Смерть чернокожего американца Джорджа Флойда из Миннесоты, погибшего после задержания, вызвала волну протестов. Беспорядки в США — не первый случай, когда жесткие действия полиции провоцируют ответную реакцию, ведь взаимоотношения граждан и правоохранительных органов — это потенциально конфликтная среда. И Россия — не исключение. Любую небрежность или ошибку в действиях полиции россияне воспринимают как пренебрежение их правами и свободами, будь то жесткие задержания, подброшенные наркотики или задержание пикетчиков. О потенциально опасных ошибках, которые допускают российские полицейские, и о том, как реагируют на них граждане, «Ленте.ру» рассказал генерал-майор ФСБ в запасе Александр Михайлов.
Лента.ру: Что вы думаете о беспорядках в США? Это цепь случайностей или закономерность?
Александр Михайлов: В условиях эпидемии коронавируса градус напряженности и нетерпимости значительно поднимается. Мы везде наблюдаем выхлоп пара. В такой гипертрофированной форме он произошел в США и Европе.
В США — бунт афроамериканских маргиналов. Такое противостояние на расовой почве уходит корнями в прошлое. Оно всегда было острым — часто достаточно искры, чтобы разгорелось пламя. Сегодня так и произошло.
Если внимательно рассматривать действия того американского полицейского, это была скорее трагическая случайность, нежели злой умысел. Но для темнокожего населения без разницы, что там было, — им важен повод, и он оказался достаточно серьезным.
Афроамериканцы остро и в самых разных формах реагируют на гибель собратьев в США. Сегодня это сдетонировало по всей стране, и американским властям будет очень сложно справиться с ситуацией. Речь идет уже не о справедливости, а о претензиях части населения — расовых, политических и экономических.
В Штатах ситуация осложняется еще и тем, что во время таких протестов появляются лидеры, которые начинают выдвигать политические лозунги. Этот процесс будет долгим. Возможно, его смогут погасить, но он все равно будет тлеть, и любой другой повод опять взорвет общество.
В России возможна такая гражданская солидарность в ответ на полицейский произвол? Не погромы, а именно массовые протесты, с которых все началось.
Грозит ли нам то же, что в Америке? Моя точка зрения — нет. У нас есть общество граждан, но нет гражданского общества. У темнокожего населения США потрясающая способность к объединению. У американцев есть чувство локтя, основанное на знании своих прав. Они очень быстро объединяются против власти и, заметим, очень агрессивно.
Конечно, и у нас бывают очаги возбуждения в ответ на неправильные действия полицейских, но такой бурной реакции не происходит. Хотя есть горячие нравы в регионах Кавказа, где люди живут по родоплеменным традициям, — там возможны такие реакции.
© Sarah Silbiger / Getty ImagesДаже в 90-х, когда в стране было много митингов и демонстраций, все они носили интеллигентный характер. Я анализировал массовые акции в России, особенно последнего времени, и заметил одну очень важную вещь: нередко опасения власти насчет протестов очень завышены.
Люди проявляют агрессию, когда видят угрозу от правоохранительных органов. Там, где полицейские были без экипировки, люди вели себя значительно спокойнее. Они видели таких же людей с открытыми лицами, которые живут среди нас и просто выполняют свой долг.
Посмотрите на полицейских в Великобритании во время протестов — у них вообще нет специальной экипировки — ни масок, ни касок. Они вооружены только дубинками. А вот когда выставили «космонавтов», толпа сразу взорвалась: она увидела хорошо защищенных бойцов, готовых к нападению. И люди реагируют на них агрессивно.
Разве не стало примером солидарности граждан дело журналиста Ивана Голунова, которого год назад задержали по сфабрикованному обвинению?
Я не думаю, что это была солидарность. Это была, на мой взгляд, спонтанная акция протеста. Солидарность предполагает некую пролонгированность и развитие, а тут, когда журналиста задержали, протест возник, а потом ушел, не выдвинув никаких особых выходящих за рамки логики требований, и уж совсем не проявил новых лидеров. Остались те же лица, к которым отношение весьма неоднозначное.
У многих тогда просто накопилась моральная усталость — не от действий полиции. Усталость, вызванная материальными проблемами, невозможностью реализовать права, которые гарантированы.
Дело Голунова было просто детонатором ленивого протеста. Протестующие напоминали скорее некое кухонное объединение, и за протестом ничего не последовало. Из частного повода не последовало общего серьезного развития.
Было ощущение, что дело Голунова объединило многих как раз из-за массовых дел о подбросе наркотиков, ведь это такое распространенное преступление среди полицейских…
Люди увидели возможность реализации своей негативной энергии: они пришли потому, что устали от всего. Беспредел конкретных полицейских был вторичным — просто повод, а не причина. А причина в том, что в обществе накапливается негативный потенциал, неудовлетворение, которое периодически выплескивается.
В таких случаях у каждого своя причина для протеста, но ничего не меняется в целом. Однако протесты, которые возникают по локальному поводу, могут однажды перерасти в нечто общее — это надо понимать.
Почему наши правоохранительные органы не могут понятным языком донести свою позицию до общества? Мы уже не говорим о рядовых сотрудниках — даже официальные представители говорят так, будто протокол зачитывают.
Диалог с обществом — это неотъемлемая часть работы правоохранительных органов. Причем диалог не формальный, не по суфлеру, как сейчас. Меня тошнит уже от того, как девчонки перед камерой читают по суфлеру протокольные фразы. И говорить о том, что они могут выстроить конструктивный диалог с обществом, бессмысленно.
Никакой системы взаимодействия между МВД и обществом сейчас нет. Все эти сухие сообщения о том, что вор украл банку кофе в магазине, никого не трогают и лишь иллюстрируют провальную информационную политику МВД.
Может быть, это специально выбранная тактика отстранения и дистанцирования от общества?
Нет, это не специально — все зависит от человека. МВД стало загонять все свои информационные потоки через центральный аппарат, что, по большому счету, очевидная глупость. Ведь человек из Москвы не может комментировать события, происходящие, например, в Дагестане. А местным на роток накинули платок.
Когда я служил в МВД, у нас каждый вторник были пресс-конференции: могли прийти журналисты, представители общественных организаций, задать вопросы, высказать свою точку зрения. Сегодня такого нет. Система, призванная работать с населением, окуклилась и превратилась в автоответчик.
После задержания основателя паблика «Омбудсмен полиции» Владимира Воронцова пошли одиночные пикеты. Вышел журналист Илья Азар — его арестовали. Потом вышли с одиночными пикетами другие журналисты и неравнодушные граждане — и их всех задерживали и наказывали за нарушение режима самоизоляции…
Вот теперь скажите мне, кто в данной ситуации является провокатором — тот, кто вышел, или тот, кто его задержал? Полицейские же не решили проблему. Можно привлечь к ответственности по любому поводу. В советские времена была шутка: настоящий милиционер может придраться даже к столбу.
Можно оштрафовать, можно привлечь. У нас некоторые начальники купаются в запретах, как свиньи в грязи, и получают от этого удовольствие, но проблема не решена. Сегодня десять человек задержали, завтра двадцать задержат, послезавтра — тридцать. Но недовольство будет расти.
Потому что сейчас у нас любят сразу свернуть голову. Начинаем прессовать людей по поводу и без. Реакция должна быть объяснимая, не нужно придумывать в оправдание карантин или еще что-то. Если человек вышел протестовать — пригласите его на беседу, выслушайте его точку зрения, доведите до него свою точку зрения. Это кропотливая работа. Предупредите, наконец, — тут важно, кто и как с ним говорит.
Мне иногда приходилось работать с людьми, которых я органически не переваривал, но был вынужден с ними работать. Я понимал: каким бы он мерзавцем ни был, если сегодня этого не сделать, не начать с ним диалог, а включать репрессивные методы (а в Советском Союзе это было проще), то ничего не выиграешь. В итоге и система проиграет, и общество будет возбуждено.
Нельзя через телесуфлер общаться с людьми и обществом — нужен простой человеческий разговор.
А откуда взялась эта вседозволенность в полиции? Все мы помним проявления неоправданной жестокости, за которые крайне редко виновные несут ответственность.
Любая правоохранительная система и спецслужбы пытаются добиться наибольших преференций по формальным поводам: дайте нам такие права и сякие… И наши депутаты охотно идут им навстречу. Но прежде чем давать права, надо посмотреть, как использовались уже имеющиеся.
Вот один депутат предложил ввести уголовную ответственность за вовлечение подростков в политическую деятельность: в законопроекте санкции — до десяти лет лишения свободы. А кто-нибудь анализировал применение административных мер, которые прописаны в КоАП по этому вопросу?
Там санкции — 50 тысяч рублей для физического лица и 500 тысяч для юридического лица. Какова практика применения этих санкций, сколько лиц привлечены к ответственности по административному кодексу и получили эти штрафы? Нисколько, потому что по ней доказать преступный умысел практически невозможно.
Но при этом, имея ресурс, который не использовался, предлагается перебросить его в УК РФ. А что, УК будет работать? Мы должны понимать, что как только появляется новая статья в УК, это сразу попадает в статистику: если мы в прошлом году одного осудили по этой статье, то в этом нужно осудить двоих, а в следующем — троих. Это попытка играть на поляне запретов и ужесточения наказаний, и ни к чему хорошему она не приведет.
А что вы думаете про законопроект о расширении полномочий полиции?
Ничего там расширяющего полномочия нет, по большому счету. Идет формализация реально существующей практики, чтобы исключить обвинения. Вот говорят, что полицейским разрешат стрелять, — так у них и сейчас есть это право. Есть четкая инструкция по применению табельного оружия.
Наши очень редко стреляют, в отличие от американских полицейских. Ни один из наших не будет применять оружие, зная, что прокурор его завтра арестует. Любое применение оружия будет рассматриваться прокурором, и если оно было применено необоснованно, полицейский будет осужден.
Во время службы в МВД я занимался аналитикой гибели преступников от рук милиционеров и милиционеров — от рук преступников. Соотношение было один к трем, а в некоторых субъектах — один к пяти. То есть на одного убитого преступника было три-пять убитых милиционеров.
Самыми незащищенными были участковые: сотрудник выехал на дебош без оружия, вышел мужик с топором и зарубил его или застрелил через дверь. Водители оперативных машин часто погибали. Оперативники рванули на адрес, а преступник выскочил в окно и единственный, кто на месте, — это водитель оперативной машины: он бежит за преступником, и тот его убивает.
Таких случаев было много, и тогда было принято решение активнее применять оружие на поражение для защиты жизни сотрудников правоохранительных органов. Было соответствующее разъяснение министра… Через некоторое время мы проанализировали — и соотношение стало один к одному. Милиция почувствовала, что у нее за спиной есть правда.
Но в некоторых городках, как пельмени в жару, слиплись наши правоохранительные, прокурорские и следственные органы с бандитами. Полицейский правомочно применил оружие в отношении преступного авторитета.
На моей практике в Федеральной службе по контролю за оборотом наркотиков (ФСКН) такая ситуация была в Туле. Наш сотрудник правомочно застрелил авторитета, у которого было оружие в руках, и он несколько раз уже применял это оружие против сотрудников правоохранительных органов. Авторитет получил пулю в лоб.
Районный прокурор сказал: законное применение оружия. А областной избрал сотруднику меру пресечения и посадил в камеру. Там его убили те, кого он закрыл за наркобизнес. Поэтому наши полицейские как не применяли оружие, так и не станут, какие бы законы мы ни принимали. А это тоже недоверие к существующим институтам.
Как только люди почувствуют, что полиция стоит на страже их интересов, — отношение к полиции изменится, но это трудоемкий вопрос, который она решать не умеет. И самое главное — полиция убедила себя: то, что все мы наблюдаем сегодня, — это норма. Но разговор с обществом невнятным языком протокола через телесуфлер, без прямых контактов, лишен всякого смысла.