Коммунизм в одном отдельно взятом городе
Почему радикальные выводы из протестантских доктрин ужасали и самих протестантов Оперный театр XIX века очень любил выводить на сцену знатных персонажей из всамделишней европейской истории, но вот лидеров Реформации делать оперными героями как-то стеснялся. Ни тебе оперы "Лютер", ни тебе оперы "Кальвин"; Генриху VIII, правда, повезло больше, но Генрих -- персона гибридная, он и реформатор, и рыцарь, и Синяя Борода. И только "Пророк" Джакомо Мейербера (1849) стоит особняком -- да, опера о протестантском лидере, и еще какая! О пяти актах, с грандиозными хоровыми сценами, зрелищными театральными чудесами (вплоть до взрывающегося в финале дворца), балетом конькобежцев (танцовщики парижской Оперы рассекали на роликах). И еще с хоралом "Ad nos, ad salutarem undam" -- который так понравился Листу, что он популяризировал его, написав на тему хорала органные фантазию и фугу. "Ad nos, ad salutarem undam, venite, populi" -- призыв прийти к "спасительной волне", то есть к крещению. Речь об анабаптистах, религиозных бунтарях первой поры Реформации, которые, помимо прочего радикализма, фраппировали умеренное население отрицанием крещения младенцев как недействительного; истинным христианам надлежало, значит, заново креститься в сознательном возрасте. А сам "Пророк" -- это Ян Бокельсон, Ян из Лейдена, Иоанн Лейденский. Молодой голландский ремесленник, оказавшийся во главе анабаптистского мятежа -- одного из мятежей, но такого, который занимал, пугал, смущал, волновал несметное количество умов от все того же Лютера до Энгельса и Каутского. Мюнстер, богатый вестфальский город, резиденция князя-епископа, еще с 1520-х года стал склоняться к лютеранскому учению, причем, благодаря стараниям проповедника Бернхарда Ротмана, в крайних формах и с периодическими погромами в католических храмах. Вскоре воинственные вожди анабаптистов с севера, из Голландии, прослышали о том, что в Мюнстере "слово Божие проповедуется наилучшим образом",-- и явились в город со своими горячечными речами об Антихристе, конце света и тысячелетнем царстве. К началу 1534 года новое крещение приняли уже 1400 человек, примерно одна пятая взрослого населения города. Князь-епископ, почему-то до той поры смотревший на бурление в городе сквозь пальцы, потребовал прекратить уже безобразие и пригрозил казнями. Но тут городской совет взбунтовался в открытую. 10 февраля, говорят хронисты, в небе над Мюнстером явились три солнца, всадник с мечом в руке и человек с окровавленными руками; католики спешно бежали из города. На следующий день епископ начал осаду -- одну из тех долгих старинных осад, которые до определенного момента оставались крайне щадящими и осажденных более устрашали, нежели морили. Под защиту городских стен меж тем стекались люди -- напуганные крестьяне, фанатики и просто проходимцы. Ян из Лейдена, уже поселившийся в Мюнстере в качестве самого решительного эмиссара анабаптистских кругов, пригласил из Харлема своего учителя Яна Матиса, который и возглавил город. Укрепления спешно приводили в порядок, но экстатические проповеди Матиса -- горе нечестивцам! Боже, рази! ей, гряди, Господи Иисусе! -- заставляли предположить, что это и ни к чему, потому что второе пришествие ожидается не далее как на ближайшую Пасху, 5 апреля 1534 года. Однако светопреставления не случилось. Тогда Матис, крича, что Господь дарует ему силу Гедеонову супротив нечестивых мадианитян, вместе с горсткой охваченных тем же ражем сторонников помчался с оружием в расположение осаждающих войск -- где немедленно был зарублен епископскими наемниками. Так Ян остался один. Харизматичности ему было не занимать -- несостоявшееся явление гнева Господня на грешников жителей Мюнстера не только не разочаровало, но побудило еще теснее сплотиться вокруг нового пророка. Город успешно отражал попытки штурма, недостачи в провианте до поры не было, как не было и недостатка надежды на сверхъестественную помощь. Женщина по имени Хилле Файкен, вдохновленная рассказом о Юдифи, решила даже пробраться в неприятельский лагерь и поразить супостата -- но ей посчастливилось куда меньше, чем вдове из Ветилуи. Женщин в городе было втрое больше, нежели мужчин; ресурсами в условиях осады нужно было распоряжаться осмотрительно. И ту и другую проблему Ян решил в своем роде даже эффективно, но только выбранные им методы вызвали у следивших за мюнстерскими событиями шок. Сначала Ян (конечно, по наитию свыше) объявил себя царем "Нового Иерусалима", который полноту власти сложит только к ногам имеющего вот-вот явиться Судии. Вместо городского совета делами стали заправлять двенадцать "старейшин Израилевых". Каждому мужчине было предписано взять столько жен, сколько будет возможно, чтобы каждая женщина с 11-12 лет имела супруга и господина; здесь аллюзия, видимо, не только на полигамию ветхозаветных пророков и царей, но и на эсхатологические прорицания Исайи: "И ухватятся семь женщин за одного мужчину в тот день, и скажут: "свой хлеб будем есть и свою одежду будем носить, только пусть будем называться твоим именем,-- сними с нас позор"". Сам "царь" подавал пример, заведя сначала четыре жены, потом шесть, потом и все шестнадцать. И еще Ян попытался сделать из ганзейского купеческого рая социум, где, ровно как у апостолов, все было общее. Золото и серебро прибрал к рукам город, оставшуюся сельскохозяйственную землю тоже. Деньги были запрещены, все книги, кроме Библии, уничтожены, торговля упразднена, ремесленники работали опять-таки на город, который распределял все потребное между горожанами в духе равноправия и справедливости. Не всем, правда, нравилось, что при этой апостольской простоте царь являлся вершить суд и расправу в драгоценной мантии и золотой короне, окруженный столь же пышно разряженным двором. Голытьба, может, и не возражала, с толпой Ян вообще прекрасно ладил. Но остаткам бывшего патрициата был все менее по вкусу этот жуткий угар -- проповеди, казни, разврат в обличии библейского брака, свирепый массовый транс на грани отчаяния, снова проповеди, а хлеба все меньше, а войск под стенами все больше. 25 июня 1535 года, после 14 месяцев осады, предатель открыл ворота солдатам епископа. Ян Лейденский умер семь месяцев спустя -- и не в результате взрыва, как у Мейербера, а на эшафоте, где его вместе с двумя сподвижниками медленно растерзали на кусочки раскаленными щипцами. Разгром Мюнстера не был триумфом католиков; Лютер гадливо говорил об анабаптистской вольнице, что там "бесы кишат, как жабы", и князю-епископу пришли на подмогу и те светские князья, которые к Лютерову учению относились благосклонно. Собственно, примерно так же было и десятью годами ранее, когда в Германии восстали -- и тоже как будто бы с религиозными мотивами -- тысячи крестьян. Лютеру (как, впрочем, и Кальвину) категорически не нравилась в анабаптизме жестокая истеричность, порывистость, череда не знающих удержу пророчеств и видений. И Лютер, и Кальвин исходили из того, что историческая церковь с ее почтенными практиками вроде крещения младенцев -- по природе своей не "синагога сатаны", а церковь апостолов, которую только надо решительно и методично очистить от вкравшихся злоупотреблений. Анабаптисты же, обрубая все корни, творили что-то свое, грозное и иррациональное. Марксисты с похвалой отзывались о мюнстерских сидельцах, видя в них прямых предшественников коммунистического движения. Враги Иоанна Лейденского действительно ставили ему в вину введение новых (и преступных) общественных порядков, но записывать его в пламенные коммунисты -- дело на любителя; антикатолические публицисты XVIII века тоже раздули скандал по поводу того, что иезуиты-де покушаются на закон и порядок путем того, что в своих "редукциях" в Парагвае обобществляют средства производства,-- а иезуитов в коммунистический манифест записывать совсем неудобно. Здесь важно другое: с младенческой своей поры магистральный протестантизм нащупал очень важный "предохранитель" в своих воззрениях на общество. Государство, всякого мистического ореола лишенное,-- вещь полезная, чем в своих секулярных делах оно справедливее и добросовестнее, тем лучше и народу Божьему. И всякая визионерская теократия, и всякое "восстание масс" в контексте городской Европы XVI-XVII веков были обречены на историческую неудачу. Иногда, правда, колоритную -- для оперы в самый раз. Сергей Ходнев
