Вторая попытка одолеть Островского в «Современнике» удалась

Не успел «Современник» открыть сезон на Яузе, как тут же выдал премьеру. За «Позднюю любовь» Александра Островского, драматурга для этого театра совсем не ежедневного, взялся Егор Перегудов, ученик Сергея Женовача. Ученик небесталанный и упрямый: второй раз подступается к Островскому, решив получить реванш за «Горячее сердце», не имевшее удачи. Похоже, что получил — его «Поздняя любовь» оказалась прелюбопытной и забавной, особенно с применением оптического эффекта. Но эффектом мы восхитимся только в финале. С премьеры из «Современника» — обозреватель «МК». «Сцены из жизни захолустья» — так обозначил сам Островский жанр пьесы «Поздняя любовь» 1873 года. А художник спектакля Мария Трегубова заменила «сцены» на «картины», превратив в них свою декорацию. Вернее, в одну небольшую картину, которая вставлена в огромное паспарту по размеру зеркала сцены. Более того, картинка, как ей и положено, висит высоко над сценой, подчеркивая неземное происхождение истории, суть которой очень даже земная — люди гибнут за металл. Картина эта настолько небольшая, что в ней приходится совсем непросто героям первейшего русского драматурга. Зато нарушение пропорций дает эффект крупного плана — как в кино. Вот они, красавчики из позапрошлого века, да еще из какого-то там захолустья — мужчина с цветочной фамилией Маргаритов, женщина с дивным именем Фелицата, молодой обалдуй Дормедонт (то еще имечко), братец его хоть и Николай, но тоже фрукт — гуляка, выпивоха, мот, а при нем чья-то вдова, богатая, конечно. По пропащему гуляке сохнет девица Людмилочка, божье создание, пораженное в своем немолодом возрасте любовью даже не в сердце, а в самую голову. Сюжет 50-летний Островский почерпнул, очевидно, из своей практики, когда работал в суде, где разбирались всякие дела о взятках да поддельных векселях. То есть писал со знанием дела. Так вот эта самая Людмилочка, радость папаши Маргаритова, заради спасения любимого готова пожертвовать всем — даже выкрасть важнейший денежный документ, доверенный ее отцу. Вот это я понимаю, сюжет! Сюжет выдержан строго по Островскому — бывшие адвокаты, поддельные векселя, обманутые должники, гулянки купцовых отпрысков. Только персонажи у Перегудова как с другой планеты. Намек на космос сделан режиссером в самой первой картине, когда два существа, смотрящие в окно (стоят спиной к залу) и похожие не то на йети, не то на пришельцев, не то пациентов лечебницы, меланхолично наблюдают ракетный старт. Ракета взмыла, проплыли планеты, «пришельцы» повернулись, и в них, закутанных в белые одеяла, обнаружились та самая тетенька Фелицата (Марина Хазова) с девицей Людмилочкой (Алена Бабенко). К ним прибавятся другие герои, и все они будут чудны в своих проявлениях, взаимоотношениях — форма существования их задана карикатурная. А карикатура в театре (не на бумаге) — вещь опасная, поскольку требует большого мастерства не столько внешней, сколько внутренней пластики. Сродни клоунской, но не кривлянию коверных: тогда карикатура отражает жизнь как трагедию, но сквозь смех. В этом смысле, пожалуй, ближе всех к этому, как ни удивительно, Марина Хазова, замечательная актриса психологической школы. Вот она виртуозно работает — голос, движения, реакции. Ближе к ней Николай Клямчук, играющий младшего сына Дормедонта, весьма домовитого и хвата, потом Василий Мищенко (Маргаритов), а уж потом Дмитрий Гирев — возлюбленный Людмилочки. Артист, взятый в труппу «Современника» из Петербурга и похожий на корифея театра Гармаша. Некоторые в зале прямо так и перешептываются: «А не сын ли он Сергея?» Нет, и даже не приемный — просто сходство, увы, неприятное для любого артиста, потому что в любом случае он уже второй. В этой карикатурной группе как белая ворона Людмилочка со своей любовью — ну совсем неземной. Вопреки здравому смыслу — все к ногам недостойного человека. Впрочем, сердце ее вещун — сожженный вексель окажется копией, а Николай порядочный, не дрянь человек. Впрочем, этот месседж режиссера пока не так четок, чем другой, который, как хорошая интрига, открывается в финале. Причем декорационным способом: картина в жесткой раме на глазах уменьшается несколько раз, один за другим уходя в перспективу, мастерски залитую светом (как всегда, блестящая работа Дамира Исмагилова). И в ней, такой маленькой, уже на самом заднике замирают маленькие люди, до чего же нелепые и такие далекие. Как из позапрошлого века, из какого-то там захолустья, описанного далеким писателем про далекое время. После спектакля я поговорила с Аленой Бабенко. — Алена, такой роли у тебя прежде не было. А ты в жизни встречала подобных людей, как твоя Людмилочка, — она не то ангел, не то с приветом? — Не могу сказать, что встречала, эта роль для меня на сопротивление. Людмилочка — человек, который никогда не испытывал любви, и когда пришло это чувство, оно пробудило в ней то, что дремало. Она совершает безумные поступки, все уходит на второй план. Просто сердцем почувствовала человека, и все. Она же говорит Николаю: «Я хочу видеть вас спокойным и счастливым». Это не убеждение, а природа. — Какую задачу перед тобой ставил режиссер? — У нас была потрясающая атмосфера в команде. Егор говорил мне, что этот персонаж выше меня: скажем, я метр шестьдесят, она — 2 метра. Она выше, больше. Мне еще расти.