Игорь родился в семье танкиста, провел детство в советском гарнизоне на территории ГДР, а потом и сам стал профессиональным военным. Не считая детства, он отдал армии почти 30 лет своей жизни, а потом осознал: пора навсегда распрощаться с оружием, казармами и военными частями. Разменяв пятый десяток, он начал совершенно другую жизнь. Сейчас он признается: все, что связано с войной, не переваривает. В беседе с «Мослентой» Игорь рассказал, почему он решил оставить армию и как ему, никогда не жившему вне военных частей, удалось устроиться на гражданке. Ниже — его монолог.
«Сильный контраст»
В Москве я живу вот уже 20 лет, но родился в семье военнослужащего и первые годы жизни провел в закрытом военном гарнизоне на территории Германской Демократической Республики (ГДР). С самого детства я видел два мира — гарнизонный, окруженный забором по периметру, и совершенно другой, гражданский, находящийся по ту сторону этого забора.
Стоило выйти за ворота, мы попадали в другую страну, где все было устроено совсем иначе. Там были чистые и ухоженные улицы с аккуратно постриженными деревьями, красивые немецкие домики, ограждения, служившие элементами декора. Тут за заборами никто не прятался. Они нужны были для красоты.
Советского человека можно было распознать сразу же. Наши ходили по городу, постоянно оглядываясь, потому что мир для них был непривычен, казался чем-то нереальным.
Я помню, как в детстве ходил по немецким улицам и постоянно улыбался. Но когда мне исполнилось шесть, мы уехали из ГДР обратно и десять лет прожили в СССР, прежде чем появилась возможность вернуться. И, если честно, для меня это был сильный контраст.
«Думать о завтра не имеет смысла»
Там, в Германии, все было создано ради человеческого комфорта, немцы вообще очень хозяйственные люди, понимающие, как сделать свой быт и удобным, и приятным на вид. Еще подростком, да и позже, когда я смотрел на советскую жизнь, у меня возникало совсем другое впечатление. Казалось, сюда все люди в один момент были просто сброшены на парашютах. Они живут, что-то делают, но внутри знают: скоро снова прилетит борт, соберет их всех и увезет в другое место. Такие возникали ассоциации.
В СССР люди жили так, будто завтра либо никогда не наступит, а потому думать о нем не имеет смысла, либо наступит, конечно, но судьба городов, улиц и жилых домов уже не будет касаться их сегодняшних жителей.
В 1980 году, когда в Москве была Олимпиада, мы вернулись в ГДР. Я помню, как пересекал границу и слушал приемник. Он был яркий, красного цвета. Таким его сделали специально к Олимпиаде. Кстати, этот приемник я сохранил. Он до сих пор работает.
Когда я поймал радиоволну уже на немецкой территории, был поражен музыкой, которую услышал. Это был не Хиль, не Лещенко и не Кобзон. Из динамика раздавались запилы AC/DC. Для меня это было просто откровением.
«Купить советское шампанское»
В ГДР мне особенно нравились маленькие кафе и магазинчики, которых было очень много на каждой улице. Помню, мороженное мы всегда покупали в окошке, открытом прямо в жилом доме. Я навсегда запомнил, как красивая улыбающаяся немка в белом накрахмаленном платье накладывала нам в стаканчики белые сладкие шарики мороженого. А еще я навсегда запомнил рождественские пряники, местный мед, даже запах свежего хлеба.
Немцы, кстати, очень любили приходить к нам в гарнизон на какие-то мероприятия по линии дружбы народов. В их культуре нет такого широкого, как у нас, гостеприимства, когда на столы вытаскивается последняя банка огурцов. И завтра — хоть трава не расти. Они любили у нас гулять, вкусно есть и хорошо выпивать. И еще немцы приходили к нам, чтобы купить советское шампанское, которое продавалось только в гарнизонном магазине. По какой-то причине оно им очень нравилось.
«Меня отправили в ссылку»
Когда я вернулся в СССР, мне показалось, что меня отправили в ссылку. В первый раз, когда мы уехали из ГДР, жили в Нальчике. Родители потом уже, спустя время так там и поселились. И вот в этом городе я опасался ходить темными переулками или выезжать за город: можно было нарваться на местных ребят, которые быстро бы дали тебе по голове, отобрали деньги и ценности, а если бы на тебе были джинсы, сняли бы и их. Представить что-то подобное в ГДР было просто невозможно.
Но в Германии ребенок мог оставаться только до окончания школы. Я окончил десять классов, сдал экзамены и поехал поступать в донецкое военное училище. Это было в 1982 году. Следующие 27 лет моей жизни прошли в советской, а потом в российской армии.
«Шанс выехать»
Вообще-то я туда не хотел, но в момент поступления особо об этом и не задумывался. Мой отец часто говорил мне, что у него есть мечта: он, уже став старичком, вместе с мамой подходит к причалу, где швартуется большой и красивый корабль, и я схожу к ним по трапу. Папа видел меня капитаном дальнего плавания. Но довольно быстро стало понятно, что это мечта несбыточная. В военно-морское дело я по здоровью, особенно по зрению, не проходил.
Из нашего гарнизона все дети поступили в военные училища, ни одного гражданского не помню. Причина была не только в семейной преемственности.
Мы прекрасно понимали, что, если хотим когда-то еще вернуться в ГДР или поехать в Польшу, Венгрию, Чехословакию или даже Монголию, откуда народ возил вожделенные дубленки, надо стать военными.
Это давало шанс выехать за границу, а там можно было получить и заработать так, как никто в СССР не мог себе позволить. Отсюда и мечта почти каждой советской девушки — выйти замуж за военного, получить возможность пожить какое-то время совсем другой жизнью, посмотреть на другой мир, а еще одеться, обуться и окружить себя комфортом.
«Не козыряют на летном поле»
Я проучился в училище четыре года, получил диплом по специальности «учитель истории и обществоведения». Но это было высшее Донецкое военно-политическое училище. Я стал замполитом, должен был проводить идеи Ленина и партии в вооруженных силах. Вот только я сам их до конца не разделял.
После училища я продолжил службу в военно-воздушных силах. Сам выбрал. Была у нас такая возможность. Мне, если честно, их форма очень нравилась, да и отношение друг к другу в этих войсках было совсем другое. В гарнизоне, где служил отец, топали по плацу в кирзачах, отовсюду несло мазутом, на людях зачастую были грязные танковые спецовки, да и сами танки гремели и воняли изрядно.
В авиации все было иначе — аккуратный внешний вид, вычищенная форма, ботинки опять же вместо сапог. Да и не козыряют на летном поле. Не было там привычной мне казарменности, а человечность была. Но платой за это был очень маленький служебный рост. Авиацию называли «кладбищем капитанов». Продвинуться выше по званию могли только летчики, а если ты не летаешь, забудь.
Меня пытались отговорить от этого решения, советовали: если пойти в другие войска, появятся хорошие перспективы роста по службе. Даже до генерала дослужиться можно. Но я твердо решил, что пойду в авиацию.
И я оказался в городе Лиде, находящемся недалеко от польско-белорусской границы. Очень приятное место и очень красивые женщины. Это уникальное сочетание белорусских, польских и литовских кровей. Таких красивых девчонок я нигде больше не видел.
«Я оказался в Чечне»
В 2000 году я впервые оказался в Чечне. Тогда я служил в Курске. Одну нашу эскадрилью направили в командировку на Кавказ. Базировались мы на аэродроме Грозный Северный. Все лето мы там провели.
И вот с этого момента началось мое глубокое переосмысление всего, что происходит в нашей армии, и моего отношения к службе и военному делу. Нет, меня не посылали в горы, я не попадал под обстрелы. Мы занимались там обеспечением жизнедеятельности гарнизонов и застав, размещенных в удаленных районах, в горах, где без армейской авиации даже доставка питания невозможна. Про больных и раненых и говорить нечего.
Связь с Большой землей шла через два аэродрома — в Грозном и Ханкале. В горах тогда уже не было настолько серьезных военных действий, как в первую кампанию, но шла антитеррористическая операция. От бойцов мы слышали много историй о столкновениях с боевиками. Одна другой мрачнее.
Тогда было чувство, что мы в каком-то вакууме. Вроде бы и родина совсем рядом, а мы ее не чувствовали.
Особого страха у меня не было, хоть я и понимал, что в любой момент, просто отойдя по малой нужде, можно напороться на мину. И бывали там такие случаи в некоторых подразделениях. Можно было и шальную пулю словить. Но меня это как-то совсем не напрягало. Не знаю, почему. Рядом со мной другие ребята вели себя иначе — ко всему относились серьезно и старались соблюдать все правила предосторожности.
Я не чувствовал присутствия врага рядом, хотя через разговоры с другими людьми, например, с иногда ночевавшими у нас контрактниками, мы знали, что опасность близко, и она очень серьезная. Но авиация обычно стоит в отдалении и защищена со всех сторон. За то время, что мы там были, мы не столкнулись ни с боевиками лично, ни с терактами.
Если честно, уже тогда я плохо переваривал все, что связано с войной. Во мне просыпался абсолютный пацифист. Меня совершенно не расстраивает, что у меня не было возможности пострелять на Кавказе. И я абсолютно счастлив, что вся наша эскадрилья вернулась обратно в Курск в целости и сохранности. Никто не пострадал.
«Никому мы тут были не нужны»
Вот только сразу после возвращения наша часть была расформирована. Наша отдельная вертолетная эскадрилья перестала существовать. Сократили.
В тот момент я почувствовал: никому мы тут были не нужны. Понадобились, когда надо было решить какую-то проблему, а дальше — крутитесь, парни, как хотите. А это настоящие бойцы, профессионалы с огромным опытом. Отношения у нас были сплоченными, потому что все же понимали, так или иначе мы — один большой экипаж, и все под богом ходим. И тут такое.
Меня это резануло по живому, но я стерпел. Сначала перевелся в Тулу, а потом оказался в Москве.
«Я в этом участвовать больше не хочу»
И в 2002 году я снова оказался в Чечне. Снова отправили в командировку. Задачи были те же. Результаты, как показала практика, тоже. Говорят, снаряд в одну и ту же лунку не падает, но нет.
С самого начала я чувствовал какую-то неразбериху. Было много вопросов даже к обеспечению. Да и когда ты видишь конфликт изнутри, рано или поздно понимаешь, что своими жизнями и военнослужащие, и мирные жители оплачивают неведомо чьи интересы, появляется чувство какой-то тотальной несправедливости. К тому же, когда оказываешься там, понимаешь, насколько плохо и неточно информированы все о происходящем в этих горах. И постепенно у меня рождалась полная антипатия к происходящему. Даже не попадая под пули, не наблюдая взрывы рядом с собой, просто видя, во что превращается мирная жизнь, как ломаются человеческие судьбы, в моей голове пульсировала одна мысль: я в этом участвовать больше не хочу. Все это очень неправильно.
И тут, когда я вернулся обратно в декабре 2002 года в свою часть, я узнал, что уже подписан приказ о ее расформировании. Снова. Только мы съездили на Кавказ, как нас тут же обнулили. И вот тут я уже понял, что все, хватит.
Мне предлагали должность, обещали отправить на Дальний Восток, но я сказал: «Нет, ребята. Штык в землю. Достаточно». Все, чего я хотел, — оказаться в мирной жизни, чтобы больше все это меня не окружало. Тогда было уже даже непонятно, зачем мы все это делаем. Терялся смысл.
«Пообещал, что выйду на Красную площадь»
Еще пять лет я находился в распоряжении своего военного начальства, пока не получил квартиру. За нее мне, кстати, еще и посудиться пришлось. Мне хотели предоставить жилье в Электростали, но по закону я имел право на жилплощадь в Москве. Меня пытались уговорить отступиться, но я пообещал, что выйду на Красную площадь и привяжу себя там, а то и еще что покруче устрою. Если честно, наверное, я бы так и сделал в случае проигрыша. У меня была семья, был ребенок. Я должен был биться до конца, если не за самого себя, так за них. Со мной вместе за квадратные метры воевал еще один мой сослуживец. И мы победили. Я получил двухкомнатную квартиру, а он и того круче — трехкомнатную.
За те пять лет, что я был будто бы в армии, но получал только за звание, натерпелся всякого. Ни от какой дополнительной работы не отказывался. Было время, когда мы с сослуживцами торговые центры охраняли. Сейчас некоторые из них уже до генералов доросли.
«В войне нет смысла»
А я ушел в запас окончательно в 2007 году. Несмотря на то что мне было уже 42 года и я фактически всю свою жизнь провел в армии, гражданка шоком для меня не стала. Долгое время я руководил в своей части офицерским клубом, то есть отвечал за культурные мероприятия для личного состава, чтобы народ с ума не сошел и не спился. В силу организаторской работы я постоянно общался с гражданскими, видел, как и чем они живут. Да я иногда с ними больше времени проводил, чем со своими сослуживцами.
В общем, ушел я относительно безболезненно. Работал везде, где мог найти себе применение, довольно быстро и хорошо научился управляться с компьютером, а потом попал в торговлю. Сейчас мне почти 57 лет, и у меня есть собственное дело — занимаюсь инсталляциями домашних кинотеатров. Мне нравится работать на себя, получать деньги за то, что я делаю, видеть результат своего труда и понимать, ради чего все это.
Я скучаю по армии, как каждый из нас скучает по молодости. Мне приятно вспомнить, что происходило когда-то, я рад встретиться со своими сослуживцами. Но я теперь точно знаю: я сам — за мир, потому что для нормального человека в войне нет смысла.