Как же хочется просто ей позвонить...

Мой приход в «Комсомолку» когда-то — это приход к Инне Руденко. Мы сидели с ней в одном кабинете как минимум восемь лет. Я не был ее учеником, но учился у нее — не словам, а отношению к тем, о ком пишу. Инна много курила, курил много и я. За это мы ругали друг друга, за остальное — нет.Она никогда не говорила плохо о том, что я делал, и сейчас я понимаю, насколько это было плохо! Если бы она меня ругала, я смог бы хоть на сантиметр приблизиться к тому, как писала она сама. У нее нельзя было учиться, и у нее не учились, потому что ее материалы не были предметом для учения, они были предметом для размышлений. В эти горькие часы я могу утверждать, что в «Комсомолке» не было человека, который бы таил какую-то неприязнь к Инне. Этого не было и не могло быть, как не было ее и к милому, дорогому Киму, которого Инна любила так, как ее любили мы все. Частота подобных слов, которые мы произносим в нашем возрасте, равна частоте лет. Уходя, мы вспоминаем и берем от тех, с кем делили эти годы, самое лучшее. От Инны я забираю ее всегда неожиданный, молодой и задорный смех по самому незначительному, казалось бы, поводу. И ее неожиданный, испуганный вскрик — когда на ее столе вдруг звонил телефон. Последний звонок отзвучал. Пугаться нечему... И как хотелось бы сейчас, несмотря на знание ее испугов, позвонить ей и сказать как обычно: «Привет, Иннуля...»