потребителем, она нуждается в интерпретации. У Домов моды и дизайнеров нет таких каналов коммуникации, которые на протяжении шести месяцев (до выхода новой коллекции – прим. ред.) продавать один и тот же продукт. Они бессильны в этом смысле. Поэтому им нужны фотографы. Мастера, которые будут создавать продаваемый образ. Покупая какую-либо вещь, вы покупаете определенный образ жизни. Поэтому мода никогда не ограничивает фотографа. Однажды я пришел к Джанни Версаче и спросил, что я должен делать. Он ответил: "Изумление". Он хотел видеть то, чего никогда не видел. И если Анна Винтур приглашает меня работать, то это означает лишь одно: она хочет увидеть стиль Джованни Гастела.