Дно и то же

Андрей Архангельский погрузился в глубины нового романа Виктора Ерофеева Виктору Ерофееву -- 70. К юбилею мы ждали от писателя масштабных размышлений о судьбах России, но он в очередной раз нарушил законы жанра и написал сказку для взрослых. Обозреватель "Огонька" уплыл вместе с писателем на самое Дно -- где и происходит действие нового романа "Розовая мышь" Андрей Архангельский Виктор Ерофеев принадлежит к числу писателей, которые высвободили тело и язык русской литературы с помощью постмодернистских практик. Такую прививку -- предполагающую критический взгляд на человеческую природу -- многие европейские литературы прошли раньше нас. В России это случилось окончательно только в 1990-е годы, но для читателя этот опыт так и не стал массовым. Русский читатель до сих пор живет в представлении, что "человек хорош, обстоятельства плохи", а литература и культура в целом должны "учить добру", иными словами, говорить не о плохом, а о хорошем,-- и все у нас наладится. Сам Ерофеев в интервью "Огоньку" еще в конце 1990-х иллюстрировал эту утопическую формулу: утром следователь НКВД выбивал показания, а вечером мог проливать слезы умиления над романом Достоевского. И лучший ранний рассказ Ерофеева -- "Попугайчик" -- о том, каким сентиментальным, чувствительным и образно мыслящим может быть палач, не испытывая никакого диссонанса. Один из парадоксов человеческой природы состоит в том, что человек способен получать удовольствие от насилия над другими. Это ключ к пониманию трагедии ХХ века, он объясняет сверхнасилие тоталитарных режимов. Увы, критическое отношение к человеку так и не стало нормой в нашей культуре, и в этом смысле Виктор Ерофеев остается не прочитан, а если и прочитан, то не понят. К своему 70-летию он сделал еще один неожиданный шаг в сторону и написал сказку. Работа над романом длилась три года -- за это время много чего пугающего произошло в мире и у нас. Ерофеев, однако, на этот раз отказался от обобщений и поучений даже в малой степени и выбрал в высшей степени игровой, математически прозрачный сюжет: "Алиса в стране чудес". ...Русскую Алису зовут Маруся Менделеева. Ее фамилия отсылает нас к рациональности, упорядочиванию, к системе. Родителей девочки во время прогулки на яхте утащило на Дно местное Зло, у которого много имен: является в образе то Гитариста, то Краба, подчиненные называют его также Трень-Брень. Маруся не по годам умна и сообразительна, к тому же ее взросление совпало с известным антропологическим казусом нашего времени: сегодня ребенок в чем-то взрослее и опытнее родителей; в гаджетах он точно разбирается лучше взрослого. Для этого поколения отсутствие границ -- норма, эти дети получили европейский опыт жизни наравне с русским, и оба этих опыта в них образуют новый синтез. Это взгляд на Россию с палубы яхты, если угодно, но в этом нет социального снобизма. Это писателю нужно для дела. "Царь-дно" -- подзаголовок романа. Само по себе слово богатое -- множество ассоциаций, от станции Дно до известной пьесы Горького. Образ сложился, вероятно, от устоявшегося сетевого выражения -- "это дно, дна нет, днище, со дна постучали". Ерофеев максимально расширяет этот мем, наполняет его жизнью, точнее, антижизнью. Можно представить также, что Дно -- это материализация русских страхов. Кого встречает Маруся на Дне?.. Клоуна, царька, двуглавую свинью, двух принцев, депутата Госдумы Юлю, которая и на земле и под землей занимается одним и тем же -- запрещает все. Помощница и проводница Маруси по Дну -- розовая мышь, обычная на первый взгляд детская игрушка, которая, как выясняется, обладает сверхспособностями. Это всем впоследствии очень пригодится: на Дне законы жизни смещены, время тут, например, идет назад, отчего страна "утопает в вечности". Известное в России выражение "мы не даем справок", которое является символом русского отчуждения, тут также материализовано; на Дне есть целое ведомство, цель которого именно -- не давать справок и вообще ничего не давать. Дно поражает беспринципностью своих принципов -- тут ни за что нельзя уцепиться прочно, вот за эту бессистемность и цепляются, она тут и является единственной верой нового Зазеркалья. Живущие здесь -- это прибывшие с земли, иными словами, утопленники; но есть и живчики, то есть те, кто тут временно. Здешние принцы, младший и старший, в свое время затеяли модернизацию Дна, итогом которой стало введение условного времени. Но окончательного перехода к реальному так и не случилось: всегда есть опасение: не поколеблет ли это основы, не подорвет ли традиции здешней цивилизации? Виктор Ерофеев -- это "третий путь" русской литературы. Попытка сгладить вечные русские вопросы. Не разрешить, а именно смягчить, найти некровавые, нерадикальные решения Дно, однако, не представляется писателю чем-то окончательно ужасным; там есть, конечно, отдельные неисправимые кварталы, но в целом... Девочка Маруся, вступая в переговоры с Дном, используя его слабости, добиваясь освобождения родителей, делает это не с большевистской принципиальностью, не со звериным правдолюбием, а как-то вот по возможности мягко, идя на компромиссы. Идею Ерофеева можно трактовать так: чтобы разобраться в русском сознании, нужно вернуться к самым основам, на самое дно -- к его сказочности, мифологичности, которые, как считает Ерофеев, присущи России. Не отказываться от него, а просто чуть-чуть кое-что докрутить, подправить, додумать, привнеси логику, какие-то понятия смазать, чтобы не скрипели. То есть в целом смягчить сознание, не нарушив его кода, сделать чуть-чуть комфортнее для жизни. Не отказываясь от неповторимости, попробовать эту сказочность перекодировать, произвести апгрейд. В реформе сказочного сознания нуждается и интеллигенция. В романе есть среди прочих персонаж, который называется Клубок Слов. В перевернутом пространстве, на Дне, все понятия буквализируются: если ты наверху, на земле, был гуманитарным деятелем, то на Дне от тебя остается клубок наговоренного или написанного -- поражающий образ бессмысленности. А еще есть эпизод, когда Маруся попадает в Книжный лес, где ей навстречу вываливает толпа сказочных героев -- от Буратино и Мюнхгаузена до кэрролловской Алисы и Маленького принца, каждый из которых деконструирует принципы собственной сказки. Тут Ерофеев высмеивает "книжное знание о жизни"; знания -- хорошо, но следует все же соблюдать баланс... Это странная попытка сгладить вечные русские вопросы. Не разрешить их, а именно смягчить, найти компромисс. Найти по возможности некровавые, нерадикальные решения. Поразительно для русской литературы с ее, с одной стороны, всезнайством, а с другой -- ничего-не-знайством. Виктор Ерофеев -- это в своем роде "третий путь". И задним числом ты понимаешь вдруг, что и весь Ерофеев, начиная с 1990-х,-- это попытка найти компромисс между Западом и Востоком, Европой и Азией. Поразительна тут именно мягкость, с которой он это делает, и ненавязчивость. Сам роман стремится как можно дальше уйти от многословности: он почти весь состоит из диалогов, умных и ироничных. Первым шагом к освобождению сознания должно стать, по Ерофееву, избавление от лицемерия, недоговорок и умолчания в самых обыденных вещах. Попросту не врать друг другу, называть вещи своими именами. Любые табу только загоняют разговор в серую зону, то есть в область обсценной лексики. А если попробовать поговорить о проблемах, ничего не скрывая, на обычном языке? Для этого и нужен сказочный формат -- он дает возможность рассказать о запретном в культуре в игровой форме, как ни странно, именно язык сказки и обладает для этого необходимой свободой. Это взрослая сказка, но не злая. А роман -- призыв к взрослению, к честности -- в языке и в отношениях, призыв к мягкости, к компромиссам. От сверхчеловечности -- к жизни "нормального размера", то есть к комфортному сосуществованию. Без этого от Дна не оторваться...