Как сотрудник Администрации Президента стал главным по современному искусству

Осенью за культурой в России стало следить интереснее, чем за политикой и экономикой. Однако голоса Хирурга и депутата Поклонской заглушили ситуацию в современном искусстве, где фактически создается госсоврискконтроль. Сергей Перов рассказал «Афиша Daily», как государство понимает contemporary art. Сергей Перов в 1995 году окончил Алма-Атинское военное училище. В нулевые работал в различных органах «Единой России», был замначальника Департамента гуманитарной политики в Администрации Президента. Предложил кандидатуры Свибловой, Бархатова, Гуровича в Президентский совет по культуре. В 2015-м назначен директором музейно-выставочного центра «Росизо», в который с этого года входит Государственный центр современного искусства. — Какое искусство вы любите сами? Что висит у вас дома на стенах? Я вот читала, что вы увлекаетесь лаковой миниатюрой. — Дома висят в основном друзья — у меня много друзей пишут. А любимый мастер из тех, кто работает по лаковой миниатюре, — Кузнецов Сергей (художник, а затем и староста «Федоскинской трудовой артели». — Прим. ред.). Но я не страстный коллекционер: у меня на самом деле мало работ — около десятка. — Вы сейчас не скучаете по работе в Администрации Президента? — Каждый этап оставляет след, и от того времени остались: мы запускали большие процессы, которые сейчас видны. Парадокс в том, что я, находясь в должности директора «Росизо», получаю документы, которые были мной же инициированы в АП. Как будто сам себе из прошлого поручения дал. — Смешно: если вдруг решите художником стать, то можете сами у себя и выставляться. — А у нас это тренд: люди, которые имеют отношение к искусству, в том числе и известные журналисты, искусствоведы, меняют сферу деятельности, становясь кураторами и художниками. Но лично меня эта сфера не интересует. — Давайте поговорим о том, что нас все-таки интересует. В прошлом году вы пришли на место директора «Росизо», которое оставила Зельфира Трегулова — нынешний директор Третьяковки. «Росизо» в советское время назывался «Росизопропаганда» и закупал работы для музеев, а в 2000-е прославился громкими проектами за рубежом: от курирования нашего павильона на Венецианской биеннале до выставок-блокбастеров типа «Москва — Берлин» или «Амазонки авангарда». То есть «Росизо» занимался художественной дипломатией. Созданный в 1990-е Государственный центр современного искусства — про другое, про поддержку и развитие арт-жизни внутри страны. И вот в мае 2016-го две организации слили в одну. Вам не кажется, что это как объединить МИД и МВД? Зачем это нужно было делать? — О планах по слиянию я узнал в один день с бывшим руководителем ГЦСИ Михаилом Миндлиным. Если вы спрашиваете, для чего это, то причины давно сформулировал Мединский — чтобы менеджмент в культуре был на должном уровне. А те менеджерские задачи, которые министерство культуры возлагало на «Росизо» и ГЦСИ, министерство сочло правильным сосредоточить в одних руках. — В чем вы сами видите смысл слияния? Чего хотите добиться на этой должности? — Как музейная институция мы должны иметь свое лицо и конкурентные преимущества. Понятно, зачем люди идут в Третьяковскую галерею и другие музеи со сложившимися репутацией и проектами… — Но все-таки у ГЦСИ была своя репутация… — У ГЦСИ своя репутация, у «Росизо» своя, поэтому при объединении двух структур важно было обрести свою идентичность. Мы знаем, что эта организация была в авангарде современного искусства, когда ее руководителем был Евгений Зяблов (предприниматель, который увлекся искусством, основал журнал «Артхроника» и в нулевые выстроил отношения между бизнесом, современным искусством и госструктурами. — Прим. ред.). Тогда «Росизо» стал учредителем Московской биеннале, проводил выставки в Русском павильоне в Венеции. После смены руководства курс немного поменялся, поэтому моя менеджерская задача — а у меня нет творческих амбиций — сделать структуру снова привлекательной. Кроме того, мы — единственная музейная организация с такой разветвленной сетью по стране. — Как вы собираетесь работать с филиалами Государственного центра современного искусства? Colta.ru предполагает, что все современное искусство там будет заменено выставками Дейнеки и Пименова из вашей региональной программы «Место встречи с искусством». — Задача филиалов — прежде всего показывать творческую картину региона; чтобы понимать, кто те художники, что здесь живут. Но чтобы разговор о современном искусстве был полным, этого недостаточно: что-то придется привозить из Москвы, что-то из-за рубежа. Для этого мы предложили должность директора регионального развития Алисе Прудниковой (бывший директор Уральского филиала ГЦСИ, комиссар Уральской индустриальной биеннале. — Прим. ред.), и одной из ее задач будет создание единой сети выставок, которые будут гастролировать по стране. Что касается «Места встречи», то это не выставочный, а образовательный проект. Мы показываем большие репродукции классиков, чтобы уйти от репродукций в учебниках, используем их просто как наглядные пособия в сельских домах культуры. Этой программой мы занимаемся вместе с Русским музеем и Московским педагогическим университетом, и по ее результатам педагогический институт готовит отдельный курс дополнительного образования. — Я все пытаюсь понять, как теперь государство понимает современное искусство. Вот в наделавшем шуму круглом столе в Общественной палате заместитель Мединского господин Аристархов сказал, что современное искусство — это в том числе Глазунов и Шилов. Ну то есть современное – все, что делается сейчас: и Никас Сафронов, и картины с Измайловского вернисажа, которые во всем остальном мире считают аутсайдерскими. Новый ГЦСИ будет такое выставлять? — В английском языке есть строгое деление на contemporary art и modern art — у нас этого нет. Поэтому современное искусство часто понимается как то, что делают современники. Для меня современное искусство — это contemporary art. Если вы спрашиваете, может ли появиться что-то из обширных фондов «Росизо» в филиалах, то это вопрос к кураторам. Когда Виталий Пацюков говорит, что хочет попасть в фонды «Росизо» на предмет экспонирования работ в своих будущих проектах, посвященных contemporary art, то я с радостью даю ему такую возможность. — Ну все-таки определенные иерархии в искусстве выстроены. Вы же в курсе, что во второй половине XX века советская культура отчетливо разделилась на официальную и не официальную — и кураторы руководствуются негласным правилом их не смешивать. А в проекте «Росизо» «Всегда современное» у вас всего понемногу: и пионеры Пластова, и портреты Хрущева, и суровый стиль, и Борис Орлов, и Виноградов с Дубосарским. Границы и конфликты между направлениями никак не обозначены. Может, «Росизо» такую примирительную позицию занимает? Дескать все, что в России написано — это хорошо… — Задача той выставки на ВДНХ была показать страну от начала прошлого века до сегодняшних дней — как жили наши деды и отцы. Когда мы начали работать над проектом, стало понятно, что художники реализма и авангарда жили в одно время, смотрели на одно и то же, но по-разному реагировали. И мы, геометрически поделив зал пополам, выставили их в одном пространстве. Там не было политической пропаганды или госзаказа. Мы взяли срез истории и показали одну страну, два стиля и три эпохи. — А вам лично, что больше нравится — авангард или когда уточки, поля, пионеры нарисованы? — В музее, который традиционно представляет реализм, — с удовольствием его наблюдаю. А когда мы проводили выставку «Русский авангард. Упоение будущим» в Мехико и пять этажей были полны посетителей, я начал ее пересматривать и понял, что есть своя магия и в авангарде. — А разрыдаться перед картиной вам не доводилось? — Нет. В этом смысле у меня все впереди. — На прошлогодней выставке «Романтический реализм» перепрограммированием советского искусства под эгидой «Росизо» занимались основатель «Золотой маски» Эдуард Бояков и архитектор из Wowhaus Дмитрий Ликин, на ВДНХ центр «Марс» делала для вас проект с архитектонами Малевича. Сотрудничество с такими передовыми организациями — тоже одна из стратегий? — Наши выставки всегда сопровождают новые интерактивные технологии. Есть идея сделать в нашей галерее на ВДНХ музей музеев — чтобы можно было надеть очки виртуальной реальности и увидеть тизеры выставок, которые открываются в Лондоне, Париже и Питере. А еще недавно мы говорили с разработчиками программы Prisma и подумали, что могли бы что-то сделать интересное вместе, потому что это приложение наступило на больную мозоль художников. Возможностей много, мы этого не боимся — Если возможностей много, то почему старая команда ушла? Бывший директор ГЦСИ Михаил Миндлин, основатель центра Леонид Бажанов… — Мы встретились с Бажановым сразу после моего назначения. Я нисколько не скрывал, что должности художественного руководителя в новом музее не будет: в музеях этой должности просто нет. Я предложил ему стать советником гендиректора и сформировать список собственных проектов. До 1 ноября я так и не получил ответа, и он последовал в неожиданном виде. При слиянии «Росизо» с ГЦСИ все сотрудники должны подписать согласие с новой должностью в новой организации. Несогласными оказались несколько человек (Леонид Бажанов, Ирина Горлова, Карина Караева. — Прим. ред.), но, как оказывается, они были несогласными по идеологическим соображениям. Мне вот что непонятно: если ты не согласен, то зачем тянуть до 1 ноября? Чтобы получить несколько зарплат компенсации? Если не согласен, то сразу уходи по собственному желанию. Кроме того, Дарья Пыркина (заместитель гендиректора ГЦСИ) недавно принесла мне планы на 2017 год и я нахожу там те же фамилии несогласных с идеологической повесткой организации — Наталью Гончарову, Карина Каравеву. Только теперь они заявлены как свободные кураторы. Зачем говорить о разногласиях и заявляться на проекты следующего года? — Они говорят, что причиной ухода стали две снятые работы с ретроспективы польского перформанса. «Романтическая месса» Ежи Береша оскорбляла чувства верующих, а в работе Збигнева Варпеховского фигурировал мальчик. — Как директор я могу быть не согласен с ценой, с юридическими нюансами, со сроками проекта. Но с разговорами о цензуре надо быть осторожным: она у нас запрещена. Есть тонкая грань между обычным контролем и цензурой. Нехватка средств — это цензура или контроль? Цензура допустима в музее только в части возрастных ограничений, и это единственный инструмент цензуры, который есть у нас. Остальное — творческие споры внутри организации. Моя задача — следить за всеми стадиями проекта в том числе с точки зрения действующего законодательства. В проекте польской выставки я сделал закладки в тех местах, где у меня возникли вопросы. Галерея, предоставившая работу Береша, отказалась ее чем-то заменить. В ней обнаженный человек демонстрирует некий религиозный ритуал. Я говорю коллегам, что есть действующий закон об оскорблении религиозных чувств граждан, и прошу еще раз взглянуть на работу профессиональным взглядом, учитывая, что в последнее время происходило в Люмьерах и Центре Сахарова. Любой скандал не добавляет любви современному искусству, а мы хотим, чтобы люди приходили смотреть современное искусство, посещали музеи, в конце концов. — То есть провокациям не место в музее? — Провокации как нарушению закона — нет. А творческие — у нас сплошь и рядом! На выставке «Время кино» есть работа от AES+F, например. — Что будет со зданием ГЦСИ на Зоологической? — Вы знаете, что на Зоологической целых пять корпусов? Из них в рабочем состоянии только один. Дом Поленова, где находились детские студии, сейчас в аварийном состоянии. Корпусы под номерами 3, 4 и 5 стоят разобранными. 5-й должны были ремонтировать, а по факту шел демонтаж и реконструкция. Когда я спросил, где корпуса 3 и 4, мне ответили, что они разрушились. Я написал письма в правоохранительные органы и Росимущество. Строение № 2 — единственное функционирующее, но службами надзора может быть закрыто хоть сегодня, потому что все предыдущие работы по капремонту были выполнены с грубейшими нарушениями. Информация в кадастре не соответствует действительности. Это не только московская история: в документации всех филиалов ГЦСИ есть грубейшие нарушения, которые дают надзорным органам право в любой момент закрыть вообще все. Закрытие зала на Зоологической — временная мера. Выставки будут проводиться на других площадках в центре Москвы; например, в Манеже, где Виталий Пацюков изначально предлагал разместить свой проект «Жизнь общества спектакля». Просто детские студии перенести сложнее — родители категорически просили оставить их на Зоологической, поэтому они переедут из Дома Поленова в корпус 2. — А что происходит со строительством филиала в Калининграде? — Там еще до моего прихода были остановлены работы, в следующем году мы будем переигрывать конкурс. В любом случае я настоял, чтобы на всех строящихся площадках ГЦСИ повесили камеры, и слежу за происходящим из кабинета (и действительно на стене в кабинете господина Перова огромная плазма, куда сводятся записи из всех филиалов в реальном времени. — Прим. ред.). — Вы прямо как большой брат; следите за всеми? — Все знают, что я смотрю, и потому нормально реагируют, никто уже не пугается. — Когда уже начнется строительство здания на Ходынке? — По логике весной следующего года мы должны начать первые работы — 4,3 млрд на следующий год у нас заложены. Общая стоимость утвержденного проекта — 16,2 млрд, и с этим сложно смириться. Сейчас нужно будет искать инвесторов и рассматривать все варианты привлечения внебюджетного финансирования. На повышение пенсий по всей стране не могут найти 4 миллиарда — и та же сумма для строительства на Ходынке нужна нам. — А вы следили за публичной дискуссией между Министерством культуры и деятелями культуры? Поддерживаете позицию Дмитрия Пескова «про девушку», как ее Звягинцев сформулировал, — что государство в праве диктовать свои условия творческим работникам, если оно их финансирует? — Я могу говорить только на своем опыте и примере: мне Министерство культуры ничего не диктует. Правительство дает подведомственным учреждениям государственное задание: это табличка, где написано, сколько выставок нужно провести. А что это должны быть за выставки и на какие темы — никого не интересуют. Лично меня творчество сильно не волнует. Я предоставляю возможности и слежу, чтобы художник в своем порыве не заходил за рамки действующего законодательства. Плюс у нас есть штука, которая называется «Основы государственной политики». Там четко написано, чем нужно руководствоваться в вопросах культурной политики. Почитайте, все есть на сайте Министерства культуры. — Творческие люди вас не раздражают? — Я точно не раздражительный человек. Мне со всеми общаться интересно. По крайней мере в первый раз.