Мощный патриотический подъём нации в ответ на возвращение Крыма в состав России многим казался временной эмоцией, тем более что страну быстро накрыли санкции, международное давление, страх войны и экономический кризис. Но сегодня, спустя два года, можно говорить прямо – «Крымнаш» глубоко поселился в национальном сознании, пусть по-прежнему плохо идентифицируется народом и исследователями. Очевидно, что крымские события привели к тектоническим сдвигам в самых разных плоскостях жизни страны. «Крымский консенсус» определяет рамки политической борьбы и категорию маргиналов. В экономике очевидна дилемма между прежним курсом, базирующимся на западном кредитовании, и новой концепцией роста – её, впрочем, ещё предстоит осознать «либеральному» блоку правительства. Раскололась элита, в большинстве своём ориентированная на западные ценности и блага. Запущен процесс поиска национальной идентичности, долгое время артикулированный только «сверху». Чем же обернулся «Крымнаш» для России спустя два года? Валерий Фёдоров, Генеральный директор ВЦИОМ - Воссоединение с Крымом означало принципиальный отказ играть по правилам, которые пишутся в Вашингтоне, Лондоне и Брюсселе. Крым создал двойной конфликт: внешний - с Западом, и внутренний конфликт в элите, которая оказалась поставлена перед выбором. Общество-то давно свой выбор сделало. Просто этому явлению не было дано имя, не было знамени, не было высочайшей санкции. А элита оказалась перед необходимостью или поменять ключевые факторы своего поведения, или готовить заговор, либо просто отъезжать из страны. - Кажется, что «Крымский консенсус» дал стране иммунитет и от революционных потрясений, и от недовольства сложной экономической ситуацией. Вопрос в том, надолго ли? - Ну, на мой взгляд, революция невозможна в России. Это просто фигура речи. Она используется разными политическими силами. Одними – для того, чтобы получить финансирование для организации революции, другими – для того, чтобы получить финансирование под организацию борьбы с революцией. На самом деле, конечно, никакие революции в принципе не возможны. И более того, напомню, у нас население в принципе не участвует в политической деятельности. Единственная более или менее массовая политическая форма, в которой участвует население – это как раз выборы. Это альтернатива выхода на улицу, демонстрациям, не дай бог, забастовкам, перекрытиям и революции. Очень хорошо, что выборы совпали с кризисом. Это легальная возможность выразить своё мнение. - Как население воспринимает нынешнюю ситуацию вокруг Крыма с точки зрения перспектив развития полуострова? - Наши исследования показывают, что ситуация в Крыму пока не воспринимается людьми как катастрофическая. Наоборот – есть те, кто полагают, что там всё даже лучше, чем по России в целом. Имеются и те, кто полагает, что там хуже. Для россиян в целом Крым остается гордостью, жемчужиной и привлекательным местом для отдыха. - А что думают сами крымчане? - Ну, внутри Крыма всё было бы гораздо хуже, если бы на Украине всё было хорошо. Украина целенаправленно идет в ад, поэтому любые проблемы, которые есть в Крыму и в Севастополе, сравниваются с украинской катастрофой, и болезненность их существенно снижается. Алексей Зудин, политолог, член экспертного совета Фонда «Институт социально-экономических и политических исследований» - Я бы хотел обратить внимание на одно обстоятельство, которое, как мне кажется, все-таки не осмыслено должным образом. Потенциал для того, чтобы эффект Крыма состоялся в российской внутренней политике, накапливался в течение длительного времени. И когда воссоединение состоялось, российское общество оказалось к нему готово – морально и политически. Я могу сослаться на долговременную динамику российского общественного мнения, зафиксированную ведущими социологическими центрами, прежде всего Фондом общественного мнения и ВЦИОМом. Так вот, сравнительный анализ замеров по нескольким ключевым показателям показывает восходящий тренд в коллективной самооценке российских граждан, в их представлении о том, чем является их страна, какими реальными возможностями она обладает, и какой должно быть ее место в мире. Принципиально важно, что этот восходящий тренд начался задолго до Крыма. Крым, собственно говоря, стал естественным событием, который позволил этому психологическому тренду, фиксируемому главным образом социологами, превратиться в политическую реальность. Эффект Крыма возник не на ровном месте. Он был подготовлен восходящей эволюцией российского общества и российского государства в предшествующий период. И драйверами этой эволюции были преобразования, которые стали происходить в нашей стране с 2000 года. - Речь идет, в том числе, о процессе поиска национальной идентичности? - Совершенно верно. Повышение коллективной самооценки невозможно без конкретизации ответа на вопрос: кто мы? Понимание коллективной силы и коллективных возможностей России как политического целого неразрывным образом связано со становлением новой российской идентичности. Эти процессы взаимно усиливают друг друга. - Нет у вас ощущения, что Крым постепенно становится имиджевой проблемой страны? Сложности с нахождением концепции регионального развития, административный и кадровый тупик, социальные проблемы, затянувшийся переход на новые российские правовые и экономические «рельсы». Стоит беспокоиться или речь идёт о естественном и постепенном «втягивании» острова в реалии нашей страны? - Есть праздник – со всем спектром позитивных эмоций и переживаний, и есть повседневность – время для работы, обсуждения проблем, поиска решений. Да, в Крыму наступили будни. Во многом они похожи на будни типичного российского региона. Конечно же, на крымские проблемы накладывает свой отпечаток пребывание в составе чуждого государства на протяжении более чем двух десятилетий. Это быстро пройти не может. Не вижу никаких оснований обсуждать Крым как имиджевую проблему. Имиджевую проблему для кого? И для крымчан, и для других российских граждан это не так. И все мы знаем, почему. С учетом всего, что мы только что говорили об укреплении национальной идентичности и повышении коллективной самооценки, верно прямо противоположное утверждение: Крым – это приобретение во всех смыслах, а не только в имиджевом. В качестве проблемы Крым существует для других – для США, евроатлантистов и киевских властей. Но в последнем случае одной большой проблемой становится все украинское государство, точнее, то, что от него осталось после государственного переворота. - Имиджевые проблемы для федеральной власти. - Наш уровень ожиданий от нашей способности все быстро наладить, как это часто бывает, оказывается завышенным. В том числе, и в отношении Крыма. Здесь у федеральной власти есть два специальных обязательства – это два моста, энергетический и транспортный. Но с учетом внимания со стороны президента В. Путина, не думаю, что эти стройки превратятся в имиджевые проблемы. Во всем остальном никаких особых проблем я не вижу. Есть вызовы развития, типичные для любого российского региона. Необходимо отметить, что у федеральной власти хватает ума воздерживаться от того, чтобы управлять полуостровом вместо крымчан. И это достоинство федеральной власти, а не недостаток. Я думаю, что главная задача федеральной власти состоит в том, чтобы создать такую среду и такую систему стимулов, которая помогла бы крымчанам самим находить способы решения проблем своей территории в составе российского государства. Впрочем, этот рецепт относится не только к Крыму, этот рецепт применим к любой другой российской территории. Действовать в интересах целого, а не одних частей в ущерб другим. Помогать, а не подменять. Вмешиваться только в экстремальных ситуациях. И последовательно избегать искушения прямого управления. Федерация обязывает всех. Михаил Ремизов, президент Института национальной стратегии - Крымская эмоция – сегодня уже не эмоция или не только эмоция, но что-то более долговременное. Это часть национального чувства. И я говорю в данном случае даже не о Крыме как территории – понятно, что это достаточно давняя и важная часть нашей «ментальной географии». Я говорю о Крыме как решении, на котором основывается и будет основываться наша сегодняшняя идентичность как нации. Что означает это решение? Во-первых, заявку на суверенитет по отношению к сложившемуся миропорядку. Во-вторых, заявку на преемственность по отношению к собственной истории. И то, и другое, что самое интересное, представляет собой разрыв с постсоветской моделью. Потому что изначально РФ строилась в расчете на интеграцию в «новый мировой порядок» и в расчете на формирование сугубо территориальной нации в новых границах. Мы с начала 90-х годов на официальном уровне строили общность в существующих государственных границах, в границах Российской Федерации, которые достались нам от РСФСР. Но после Крыма эта концепция уже не выглядит убедительной, потому что само это присоединение было обосновано национальным единством, которое существовало поверх официальных государственных границ. Возвращение Крыма – это событие, которое легитимируется в рамках культурно-исторической, культурно-лингвистической, но не территориальной идеи нации. Т.е., если мы принимаем это событие, то мы признаем, что в основе нашего национального единства лежит русская культура и русское историческое самосознание, а не просто формальная общность в тех границах, которые достались нам при распаде СССР. Таким образом, присоединение Крыма стало одновременно актом вызова России по отношению к новому мировому порядку, который сложился по итогам «холодной» войны, и актом ревизии собственной постсоветской концепции государственности. То есть своего рода «двойным Рубиконом». - Почему возвращение Крыма привело ко многим знаковым сдвигам во внутреннем политическом и идеологическом контуре страны? - Крымский сценарий противоречил и ожиданиям, и настроениям элит в том виде, в котором они существовали до момента этого решения. Если спросить представителей условного российского «политбюро» незадолго до президентского решения, как теперь быть с Крымом, возможно ли его официальное присоединение, они бы наверняка сказали – «это безумие, мы не можем на это пойти». Поэтому в дальнейшем произошёл действительно разрыв, слом инерционного сценария. И это само по себе качественно повышает требования по отношению к стране и ее правящей элите. Во многих отношениях «после Крыма» мы не можем жить по-прежнему. Это можно оплакивать, это можно приветствовать. Мне кажется, как раз этот момент правящей группой не до конца осознан. Мы стараемся отвечать на внешние вызовы, избегая того, чтобы трансформироваться внутренне. Вызовы, с которыми мы сталкиваемся сегодня, в том числе, и в контексте крымской ситуации, это вызовы цивилизационного масштаба. На них невозможно дать достойный ответ, не меняясь структурно внутренне, то есть не вырабатывая какой-то новой организационной, политической, мотивационной, моральной, экономической модели. А этого как раз часть элит и желает избежать. То есть мы Рубикон перешли, запустили цепочку, в общем-то, необратимых последствий, а дальше идти боимся. - Крым запустил в российском обществе внутренний поиск национальной идентичности. Но при этом за два года, как кажется, многие ориентиры были потеряны. Скажем, «Русская весна» не покинула пределов Крыма. Слово «русский» вернулось в публичную плоскость, но не более. В поиске национальной идеи Владимир Путин остановился на «патриотизме». Этот интуитивный поиск национальной идентичности – он всё же продолжается? - Каноны нашей национальной самооценки и самоинтерпретации, наверное, во многом унаследованы от Советской Союза. Одной из главных проблем для советской национальной политики был именно русский вопрос. Скажем, в 1980-м году Молотов (это есть в воспоминаниях его секретаря) отметил, что коммунистам так и не удалось решить русский вопрос в Советском Союзе, потому что право на самоопределение, реализованное в виде самостоятельных государств крупными народами Советского Союза аналогичным образом русскими реализовано не было, что должно было компенсироваться некой риторикой на тему старшего брата. Но после распада СССР – и с точки зрения национального состава, и с точки зрения территориальной конструкции страны – мы стали гораздо более русским государством. Возникли все предпосылки к тому, чтобы трактовать собственную национальную субъектность не по принципу многонациональной империи, а по принципу национального государства с открытым кодом принадлежности, который идентифицирует людей по культуре и гражданской лояльности, а не по крови. И, безусловно, крымский прецедент – важный шаг в этом направлении. То есть шаг в сторону русской политической нации. Собственно именно в крымском контексте существование таковой было впервые за постсоветский период признано на высоком политическом уровне. Я имею в виду и тезис о «крупнейшей разделенной нации» в «крымской речи» Путина, и слова о «многоликой, но монолитной русской нации» в его послании федеральному собранию. Причем тот же крымский прецедент показал, что усиление русского элемента в российской идентичности стало скорее фактором притяжения, чем отталкивания для других народов России. Тем не менее, бюрократию русская идентичность по-прежнему пугает. Инерция советского подхода в национальном вопросе очень сильна, и это остается главным барьером для здорового национального самосознания. - Наблюдаете ли вы некие угрозы разрушения «крымской консолидации» - в краткосрочном или среднесрочном плане? - Я бы обратил внимание на фактор, который ей не то чтобы угрожает, но подтачивает изнутри. Это вопрос об интеграции Крыма в российское пространство. Потому что одно дело присоединить Крым с точки зрения военно-политического суверенитета, другое дело – социально, экономически, да даже социокультурно его интегрировать в Россию. И вот этот процесс пока далек от завершения. И хуже того, у меня есть ощущение, что мы не занимаемся им достаточно системно, что лозунг «Крым – наш!» сыграл с нами дурную шутку в том плане, что мы решили, что раз «наш», то на этом можно успокоиться. Хотя в действительности там необходима продуманная и комплексная программа интеграции, как в социально-экономической плоскости, так и в культурно-идеологической. Многие группы населения, несмотря на высокий уровень поддержки на референдуме, находятся, так сказать, в зоне риска с точки зрения лояльности российскому проекту. Это и молодежь, которая выросла уже по украинским учебникам, это и часть интеллигенции, это часть малого бизнеса, это часть силовиков. Не столько военных даже, сколько бывших СБУшников, МВДшников, которые остались служить, просто поменяв погоны. И эти риски будут неизбежно обостряться на фоне тех явных сбоев в управлении на полуострове, которые мы наблюдаем. Достаточно посмотреть на ситуацию в Севастополе, где нарастает напряжение и недовольство в обществе и при этом наблюдается просто очевидный пат на административном уровне. Управленческая конструкция просто не работоспособна. То есть налицо очевидные симптомы управленческого кризиса и кризиса доверия. И эти сигналы мы вроде бы слышим, но не реагируем. Я в данном случае не вижу какой-то угрозы «разочарования в России», потому что мы вместе и есть Россия, но я вижу вероятность того, что при определенных обстоятельствах Крым может оказаться зеркалом общероссийских проблем. Фёдор Гиренок, советский и российский философ, профессор Московского университета - Эмоция, вызванная возвращением Крыма, была и будет всегда. Дело в том, что у русского народа не сформировано национальное сознание, хотя его пытаются сформировать. Мы развивались не как нация. Русское сознание в большей части имперское, оно сформировалось за последние 200 лет. Нужно понимать, что когда имеешь дело с русскими, имеешь дело с имперским сознанием со всеми его плюсами и изъянами. - Возвращение Крыма – это событие исторического масштаба? - Конечно. Израненному, больному сознанию ну хоть что-то. Русские люди везде, в Сибири, на Дальнем Востоке, на Западе понимают, что произошло. Крым никогда не был нерусским. Я был свидетелем того, как в 90-е годы в Крыму всякие дискуссии на сей счет вели: чей Крым. Да русский, конечно. Хотя он даже не помышлял, что вернется когда-то. Как он вернется, это дело случая и исторического обстоятельства. Не надо преувеличивать здесь тоже. Счеты, которые предъявляют власти, их много. Они не покрываются заслугой Крыма. Народ у нас умный. Он поддерживает власть. Значит, так считает нужным. Может, он прав, что надо поддержать в каких-то пунктах. Но так долго не продержится. У нас очень много проблем. У нас идет колоссальное экономическое и социальное расслоение. Нужно понимать, что народ это все видит, он видит особый слой, так называемых чиновников, эту всю мерзость, которая возникла. Нужно серьезно этим заниматься. Сергей Черняховский, профессор факультета политологии МГУ, доктор политических наук - Крым – это не некая территория, которую присоединила к России Екатерина, это одна из древнейших частей русской земли, я без пафоса сейчас говорю. Которая, как Гренада в Испании на несколько столетий оказалась завоеванной арабами. Королева Изабелла ее воссоединила. Здесь примерно такое же количество времени, даже чуть поменьше, Крым был под властью другого народа. Последствия завоевания Золотой Орды. Он просто воссоединился с Россией не в 15 веке одновременно с остальными территориями, а на 400 лет позже. Кроме этого, Крым – это один из трёх очагов становления российской государственной власти. Это Таврида, Киев и Новгород. Три центра. Реально это естественный процесс воссоединения территории. Один политический деятель, сыгравший в истории современной России не слишком позитивную роль, поздравляя страну с Новым годом, сказал, что мы молодое государство, нам 20 лет. Для кого-то 20. Остальные же понимают, что нам больше, хотя бы потому, что им самим больше. В конечном счете, встает вопрос, что даже дата прихода Рюриковича - это урезание отечественной истории, государственности России примерно на 500 лет. Это научные данные, даже не какие-то новые открытия. Я постоянно бывал в Крыму без каких-то политических миссий, в 90-е годы меньше, в 2000-е практически каждый год. Я постоянно слышал сначала формулировку «когда Россия нас заберет», чуть позже – «когда Путин нас заберет обратно». Это были не просто местные пафосные призывы, это естественное бытовое настроение. Дальше встал следующий вопрос. Тварь я дрожащая или право имею. Если Раскольников этот вопрос решал через убийство, пусть и не самого приятного персонажа, российское общество стало решать его через некоторое позитивное действие. То есть, то ли мы принимаем, что мы никто, не имеющие право ни на что, должны во всем каяться. Как нам навязали в начале 90-х годов некоторые форматы самосознания, самоотношения с миром, мы и должны быть неким доминионом расплывчатого мирового сообщества. Либо мы некий субъект, обладающий правом на национальный суверенитет, не говоря уже о том, что у нас есть существенные заслуги перед историей мира вообще. В принципе мы право имеем быть субъектом. В этом отношении восстановление Крыма в составе России, это, конечно, шаг к пересмотру Беловежской капитуляции, преодоление последствий катастрофы раздела страны. Это был именно раздел страны, а не распад, спровоцированный теми или иными политическими силами, иногда внутренними. Это было порождение субъектности. Чем вызвана острота и болезненность реакции нашего западного конкурирующего партнера? Покушением на их доминирование. Ситуация с Крымом в отношении мировой политики - это полный аналог того, что произошло в 1776 году, когда США сказали, что британская корона им не указ. Тогда они бросили вызов мировому гегемону. В новейших условиях Россия, Крым, бросают вызов современному мировому гегемону. Мы сказали, что мы независимы, мы суверенны. - Что делать с теми, кто не согласен с установившимся в российском обществе статус-кво? - США, чтобы выстоять в противоборстве с Британией когда-то, элиминировали из политической жизни тех, кто считал, что британская корона выше воли американского народа. Если бы они этого не сделали, может быть, они стали Канадой, может быть, Австралией. Но они стали не стали бы тем, кем стали. В этом отношении вполне естественно, что те, кто считает, что воля внешнего гегемона выше воли российского народа, объективно говоря, без эмоций, они должны быть элиминированы из жизни той страны, в которой они проводят такую политику. Это раз. И второе. Те, кто за национальный суверенитет, за Крым, остаются гражданами страны. Вторые, имея паспорта граждан, заявляют себя как подданные другой государственной политической системы. Конечно, правда, что по Конституции государство не имеет права лишить кого-либо гражданства, но вот такой позицией они сами лишают гражданства. Они в неявной форме заявляют о том, что отказываются от гражданства. Нам надо найти юридические формы и признать их самоопределение.
