Андрей Грешнов: «Когда говорят, что операция «Шторм» якобы прошла тихо и незаметно, не верьте»

Конец декабря – это не только подготовка к новогодним праздникам, но и памятная дата начала ввода советских войск в Афганистан. Случилось это 27 декабря 1979 года, когда началась операция «Шторм-333», в результате которой отряды нашего спецназа захватили дворец афганского президента-коммуниста Хафизуллы Амина, обвинённого Кремлём в тайных связях с США, а столица страны Кабул перешла под контроль советских войск… Именно с этого дня началась долгая девятилетняя война, оказавшая большое влияние как на жизнь нашей страны, так и на историю самого Афганистана. Сегодня в живых осталось очень немного тех, кто своими глазами видел начало всей этой драматической эпопеи. Один из них – Андрей Борисович ГРЕШНОВ… В 1979-1980 годы этот человек служил военным переводчиком группы Советских военных советников в Демократической Республике Афганистан (4-я танковая бригада Вооружённых сил Афганистана). В 1981 году окончил Институт стран Азии и Африки при МГУ имени Ломоносова по специальности филолог-иранист с квалификацией референта-переводчика персидского языка. После чего с 1983-го по 1990 годы работал корреспондентом ТАСС в ДРА. А в 2007-2011 годы был руководителем представительства РИА Новости в Исламской Республике Афганистан. Андрей Грешнов – автор нескольких очень интересных книг об Афганистане. Мы встретились с Андреем Борисовичем и попросили ответить на ряд вопросов, касающихся начала афганской войны, да и не только. – Андрей Борисович, по своей профессии вы – востоковед, знаток персидского языка. В юности это был ваш сознательный выбор профессии? – Да, с детства интересовался этим регионом, его культурой и экзотикой. Сильно манил Тегеран, столица Ирана, прозванная «Парижем Востока», – очень хотелось там побывать. Поэтому когда поступал в Институт стран Азии и Африки МГУ на отделение по изучению персидского языка, то делал это вполне осознанно. – Почему же вы попали в Афганистан, а не в Иран? – Потому что Афганистан – это тоже отчасти персоязычная страна. Таких стран немного – сам Иран, нынешний Таджикистан, который в те времена был советской республикой, ну и Афганистан, где живут народы, говорящие в том числе и на персидском. Классический иранский язык – это фарси, который, собственно, я изучал в Институте. А вот в Афганистане говорят на персидском наречии, именуемом дари. Разница – это примерно как русский и украинский языки. То есть ты вроде как всё понимаешь, а когда отвечаешь, тебя не все и не всегда могут понять. Вот это и стало для меня главной проблемой во время первого пребывания на Афганской земле – с моим фарси переводить с дари было сложно. Но потом втянулся… Когда вернулся из первой поездки, моя преподавательница в Институте Татьяна Маркина привела меня в младшую группу и попросила пообщаться со студентами. При этом пояснила: «Видите, как он хорошо знает язык. Только вот за год выучил совсем не тот язык, которому мы его учили. Он говорит на дари, да ещё с военным уклоном. Но говорит безукоризненно» (смеётся). Что касается причин, по которым попал в Афганистан, то я туда вовсе не стремился. В 1979 году как старшекурсник готовился к обязательной практике-стажировке. Хотелось поехать в Иран, но там в это время началась исламская революция, настоящая смута, поэтому любые поездки туда прекратились. Вот тогда и возник Афганистан. Сначала нас готовили на стажировку в Кабульский университет по линии Министерства высшего образования. Но потом как-то тихо и незаметно нас «продали» Генеральному штабу Вооружённых сил Советского Союза. Генштаб также тихо и терпеливо дождался, пока нас проверит КГБ по всем статьям, как это тогда и полагалось. А потом вышел из тени… Когда мы пришли получать загранпаспорта и билеты до Кабула, то вместо билетов увидели автобус с зашторенными окнами. Нас туда посадили и привезли в Главное управление кадров Генштаба. Там-то мы и узнали, что отныне являемся военными переводчиками. Отказываться никто не стал – время было такое, когда жили по принципу: раньше думай о Родине, а потом о себе. Мы подписали все требуемые бумаги, включая неразглашение военной и государственной тайны. И уже через два дня оформлялись в 10-м Главном управлении ГШ, занимавшимся международным военным сотрудничеством, а вскоре – в самолёт и в Кабул… – Когда это было? – Июнь 1979 года. Помню, стояла страшная жара, и Кабул буквально утопал в этом горячем мареве… – Доходила ли до вас в это время какая-либо тревожная информация? – Нет. Знали только, что в апреле 1978 года в стране произошла социалистическая революция, и к власти пришла Народно-Демократическая партия, почти аналог нашей коммунистической. Но и в этом не было ничего необычного – очередной переворот в стране третьего мира выглядел вполне обыденно. Тем более переворот был относительно бескровный. Нам сказали тогда, что в Афганистане отношение к советским людям вполне хорошее, а после революции стало ещё лучше… Единственное, что могло насторожить, так это большое количество военных советников, которые стали прибывать в Афганистан. Раньше были советники только на уровне армейских корпусов, дивизий и полков, а тут их направили вплоть до уровня батальона… Впрочем, это вовсе не означало, что наши решили напасть на страну, а скорее то, что Москва просто всерьёз взялась за реорганизацию афганской армии – так было во многих азиатских и африканских странах, избравших путь социализма. Я попал в 4-ю танковую бригаду афганской армии. У нас было 15 советников. И всего два переводчика. Я и ещё один парень – азербайджанец, который, кстати, очень хорошо знал язык. Но он вскоре уехал в Союз, а я остался один, и мне пришлось довольно трудно, осваивая на ходу и сам язык, и военную терминологию, которая очень отличалась от того, чему нас учили на военной кафедре института. – Как тогда выглядел Кабул? Правду говорят, что в то время он был куда более светским и современным, чем сегодня? – Да, это так. Кабул был вполне светским городом. Там при помощи наших специалистов шло масштабное строительство современных зданий и сооружений. Женщин в чадрах, закрывавших лица, видел очень мало – в основном это были афганки старшего возраста, да и то на городских окраинах. А вот молодёжь одевалась, как и у нас. Парни ходили в европейских костюмах или в джинсах, девушки – в юбках и брюках. Кстати, студентов в Кабуле было очень много… Нас, советских людей, привыкших к дефициту, поражало разнообразие товаров, которые можно было свободно купить в здешних магазинах, – джинсы, модные куртки, разная техническая аппаратура, продукты от известных мировых брендов… Я застал время, когда в Новом городе вовсю работали рестораны, бары, танцполы, шла торговля спиртными напитками, в том числе и элитными, и при этом в Кабуле не было уличной преступности – от слова вообще! Поговаривали даже, что в городе были два публичных дома… Впрочем, этого я не видел, зато видел хиппи из разных стран мира, которые очень шумно разъезжали по Афганистану на своих «байках». В общем, Афганистан был хоть и небогатой, но в целом цветущей мирной страной, абсолютно безопасной для любых иностранцев. Помню, как с нашим советником ехали на «уазике» по горам и у нас сломалась машина. Тут же появились местные крестьяне, которые не только помогли устранить неисправность, но и дали нам воды… Уже через год такое даже представить себе было невозможно… – И всё же, в канун ввода наших войск было ли ощущение нарастающей тревоги? – Нет, не было… Ощущалась лишь напряжённость в афганских политических верхах. Там в это время обострилась политическая борьба. Особенно это ощущение усилилось в сентябре 1979 года, когда при странных обстоятельствах умер президент Нур-Мухаммед Тараки, а его место занял премьер-министр Хафизулла Амин. Это потом выяснится, что Тараки задушили по приказу Амина, но мы тогда этого не знали. Мой командир бригады, полковник Ахмаджан, кстати, был адъютантом Тараки, а наша часть охраняла важные объекты в Кабуле. Поэтому после убийства Тараки командира периодически куда-то вызывали, шли постоянные проверки. И ещё ходили разного рода жутковатые слухи. Был тогда в Афганистане популярный певец Ахмад Захир, местная эстрадная звезда. Говорят, что у него был тайный роман со старшей дочерью премьер-министра Амина – а дочери у него были очень красивые. Однажды этот певец разбился на своей машине, когда ехал по перевалу Саланг. Авария была такой, что тело оказалось изуродованным до неузнаваемости. Так вот, по Кабулу гуляли упорные слухи о том, на самом деле Захира арестовала местная госбезопасность, в тюрьме его зверски замучили, а подставную аварию устроили уже потом… В общем, шла какая-то подковёрная, жёсткая и мутная политическая игра, сильно напоминавшая обстановку в сталинском СССР образца 1937 года. Но на нас, советских специалистах, это никак не отражалось, мы жили, работали и отдыхали, как и прежде. – Чем вам запомнился день переворота 27 декабря, когда наши спецназовцы убили Амина и возвели на афганский «престол» Бабрака Кармаля? – Да ничем хорошим. Во-первых, меня никто не предупредил о предстоящих событиях. Мы тогда готовились к встрече Нового 1980 года, жили ожиданием праздника – я даже срубил в горах небольшую пихту, чтобы поставить её в квартире, вместо новогодней ёлки… В тот день я пришёл со службы и с бутылкой коньяка отправился к товарищу в дом, где жили наши работники из гражданских контрактов. Ночью нежданно-негаданно началась стрельба. Мы с приятелем выскочили на балкон, а на улице – настоящий фейверк из трассирующих пуль, разрывов снарядов! Поэтому когда говорят, что операция «Шторм» якобы прошла тихо и незаметно, не верьте – стреляли по всему городу. Потому что наши брали не только дворец Амина, но и городские объекты, и далеко не везде это шло мирно. Помню, как пули шаркали по стенам и по нашему балкону, а по городу шла бронетехника явно не афганской армии… Ощущение не из приятных, ведь могло и зацепить – кто бы потом за это отвечал?! Во-вторых, на следующий день узнал, что вошедшие в Кабул советские солдаты уничтожили танковую роту из моей 4-й бригады, которая охраняла здание Гостелерадио. А ведь я хорошо знал этих погибших ребят, с командиром роты, моим ровесником, был даже в дружеских отношениях, и он как-то раз приглашал меня на обед… Зачем надо было его убивать?! Уверен, сказали бы им – они не стали бы препятствовать нашему продвижению, а тем более стрелять в советских людей. Но их просто уничтожили! Это произвело на меня лично очень гнетущее впечатление – ну зачем было убивать друзей?! Знаете, именно после этого я почувствовал, что отношение афганцев к нам стало меняться в худшую сторону. – Об этом до сих пор много спорят военные историки и ветераны афганской войны… Как вы думаете, наша армия была готова к той войне, в которую втянулась сразу после ввода войск в конце 1979 – начале 1980 года? – Несомненно, наша армия была боеспособной – да и не могла Советская армия быть другой. Проблема в том, что к ТАКОЙ войне она оказалась не совсем готовой, то есть к войне партизанской, диверсионной – это когда враг одновременно везде и нигде. Армия же готовилась к классическим боевым действиям, то есть с классической линией фронта, с тылом, с понятным и видимым врагом. А тут… Кроме того, для Афганистана не была приспособлена ни наша военная форма, ни снаряжение солдат и офицеров, ни уставные способы ведения боевых действий. Впрочем, наши довольно быстро исправили все эти недочёты и недостатки и уже очень скоро стали проводить успешные боевые операции. Если быть справедливым, то и афганская армия также не готовилась к партизанщине. Она тоже была нацелена прежде всего на отражение внешней агрессии. И ей также пришлось перестраиваться буквально на ходу. Кроме того, афганцы очень не хотели стрелять в своих, но пришлось… Увы, ввод наших войск спровоцировал здесь кровопролитную гражданскую войну и радикализацию общества, со всеми вытекающими отсюда печальными последствиями. – Когда вы увидели наших первых погибших солдат? – На моей памяти первыми убитыми были солдаты афганской армии, ведь я служил именно в её рядах. После событий в декабре 1979 года нашу бригаду по частям раскидали по всему Афганистану. Весной 1980 года я попал в город Джелалабад, провинция Нангахрар, это на юго-востоке страны, на пакистанской границе, через которую постоянно шли банды душманов. Так что ситуация здесь была очень сложной. Во время марша на Джелалабад в пропасть упал афганский танк – экипаж погиб полностью. Нас с советником послали в командировку под Джелалабад разбираться с этим танком – надо было очистить его от пулемётов и боеприпасов. В районе Герде Катс мы дважды нарывались на душманские засады. По нам стреляли, техника в колонне рвалась на минах, мы ожесточённо отстреливались. Вот там-то на мине подорвался наш грузовик ЗИЛ-131, в котором сидели афганские солдаты из 11-й пехотной дивизии, многие погибли. Именно эти люди и стали первыми увиденными мною погибшими… Впечатление по-первой было очень тяжёлое… А собственно наших павших я увидел впервые уже во время второй поездки в Афган, в качестве корреспондента ТАСС. Это было на аэродроме города Кундуз – там на металлическом настиле, рядом с вертолётом в ряд лежали наши солдатики, накрытые брезентом. Помню, как из-под этого покрывала торчали обожжённые руки и ноги… Я не делю советских и афганских солдат. Они все для меня были НАШИМИ, хотя первые, конечно, роднее. – Каковы ваши впечатления об афганской армии? Была угроза, что ваши афганские подопечные могут выдать вас и советских военных советников в руки душманов? – Да, такие случаи были, но главным образом в пехоте, которую часто набирали насильно. Призыв шёл так – солдаты, милиция и местная госбезопасность оцепляли кишлак или район города, хватали всех взрослых и молодых мужчин без разбора, ставя их под ружьё. Понятно, что это уже не армия, а самый настоящий сброд, от которого можно было ждать чего угодно. Вплоть до убийства офицеров и советских советников или их выдачи в руки душманов. Но мне повезло – я служил в танковой части, а это была элита. И не просто элита – ведь именно 4-я бригада в апреле 1978 года подняла в Кабуле восстание, которое потом назвали Апрельской революцией. Мало того, танковые экипажи бригады практически целиком состояли из офицеров. Экипаж танка Т-62 – четыре человека. Так вот, командир, водитель и наводчик были офицерами, и только заряжающий – из призывников. Многие из них учились в Союзе, неплохо знали русский язык, прекрасно относились к нашей стране. Так что никаких проблем у меня с ними не было. Наоборот, они часто предупреждали нас о возможных опасностях – например, куда можно ехать, а куда не стоит и соваться. Я их сегодня вспоминаю самыми тёплыми словами. – Когда в августе 1980 года вы первый раз покидали Афганистан, были рады, что уезжаете? – Был не просто рад, а безумно рад! Начну с того, что перед отъездом целый месяц жутко болел. Однажды, чтобы не получить тепловой удар из-за жары, во время очередного боевого выхода мне пришлось отхлебнуть воды из горной речушки, чего в Афганистане европейскому человеку категорически нельзя делать. Я сразу подцепил целый инфекционный «букет Абхазии» – паратиф, амёбу, жуткое расстройство желудка и прочие гадости. Температура поднялась под 40, всего выворачивало, текло, как говорится, из всех щелей… Меня, можно сказать, по блату пристроили в Центральный госпиталь Кабула, потому что своего госпиталя у советников не было. Там три недели пролежал под капельницами. Исхудал так, что друзья перестали узнавать, стал весить всего 46 килограммов. Было очень плохо и муторно, началась сильная тоска по дому… Но вместо дома после выписки ещё на два месяца угодил в инженерно-сапёрный полк в провинции Парван… Так что моя командировка продлилась с положенного одного года до 14 месяцев – понятно, что и этот фактор вдохновения не прибавлял. К тому же война разгоралась и становилась всё более ожесточённой – в нашей переводческой группе уже были безвозвратные потери. В мае 1980 года в БТРе сгорел пятикурсник Саша Матасов… В общем, когда я всё же уволился и сел в пассажирский самолёт, вылетавший из Кабула, то от радости буквально не находил себе места. Но более всех, конечно же, радовалась моя мама, когда встречала меня в Москве. – Потом вы всё же вернулись на Афганскую землю, уже как журналист-международник… Судя по вашим книгам, вы любите Афганистан и его историю. Чем эта страна вас так притягивает? – Я сам не раз об этом задумывался… Знаете, в Афгане я провёл в общей сложности более 13 лет. И он притягивает меня вовсе не своей восточной экзотикой, а, наверное, тем, что здесь прошла вся моя молодость. Я ведь приехал туда, когда мне был 21 год, а уехал в 1990 году, когда было уже 33. И позже бывал наездами… Вспоминаю не только войну и связанные с ней трудности. Ещё до начала боевых действий мне удалось поездить по стране и вдоволь полюбоваться всеми здешними красотами – горными реками, водопадами и долинами, красоту которых никаким языком описать нельзя. Словом, впечатления от тогдашней страны, да ещё во времена юности, остались самыми замечательными. Разве это можно не ценить? А ещё здесь остались люди, с которыми дружу и по сей день. Например, с бывшим замполитом ремонтной роты нашей танковой бригады – его я случайно встретил в Кабуле в 2007 году, с тех пор регулярно созваниваемся. Конечно, мне сегодня не нравится то, что творится в Афгане. Кабул рассчитан на 150 тысяч населения, а сегодня там реально живут не менее 7 миллионов человек, главным образом беженцев. Это убивает не только городское благоустройство, но и природу – красивая река Кабул превратилась в настоящую сточную канаву. Плюс дикая преступность, наркомания, отсутствие каких-либо понятий о законности, исламские радикалы во власти… Вот во что превратилась когда-то уютная страна после того, как какие-то дяденьки из внешнего мира – советские и американские – решили переделать Афганистан по своему образу и подобию… Грустно! – Как бы вы оценили коммунистическое руководство Афганистана? Были ли они самостоятельной политической силой или только марионетками Кремля? – Когда они весной 1978 года готовили свой государственный переворот, то в Кремле об этом даже не подозревали. Лишь после Апрельской революции Москва была вынуждена взяться за поддержку НДПА. Но даже после этого лидеры партии оставались самостоятельными – и Тараки, и Амин. Кроме разве что Бабрака Кармаля, которого наши возвели во власть в декабре 79-го года. Не знаю, зачем это понадобилось Кремлю. Ведь Амин, при всех его минусах, был очень сильной личностью. Да, с манерами восточного деспота, но в такой стране, как Афганистан, иного правителя и быть не могло. Я уже говорил, что хотя страну он держал и в жёстких руках, но зато на улицах не было уголовной преступности. А как его убрали и посадили абсолютно несамостоятельного Кармаля… Афганцы видели, что это полностью марионеточная фигура, что все решения за него принимают советские советники, что из своей резиденции он никуда практически не выходит, что он буквально спивается – а это ведь мусульманское общество, где пьянство считается грехом… В общем, при Кармале всё держалось на наших штыках, а у местной власти не было никакого авторитета. Отсюда и ожесточённое сопротивление афганцев «советской оккупации». Так что Кремль поступил правильно, когда в 1986 году заменил Кармаля на Моххамада Наджибуллу. Я его лично знал и встречался – это был волевой и харизматичный руководитель государства… – На ваш взгляд, мог бы Наджибулла удержать Афганистан, если бы его не бросили в 1992 году? – Да, я уверен в этом. Я был одним из немногих советских журналистов, кто не побоялся остаться в стране после вывода наших войск в 1989 году. Помню, что осталось тогда около 60 наших граждан. Мы не испугались. Не испугались и президент Наджибулла со своей армией. И эта армия показала, что наши советники все годы войны работали над её укреплением не зря. Она стала очень боеспособной, проявляла в борьбе с душманами настоящие чудеса героизма – об этом душманские командиры потом мне сами говорили. Мало того, в 1989 году афганская армия перешла в наступление и отбила у духов сразу несколько городов, в том числе Джелалабад. Думаю, если бы мы продолжили оказывать помощь этой армии боеприпасами, техникой и вооружением, то Наджибулла устоял бы. Но разрушился Советский Союз, а президент новой России Ельцин отказал Афганистану в любой помощи и поддержке. В результате сегодня имеем то, что имеем – зверски убитого Наджибуллу, разрушенную страну, годы американской оккупации и исламских радикалов… Впрочем, даже не в этом состоит главное предательство. Мы предали людей, которых были просто обязаны вывезти из Афганистана. Я сам видел в 1990 году, как в советское посольство приходили наши афганские помощники по борьбе с душманами, просили визу на выезд в СССР, но никому этой визы не дали! Даже тем, кто был награждён советскими наградами – например, отказали афганскому боевому лётчику, кавалеру ордена Красной Звезды, хотя за пилотами духи охотились особо. Не дали визу и первому афганскому космонавту, Герою Советского Союза, хотя он в советском посольстве в Дели (был в командировке в Индии) очень просил, резонно опасаясь за свою жизнь… Так что мы сегодня можем много смеяться над американцами, которые спешно бежали из Афгана. Но ведь они-то своих не бросили, а постарались всех вывезти! А вот наши… Помню, когда вернулся в страну уже в 2000-е, знакомые афганцы встретили меня хорошо и приветливо, но чувствовалось, что неприятный осадок у них остался… Так что завести себе новых друзей здесь нам будет сложно…