Страшная судьба актрисы Валентины Караваевой
У актрисы Валентины Караваевой странная и горькая судьба: начало жизни обещало ей так много, а конец ее был ужасен. Первая же роль в кино сделала ее звездой, но она же оказалась и последней, не считая двух небольших, эпизодических… Караваева очень рано стала известной, она прославилась на всю страну во время войны, с ее фотографией на груди солдаты шли в бой, а угасала актриса долго и трудно, в полном одиночестве. За роль Маши Степановой в знаменитом фильме военных лет "Машенька" она в свои 22 года стала лауреатом высшей государственной награды тех лет – Сталинской премии. А полное ее забвение продолжалось тридцать лет. Родилась Караваева 28 мая 1921 года в городе Вышний Волочок, в сыром бараке, в семье нищих родителей. Ее назвали Аллой, но это имя ей не нравилось, и она потребовала сменить его на Валентину. Чего она добивалась, когда девочкой писала письмо Сталину в Кремль? (Прямо так и написала на конверте: "Москва. Кремль. Дорогому товарищу Сталину", – и письмо дошло!). Чтобы ей предоставили возможность учиться и стать актрисой, потому что этого она хотела больше всего на свете. И не просто актрисой, а великой актрисой, так как она чувствовала в себе огромный талант, который рвался наружу и не давал ей покоя. Уже в тринадцать лет Валя знала, кем станет, и об этом повествуют разрозненные странички чудом сохранившегося ее детского дневника. Невероятно, но на письмо девочка получила ответ: семиклассницу из провинциальной школы пригласили в Москву учиться в киношколе "Мосфильма". Валя сбежала в Москву тайком от родителей, оставив записку: "Еду в Москву, чтобы стать артисткой", потому что знала: они бы ее не отпустили. Дошедшей пешком до "Мосфильма" новоиспеченной студентке предоставили место в общежитии, дали стипендию, а самое главное – определили на курс знаменитого Юлия Ройзмана, режиссера популярных в 30-е годы фильмов "Летчики" и "Последняя ночь". Когда сценарист фильма "Машенька" Евгений Габрилович впервые увидел Валентину Караваеву, она не произвела на него никакого впечатления. Более того – показалась ему серенькой и невзрачной. Но стоило ей начать играть, то Габрилович не смог сдержать своего восхищения – актриса ничего не изображала, это была настоящая жизнь ее Машеньки. Могла ли она знать, что пройдет совсем немного времени, и трагическая случайность сбросит ее с вершины всенародной славы в самую бездну отчаяния? "Единственная, дорогая моя матушка, что-то очень мне тяжело, сердце рвется. Машенька для меня – это жизнь. Пусть все, все будет отнято у меня, но чтобы я стала горячей, хорошей Машенькой", – писала она матери во время работы над фильмом. "Пусть все будет отнято у меня", – разве Караваева подозревала, что эти нечаянно оброненные слова сбудутся? В 1943 году Ройзман пригласил Караваеву сняться в своем новом фильме "Небо Москвы". Обычно он никого не снимал дважды, но для молодой звезды почему-то сделал исключение. В Куйбышеве, где шли съемки, актриса попала в автокатастрофу – машина, в которой она ехала, на полном ходу врезалась в трамвай. Водитель погиб на месте, а Валентину без сознания отвезли в ближайший военный госпиталь. Состояние потерпевшей было крайне тяжелым, но ее все же спасли. Как оказалось – для дальнейших мучений. Когда Валентина пришла в себя, врачи сказали ей: "Детей иметь не сможете". "А сниматься? Сниматься смогу?" – простонала актриса. "Посмотрим", – ответили ей. А что смотреть – все и так ясно: нежное лицо Валентины пересекал длинный багровый шрам. О кино можно было забыть, но не получалось. Зато кино сразу же забыло о Валентине Караваевой – ведь теперь она не могла выдерживать крупные планы. Правда судьба дала ей шанс сыграть Нину Заречную в чеховской "Чайке" – роль, которой она бредила с детства, после того, как в туберкулезной больнице ей в руки попал томик Чехова. Юрий Завадский пригласил ее на главную роль в своей постановке в Театре им. Моссовета. Современники вспоминали, что играла Караваева гениально. И что это была лучшая Чайка русского театра. Но сыграла она всего один спектакль, рассорившись с режиссером. Характер у нее был своевольный и принципиальный, особенно, если дело касалось театра. На одном из дипломатических приемов Караваева познакомилась с английским дипломатом Чапманом. У них завязался роман. Несмотря на риск репрессий, она искренне полюбила дипломата. Об этом говорит ее письмо, сохранившееся в архиве: "Я встретила свою любовь и пойду за этой любовью на край земли". К тому же Караваева надеялась, что зарубежные врачи ей помогут. "Я не востребована здесь как актриса. Я – лауреат Сталинской премии, могу сыграть еще много ролей, если мне будет оказана медицинская помощь за границей. Я была и остаюсь советским человеком, верным коммунистической партии", – вновь писала Караваева Сталину. И разрешение на выезд с мужем за границу было получено очень быстро. Дважды ей делали пластические операции, но даже швейцарская медицина оказалась бессильна. Вместе с крушением надежд на восстановление красоты лица рухнуло и семейное счастье Караваевой. Напрасно муж умолял ее остаться с ним, предлагая хорошее содержание даже после развода – Валентина была непреклонна. Ее неудержимо тянуло обратно на родину. Караваева вернулась в Советский Союз в 1950 году и никогда не пожалела о своем роковом решении. Из-за границы Валентина привезла шубы, платья, кружевное белье, туфли и быстродействующий яд на случай ареста. Ее не арестовали, чего она больше всего опасалась, но потребовали, чтобы она жила в городе своего детства Вышнем Волочке. Там Караваева играла в местном театре, где была, естественно, примой, но разве об этом она мечтала? Год протомившись в провинции, она собрала вещи и все-таки уехала в Москву, где поселилась на нелегальном положении. Не имея своего угла, Караваева снимала жалкие комнатушки в коммунальных квартирах. Театр киноактера платил ей небольшую зарплату, за которой она из гордости не ходила, повторяя, что ни в чем не нуждается – деньги приносила ей секретарша домой. Как же ей удавалось выживать в условиях полного одиночества? Возможно, она не испытывала ужаса, потому что не бежала от жизни, а создавала свой мир сама. Создавала его каждый день, с нечеловеческим терпением и упорством. Через боль, через отчаяние, через заброшенность… Валентина Караваева оставалась актрисой до последнего. Она делала то, что лучше всего умела в жизни – играть, создавать образы. Караваева была слишком большим дарованием, чтобы жить вне сцены и экрана. И пусть ее зрителями были обшарпанные стены и она сама. Царство теней, былой роскоши, тления и забвения… Что давало ей силы вновь и вновь произносить на камеру монологи Нины Заречной, которую она бесконечно любила? Она была больше актриса, чем женщина, и это многое объясняет в ее загадочной и страшной судьбе. Караваева потеряла лицо, а вот голос ее – завораживающий, бархатный, с чуть заметной хрипотцой, – оставался неувядаемым, не старел вместе с хозяйкой. Много лет она озвучивала зарубежные фильмы, где ее голосом говорили звезды Голливуда – Марлен Дитрих, Грета Гарбо, Бетт Дэвис. Голос актрисы, наговаривающей на пленку свои любимые роли, тексты Толстого, Чехова, Ибсена, слышала из-за стены соседка, и когда вместо голоса в воздухе уже несколько дней висела звенящая тишина, та же соседка вызвала милицию… "Горе не тому, кто страдает, а тому, кто заставляет страдать" – последние слова, которые донесла до нас иссохшая магнитофонная пленка с "Кометы", – вспоминал сын великого Сергея Параджанова Георгий, снявший фильм о женщине-легенде "Я – чайка". Была ли она безумна в последние годы жизни? Кто знает. Во всяком случае, соседи считали старую одинокую женщину сумасшедшей, но они были обычными людьми, не отмеченными Божьим даром. Она жила в игре и играла в жизни. Чем же измерить степень гениальности и безумия в человеке? А может быть, одно подразумевает другое? То, чем Караваева занималась последние тридцать лет жизни иначе, чем высоким безумием, не назовешь. В Валентине Караваевой таилось и притягивало к себе редкое сочетание лучезарности, надежды и печали. И, наверное, печали в ней было все-таки больше… …По всей маленькой однокомнатной квартире на проспекте Мира с обтянутыми черным полотном стенами валялись километры отснятой кинопленки. Любительская кинокамера струбциной была привернута к стулу, на столе теснились флаконы с химикатами для проявки и склеивания пленки. На стене висел простой бумажный экран, в углу стоял старенький катушечный магнитофон "Комета". Казалось: тронь что-нибудь, и все рассыплется в прах. Пахло сыростью, плесенью, безысходностью и одиночеством. А она, хозяйка квартиры, всеми забытая старая и нищая актриса, лежала на полу, раскинув руки, в ледяной воде (прорвало водопровод) в полуистлевшем, некогда роскошном, платье. Над ней словно парила белая птица – подвешенная к потолку чайка, сделанная хозяйкой из проволоки, бумаги и перьев. Врачи констатировали, что смерть наступила между 25 и 30 декабря 1997 года.
