«День, когда началась война»
День памяти и скорби — такое имя в российском календаре носит дата, каждому из нас знакомая как день, когда началась война. Не нужны пояснения, о какой войне речь, не нужно напоминать, какой тогда был год. 22 июня навсегда вошел в историю России, как день, разделивший историю страны на до и после. Сегодня Рамблер вспоминает, как СССР пришел к этому дню и как советские люди встретили его.
Для простых советских граждан война стала «ожидаемой неожиданностью». Государственная пропаганда яростно осуждала гитлеровский режим вплоть до лета 1939 года, когда между Германией и СССР был подписан Договор о ненападении, а позже и Договор о дружбе и границе. Публичное отношение к Германии стало диаметрально противоположным: о преступном нацизме, вторжении во Францию, захвате практических всех европейских стран, войне с Великобританией говорить стало не принято. Из кинопроката исчезли фильмы, рассказывавшие о жертвах нацизма. Под запрет попал даже вышедший годом ранее «Александр Невский» — по мнению государственных цензоров, сцена потопления рыцарей Тевтонского ордена подо льдами Чудского озера могла создать нежелательную напряженность в международных отношениях.
И всё же Договор о ненападении успокаивал только самых доверчивых. Советские газеты первой половины 1941 года часто печатали небольшие сводки о боевых действиях в западной Европе. В них наступления Германии не осуждались, хотя и не одобрялись прямо. Однако, когда речь шла о столкновениях немецких и английских войск, в газетах между строк читалась поддержка Германии. Военные победы явно намекали, что Германия не собирается останавливаться на достигнутом: к началу 1941 году боевые действия велись уже в Африке, а Великобритания готовилась к практически неминуемой высадке немецких войск на Британских островах. К лету 1941 года солдаты Вермахта контролировали всю Европу (за исключением нейтральной Швейцарии) от Ла-Манша до границы с СССР на территории Польши. На западе простирались воды Атлантического океана, поэтому расширение немецкого влияния дальше на восток было лишь вопросом времени.
Катастрофические поражения лета 1941 года создают впечатление, будто советское руководство совершенно не было готово к войне на западном направлении. В этой теме переплетаются противоречивые факты и легенды. Например, известная резолюция Сталина «можете послать ваш источник к е**й матери» на донесении о подготовке к боевым действиям против СССР от тайного информатора в штабе германской авиации.
И всё же утверждения о том, что нападение Германии явилось полной неожиданностью для верховного командования, являются не более чем нелепыми байками. Страна готовилась к войне, а Договор о ненападении был лишь последней попыткой выиграть немного времени на перевооружение отечественных войск.
Еще во время Гражданской войны в Испании (1936-1939 годы) советские танки БТ-5 и Т-26, поставленные правительству, показали свою слабость и бесперспективность в будущих войнах — проект Т-34 под индексом А-20 был готов уже к началу 1938 года, а серийное производство Т-34 началось в 1940 году. В конце 1940 года в армию начал поступать прославленный истребитель МиГ-3. Всего за два года личный состав Рабоче-крестьянской Красной Армии вырос с 1,9 млн в 1939 году до 5,7 млн в июне 1941 года. Военно-промышленный комплекс работал на полную мощность, модернизация военной техники велась ускоренными темпами, а увеличение состава войск более чем в два раза даже далеким от военных тем обывателям говорило о неявной подготовке страны к возможной войне.
И всё же немецкий блицкриг отчасти удался. В течение 22 июня 1200 советских самолетов были уничтожены, основная часть из них — прямо на аэродромах. Командующий Западным фронтом генерал Дмитрий Павлов характерно описал обстановку в армии в тот день:
«Опыт первого дня войны показывает неорганизованность и беспечность многих командиров, в том числе больших начальников. Думать об обеспечении горючим, снарядами, патронами начинают только в то время, когда патроны уже на исходе, тогда как огромная масса машин занята эвакуацией семей начальствующего состава, которых к тому же сопровождают красноармейцы, то есть люди боевого расчета. Раненых с поля боя не эвакуируют, отдых бойцам и командирам не организуют, при отходе скот, продовольствие оставляют врагу»
Верховное командование страны было готово к войне, но свою неготовность показали командиры на местах. В некоторых частях творилась неразбериха, техника, как воздушная, так и колесная, требовала подготовки к работе, на которую из-за налета вражеской авиации просто не было времени.
Приграничные части отмечали передвижения немецких войск у границы — в бинокль просматривались танковые колонны, пехота, в небо поднимались аэростаты наведения. Погранвойска исправно докладывали командованию о приграничных маневрах, но высшее руководство строжайше запрещало реагировать на любые провокации. Огонь со стороны СССР мог послужить поводом для официального объявления войны Германией.
Боец 86-го Августовского приграничного отряда:
«Запредельную сторону хорошо видели, у нас участок был чистый. Мы наблюдали, как ездили немецкие машины, танки, летали самолеты. Мы все это докладывали. Но приказ Сталина запрещал даже вспоминать о войне на границе»
Заместитель командира полка 46-го ИАП, ЗапВО Иосиф Гейбо, как и многие другие советские офицеры, не имел от руководства никаких указаний о приведении полка в боевую готовность — намерения немцев он разгадал за несколько минут до того, как на советскую землю посыпались первые бомбы:
«У меня в груди похолодело. Передо мною четыре двухмоторных бомбардировщика с чёрными крестами на крыльях. Я даже губу себе закусил. Да ведь это «юнкерсы»! Германские бомбардировщики Ju-88! Что же делать? Возникла ещё одна мысль: «Сегодня воскресенье, а по воскресеньям у немцев учебных полетов не бывает». Выходит, война? Да, война!»
Поднятые по тревоге солдаты бросились выполнять свой долг, невзирая на потери — авиабомбы падали на казармы раньше, чем в частях успевал раздаться телефонный звонок из штаба.
Настоящая паника царила в приграничных городах и селах — жители бежали из объятых пламенем домов, не понимая, что делать.
Жительница Брестской крепости Анастасия Никитина-Аршинова в числе первых столкнулась с угрозой.
«Рано утром нас с детьми разбудил ужасный грохот. Рвались снаряды, бомбы, визжали осколки. Я, схватив детей, босиком выбежала на улицу. Мы едва успели прихватить с собой кое-что из одежды. На улице царил ужас. Над крепостью кружили самолёты и сбрасывали на нас бомбы. Вокруг в панике метались женщины и дети, пытаясь спастись. Передо мной лежали жена одного лейтенанта и её сын — обоих убило бомбой»
Директор Театра на Таганке Николай Дупак вспоминал, что ранним утром 22 июня был разбужен мощным шумом моторов, сотрясавшим киевскую гостиницу «Континенталь», в которой советский актер проживал на период съемок в фильме «Тарас Бульба». За окном уже было светло, Николай Дупак вышел на балкон и увидел летящие прямо над крышами бомбардировщики. Заметив на соседнем балконе военного, Дупак спросил, что происходит. Военный предположил, что это внеплановые учения Киевского округа. Но характерные кресты на крыльях самолетов развеяли эту догадку — когда все бомбардировщики скрылись за домами, до гостиницы донеслись звуки взрывов. Немцы провели неудачное бомбометание по Дарницкому мосту.
Поняв, что происходит, Николай Дупак отправился на киностудию. По пути он увидел разбомбленный еврейский рынок. На студии творился переполох, все обсуждали события, официальное подтверждение которых еще не пришло. После выступления по радио Вячеслава Молотова, на киностудии собрали стихийный митинг, на котором дали обещание в качестве помощи солдатам поскорее снять «Тараса Бульбу» — за год, а не за два. Уже на следующий день большая часть массовки, состоявшая из солдат, отправилась на фронт. Еще неделю съемки продолжали по инерции, но, когда в гостиничных номерах начали ставить дополнительные кровати, а на студии приступили к рытью окопов, «Тараса Бульбу» остановили, а сам Николай Дупак записался в ополчение.
В городах, до которых немецкая авиация не добралась в первый день войны, отнеслись к новости о начале войны по-разному. Детвора с воодушевлением принялась гордиться своими отцами и старшими братьями, которые пойдут защищать Родину и непременно всех победят. Старшее поколение, помнившее революцию и Гражданскую войну, бросилось запасаться продуктами. Юноши с готовностью отправились в военкоматы еще до объявления мобилизации — в первый день в Ленинграде на призывных пунктах собралось 100 тыс. человек. Горвоенкомату пришлось запросить разрешение на досрочное начало мобилизации, которая до этого была запланирована на полночь 23 июня.
Георгий Кулаев, автор книги «Дневник и память», описывал раннее воскресное утро в Ленинграде так:
«Над ломкими черными силуэтами кранов и колоколен, там, далеко за Балтийским заводом, и чуть правее, за Академией Художеств, и еще правее, за Кунсткамерой, и даже прямо перед нами, над крышами домов Петроградской стороны, — повсюду в желтом небе неподвижно повисли какие-то черные точки. Их много. Очень много. И чем больше вглядываешься, тем больше их становится. Да ведь это аэростаты заграждения! Искренне недоумеваю: кто это выдумал устраивать учения под воскресенье, в такую красивую и мирную ночь?»
Сразу после выступления Молотова, жители городов бросились снимать в сберкассах свои накопления и тратить их на всё, что могло пригодится в условиях военного времени: одежду, лекарства, еду.
Ленинградец Анатолий Хаеш хорошо запомнил суету, возникшую в первые часы после объявления о начале войны:
«Официальных сообщений о начале войны не было до 12 часов дня, и большинство ленинградцев узнало о ней, когда по радио выступил В. М. Молотов. Мой отец слушал его речь и, надо полагать, видел очереди, сразу образовавшиеся у сберкасс и продовольственных магазинов. Возможно, он и сам поддался общему настроению. К трем часам дня сберкассы были закрыты из-за отсутствия денег, магазины поменьше опустошены»
В своих воспоминаниях Нинель Карпова отмечает, что патриотические настроения побороли панику — народ стойко принял новое положение вещей, хотя никто и представить себе не мог, как долго оно продлится.
«Сообщение о начале войны мы слушали из репродуктора на Доме обороны. Там толпилось много людей. Я не расстроилась, наоборот загордилась: мой отец будет защищать Родину. Вообще люди не испугались. Да, женщины, конечно, расстроились, плакали. Но паники не было. Все были уверены, что мы быстро победим немцев. Мужчины говорили: «Да немцы от нас драпать будут!»
Лейтенант Игорь Николаев:
«Мы с Вовкой в этот день, 22 июня, собирали ландыши. Пришли с ландышами, а нам говорят: «Сейчас в 12 часов будет Молотов выступать». Вот Молотов выступил, мы закричали «Ура! Война». Мозгов-то ведь нет. Понимаете, тут парадокс: время было военизированное, но что такое война, никто не знал. Вот идет по Кропоткинской демонстрация, то ли первомайская, то ли ноябрьская. Идут работницы «Красной Розы», шелкоткацкого комбината. И звонко так поют: «Эй, комроты, даешь пулеметы, даешь батарею, чтобы было веселее». Это было не то чтобы модно, это как-то было повсеместно»
Тяжелая реальность военного времени накатывала медленно, ледяной тенью тушила огни задора в глазах людей. Радость и энтузиазм уходили из домов вслед за ребятами, которые кто по велению сердца, а кто по повестке, покидали родные семьи.
«…в ставень постучал бригадир колхоза и шепотом сообщил отцу, что началась война. Молодежь же просил пробежаться по домам и пригласить на митинг всех жителей поселка Вязовой, который состоится возле Прасковьинского сельского совета. Молодые еще не понимали, что же все-таки случилось, но догадывались, что повод ко всему происходящему должен быть самый серьезный. И все-таки вся молодежь повалила в клуб, где звучали песни, начинались танцы. Молодежь не расходилась до утра, иногда танцы прерывались, и некоторым уже вручали повестки, оглашая: «Марусин, Малышев, на выход!» В эти минуты замолкали музыка, голоса, наступала мертвая, прощальная тишина с теми, кто уже через несколько часов уходил на войну»
Впереди были слезы, много слез расставаний и прощаний, боль потерь и невосполнимых утрат, страх за будущее близких и самих себя, напряжение до зубовного скрежета в работе на нужды фронта. Впереди была кровь, пропитавшая советскую землю, безымянные могилы и братские захоронения, похоронки и без вести пропавшие. Впереди был блеск заслуженных в тяжелейших боях наград и гарь сожженных деревень. Но всё это было потом, а 22 июня 1941 года навсегда остался в нашей памяти днем, разделившим историю страны на до и после.
Нам остается с благодарностью вспоминать тех, кто ушел и вернулся победителем, и тех, кто, уходя, попрощался с нами навсегда.
«Мне навсегда врезался в память один эпизод вечера 22 июня. Мой двоюродный брат по материнской линии, Сидоров Иван Федорович, подошел ко мне и говорит: «Ну, сестренка, пойдем, станцуем вальс, может быть, в моей жизни он будет последним». Призвали его на фронт в 1942 году, сгорел в танке 20 августа 1943 года»