Труд, морозы и пропаганда

Сколько их, куда их гонят… Главнокомандующий советскими войсками на Дальнем Востоке маршал Александр Василевский в мемуарах указывал такие цифры: «К концу августа было полностью закончено разоружение Квантунской армии и других сил противника… Были определены пункты приёма военнопленных, маршруты их движения и время. У нас в плену оказалось 1468 японских генералов, 594 тысячи офицеров и солдат». По официальным данным ГУПВИ (Главного управления по делам военнопленных и интернированных НКВД СССР), всего советские войска взяли в плен 639 776 солдат и офицеров японской императорской армии, но среди них были и китайцы, и монголы, и корейцы. Из этой огромной массы сдавшихся 64 888 раненых и больных были освобождены ещё в Маньчжурии. 12 318 человек из общего числа переданы правительству Монголии, 15 986 человек раненых умерли до вывоза в СССР. В распоряжение самого НКВД были переданы и направлены в лагеря и отдельные рабочие батальоны (ОРБ) 526 637 военнопленных. Судьбы тех, кто оказался в советском плену, были разными — как и сведения об их количестве. По данным министерства здравоохранения, труда и благосостояния Японии, на работы в СССР было депортировано до двух миллионов японских военнослужащих и мирных граждан. Например, в лагере № 48, неподалёку от Суздаля, содержался лейтенант Фумитака Коноэ, принц, член императорской фамилии, старший сын бывшего премьер-министра Японии. 29 октября 1956 года принц скончался от кровоизлияния в мозг.В целом в результате тяжёлого труда и болезней, по японским сведениям, погибли 374 041 человек. По советским данным, умерли в плену 62 069 человек, 473 000 — возвращены в Японию. Пленённые японцы сначала находились в транзитном лагере в Дайрене (Дальнем), затем через Корею эшелонами перевозились в Приморье, а оттуда направлялись «в Сибирь». В действительности география их окончательного размещения была весьма обширной: около 30 регионов СССР, от Приморья и Колымы до Подмосковья, Казахстана и Узбекистана. Для них были срочно подготовлены самые различные помещения: где-то капитальные, где-то землянки, а где-то пленные сами строили себе бараки. Мне приходилось просматривать сохранившиеся в архивах протоколы заседаний Приморского краевого комитета ВКП (б) за послевоенный период, и в 1946—1947 годах буквально не было ни одного, в котором не рассматривались бы те или иные вопросы содержания пленных японцев. Речь шла об их размещении и бытовых условиях, о выработке или невыполнении нормы (и причинах этого), о надлежащем питании (в том числе о достаточном количестве риса), о политработе и возможности совершать религиозные обряды, даже о художественной самодеятельности пленных. В случаях несправедливого или жестокого обращения с японцами виновные наказывались вплоть до исключения из партии. В постановлении ГКО № 9858сс от 23 августа 1945 г. «О приёме, размещении и трудовом использовании военнопленных японской армии» говорилось: «Госкомитет Обороны постановляет: обязать НКВД СССР т.т. Берия и Кривенко принять и направить в лагеря для военнопленных до 500.000 японцев». Этим же документом предписывалось «перед вывозом на территорию СССР организовать рабочие батальоны численностью 1000 человек каждый. Исполнение обязанностей командиров батальонов и рот возложить на лиц низшего офицерского состава японской армии». Один из бывших в плену в России японцев вспоминал: «Наш поезд прибыл на станцию Никольск сибирской железной дороги. Если дальше двигаться на юг, будет Владивосток, а если на Север — Сибирь. Узнав об этом, все с затаённым дыханием ожидали приговора судьбы». Работа, ещё раз работа и пропаганда…За годы Великой Отечественной войны в СССР уже сложилась система использования «трудового потенциала» военнопленных. Часть из них оставалась в рабочих батальонах Министерства обороны, а большинство поступало в распоряжение НКВД, где по аналогии с ГУЛАГом было создано ГУПВИ, то есть система лагерей. В том же Приморье они были расположены буквально по всему краю: в Находке, Артёме, Уссурийске, Арсеньеве, Новосысоевке, Чернышёвке, Реттиховке, Покровке, Чугуевке, Кавалерово, Новомихайловке, даже в северной Самарге. В течение нескольких лет японцы валили лес, работали на полях, на строительстве заводов и элеваторов, автодорог и плотин. В Приморском крае их силами были сооружены Находкинский торговый порт и Седанкинский гидроузел во Владивостоке, возведены целые жилые кварталы в городах. Конечно, нахождение в лагерях не было лёгким, к тому же существовал языковый барьер. Японцами руководили, как уже было сказано, их воинские командиры, сознание которых было проникнуто самурайским духом, и какие они отдавали приказы и какого рода вели беседы с солдатами, в общем-то, было неясно. Контакты с местным населением и конвоирами были весьма ограничены. Этот процесс был неотделим от «трудового воспитания», предусматривался всеми инструкциями по обращению с военнопленными и неуклонно проводился в жизнь. Японцам читались соответствующие лекции, обязательной была политинформация, выпускалась наглядная агитация. Большая часть «воспитуемых» дисциплинированно воспринимала эти усилия лагерных властей как неизбежную «нагрузку», не противясь ей; однако некоторые проявляли и активность. Вот слова одного из побывавших в советском плену — Хама Хисаити: «Я думал, что меня могут не вернуть домой, и поэтому на демократических занятиях говорил не то, что думаю. Мы боялись активистов. Потом я слышал, что некоторых из них сбросили в море сами же военнопленные, когда их репатриировали». Из бывших военнопленных хорошо был известен в Японии Минами Харуо, певец, начавший выступать ещё в 1939 году, в возрасте 16 лет. В 1944 году он стал служить в императорской армии, был отправлен в Маньчжурию и попал в плен, четыре года провёл в лагере под Хабаровском. Минами Харуо вернулся на родину в 1949 году и вскоре возобновил свою карьеру, став знаменитым исполнителем в стиле «энка». Он выступал с рок-композициями, одетым в кимоно, что было необычно для мужчин-певцов в то время. Для Минами Харуо некая «обида» на пребывание в плену не прошла с годами, и он (в отличие от многих других) был убеждённым антикоммунистом до самой смерти в 2001 году в возрасте 77 лет. Воспоминания тяжёлые, странные и не только…Главное, что осталось в памяти прошедших через лагеря для военнопленных, — тяжкий труд, «сибирские морозы» плюс идеологическая «переподготовка». Для всех без исключения годы плена стали личной жизненной трагедией, но зато дали некое знание населения СССР, его обычаев, привычек и культуры. Например, японцы с удивлением узнали, что там живут не только русские, но и люди других национальностей; почти все отмечали доброжелательное отношение местного населения, делившегося с ними едой и одеждой. Не менее важными оказались довольно странные для бывших пленников чувства: многие с явной ностальгией вспоминают этот, по их же словам, тяжелейший, период жизни. Например, так считает Тоябэ Хитоси, ныне профессор из города Ниигата. Известный цирковой артист Юрий Никулин в автобиографической книге «Почти серьёзно…» описывал гастроли во Владивостоке в 1949 году, когда одно из представлений давали специально для пленных японцев. Перед началом в цирке стояла необычная тишина — оказывается, зрители молились. Далее Юрий Никулин вспоминал: «Первый выход Карандаша. Он бодрой походкой появился на манеже, сказал первую реплику, и… тут встал пожилой японец, сидевший в первом ряду, и, повернувшись спиной к манежу, на весь зал стал переводить реплику. Карандаш сказал ещё одну фразу, японец и её перевел. Никто в зале не засмеялся. Михаил Николаевич побежал за кулисы и набросился на инспектора манежа:— Если он ещё раз скажет хотя бы одно слово, я уйду с манежа совсем.Угроза Карандаша подействовала. Переводчик замолчал. Мы же старались на манеже обходиться без текста. Японцы реагировали на всё сдержанно, но больше всех смеялся переводчик».Одна характерная деталь: после представления японцы покидали цирк-шапито строем и пели песню «Если завтра война…» на родном языке. И ещё один момент, на который стоит обратить внимание: пленных даже водили в цирк! Это к вопросу о тяготах пребывания в «советских застенках»… Некоторые привычки и обычаи русских удивляли японцев: например, что они носят «шерстяные сапоги» (валенки), а вместо носков «используют треугольные куски ткани, ловко наматывая эту материю вокруг своих ног и обуваясь в сапоги». Многие вспоминали, что жители угощали и жалели их, особенно «крупные русские женщины». Кстати, были и браки японцев с нашими девушками: только в городе Канске Красноярского края остались около 50 бывших солдат Квантунской армии, женившихся на местных жительницах. Многие за несколько лет плена в той или иной степени, обычно на бытовом уровне, овладели русским языком, кое-кто впоследствии даже стал переводчиком. Япония — Узбекистан. Через Россию… Като Кюдзо — японский археолог, историк и этнограф, кавалер узбекского ордена «Дустлик» («Дружба»), почётный гражданин города Термез. В его жизни встретились три страны: Япония, где он родился, СССР, где он провёл четыре года плена и выучил русский, и Узбекистан, где он занимался археологическими раскопками. В одной из книг Като Кюдзо писал: «Я стремился показать, насколько тесны связи между Японией и Сибирью. История отношений наших народов вместила многое, были в ней и драматические моменты, но было бы неправильным сосредоточивать внимание только на тёмных сторонах в этих контактах». Като Кюдзо родился в 1922 году, поступил в университет, с 3-го курса был призван в армию. Он успел стать лейтенантом-сапёром, но в августе 45-го в Маньчжурии сдался в плен; в сибирских лагерях провёл 1945−1949 годы. Об этом он писал так: Тем не менее в 1992 году в издательстве «Наука» в Москве были изданы воспоминания Като Кюдзо «Сибирь в сердце японца» — первая в нашей стране такая книга. Вернувшись на родину, он продолжил учёбу, а после окончания университета трудился в издательстве. В 1957 году по поручению руководства Като Кюдзо написал статью о жизни исследователя Центральной Азии Н.М. Пржевальского для энциклопедии «Культура и география мира». В 1978 году он перевёл на японский язык записки Н.М. Пржевальского о его втором Тибетском путешествии; публиковал Като Кюдзо и статьи о других русских исследователях. В 1963 году вышла в свет «История Сибири» — первая монография Като Кюдзо, а в 1972 году по приглашению Академии наук СССР он посетил нашу страну, побывав в Москве, Ленинграде, Новосибирске и Иркутске. Его научная деятельность охватывала обширную территорию, включая Сибирь, Монголию и Центральную Азию. Начав работать в Узбекистане, он уже в немолодом возрасте изучил узбекский язык и общался на нём. В 1989 году освоил киргизский. В 2010 году почётный профессор Национального музея этнографии Японии Като Кюдзо был награждён японским «Орденом священного сокровища» с золотыми лучами, с розеткой на ленте. Он ушёл из жизни в сентябре 2016-го, на девяносто пятом году, проводя раскопки древнего храма в Тебризе (Узбекистан). Возвращение к сакуре«Долгие годы сибирского плена» для многих японцев в реальности оказались не столь уж длительными. Репатриация началась уже в октябре 1946 года (и окончательно завершилась в апреле-мае 1950-го). Она проводилась в два этапа; первый пришёлся на осень 1946 года и весну 1947-го. Был выработан такой алгоритм: на основе решений Совета министров СССР министр внутренних дел своими приказами определял условия, порядок, сроки, количество и критерии отбора подлежавших репатриации, причём в их число не входили осуждённые за преступления и находящиеся под следствием. Отбор лиц на местах проводили комиссии, состоявшие обычно из начальника лагеря, его заместителей, врачей и оперативников.4 октября 1946 года Совет министров СССР выпустил постановление № 2235−921с о репатриации японских военнопленных и гражданских лиц. 11 октября министр внутренних дел издал приказ № 91 610: «Обеспечить репатриацию японских военнопленных из лагерей МВД в 1946 г. не менее 25 000 чел.». Постановлением Совмина СССР от 13 декабря 1946 года № 2690−1109с их общее количество было увеличено за счёт пленных, репатриированных с территории Северной Кореи и Ляодунского полуострова. 8 марта 1947 года Совмин принял постановление № 481−186с, а 19 марта министр внутренних дел издал приказ № 31 412, согласно которому отправке в Японию с апреля по ноябрь подлежали 160 тысяч военнопленных. Кроме них в соответствии с постановлением Совмина № 3014 от 28 августа 1947 года и приказом МВД № 100 413 от 30 сентября того же года были репатриированы 12,5 тысячи японских гражданских чиновников и офицеров в звании не выше капитана. Большинство военнопленных японцев вернулись на родину в ходе второго этапа их репатриации (май 1948- май 1950 годов). По постановлению Совмина № 1098−392с от 5 апреля 1948 года и приказу министра внутренних дел № 374 от 12 апреля того же года освобождению в мае-ноябре подлежали 175 тысяч японцев. В сентябре 1948 года были освобождены корейцы, ранее служившие в Квантунской армии, — всего около 2,5 тысячи человек. В декабре 1948 года были отправлены в Японию 14 генералов, которые по возрасту и здоровью не могли продолжать воинскую службу.Постановлением Совета министров СССР № 1109−397сс от 17 марта 1950 года и приказом МВД СССР от 22 марта 1950 года № 202 было предписано освободить в марте-апреле 1950 года из лагерей МВД, спецгоспиталей и передать органам репатриации 3109 японских военнопленных и интернированных. В их число входили 80 генералов и 527 бывших сотрудников жандармерии, полиции, чинов японской администрации в Маньчжурии, членов фашистских организаций; плюс 819 военнопленных и 198 интернированных, осуждённых за нарушения лагерного режима, хищения, кражи и бытовые преступления. Военные преступники в эту категорию не попадали. Финал «сибирской зимы» Чтобы надлежащим образом организовать столь сложный процесс, были приняты все необходимые меры. Министр внутренних дел своими приказами требовал от ответственных за репатриацию строго контролировать условия перевозки военнопленных, снабжать их одеждой и обувью, питанием, постельным бельём, одеялами; эшелоны обеспечивать медперсоналом и медикаментами, поддерживать в них нужные санитарные условия. За доставку японцев до момента их передачи органам репатриации несли личную ответственность начальники управлений лагерей. Нательное бельё пленных перед погрузкой в эшелон дезинфицировалось, чтобы не допустить распространения инфекций. Если кто-то в пути заболевал, его надо было снимать с эшелона и направлять в ближайший спецгоспиталь для военнопленных. 22 апреля 1950 года было обнародовано официальное сообщение ТАСС, что Советский Союз завершил репатриацию японских военнопленных. В СССР остались 1487 японцев, осуждённых за уголовные и военные преступления. Но и они, согласно советско-японской Совместной декларации 1956 года, которой было прекращено состояние войны, независимо от имеющегося срока заключения были освобождены и тоже отправлены домой морем. Последние 1025 человек были вывезены из порта Находка в декабре 1956 года. Но на этом тяжёлая эпопея с «сибирским пленом» не закончилась. У японского правительства остались претензии к советской стороне, часть из них актуальна до сих пор. Так, наши власти не выдали репатриантам справки о работе, как принято в международной практике; в итоге годы плена не учитывались при начислении пенсии. Многие были осуждены уже в лагерях, в основном по 58-й статье — это антисоветская деятельность. В большинстве случаев суд был несправедливым, однако реабилитация таких заключенных началась лишь во второй половине 1990-х годов. Как правило, пленные в СССР не получали зарплаты за принудительный труд, и эта проблема тоже долгое время оставалась предметом споров. И, наконец, умершие в период пребывания в лагерях по разным причинам и поэтому оставшиеся на территории России… Долгая дорога домойПрактически при каждом лагере существовало кладбище, где хоронили пленных, умерших от болезней, голода и холода. Так, только в Приморье известно о 113 кладбищах, где захоронено 6740 японских военнослужащих, и эти сведения неполные. А по японским обычаям каждый ушедший в мир иной должен быть похоронен в родной земле. В середине 1960 годов японская сторона обратилась к правительству СССР с просьбой о розыске останков и могил бывших военнопленных. Поскольку захоронения в большинстве случаев были заброшены, пришлось восстанавливать архивы, разыскивать карты, проводить опросы свидетелей и местных жителей. В 1991 году правительства двух стран подписали текст соглашения «О лицах, находившихся в лагерях для военнопленных». Согласно документу СССР взял на себя обязательство всячески содействовать японской стороне в поисках и возвращении на родину останков военнопленных. Однако подписание соглашения совпало с развалом Советского Союза, и эта деятельность затихла. В то же время Министерство здравоохранения Страны Восходящего солнца продолжало заниматься вопросом вывоза на историческую родину останков своих военнопленных. По японским данным, в Приморье были погребены более 5 тысяч военнопленных, а найдены пока около 1,5 тысячи захоронений. В целом в СССР умерло 374 тысячи человек (японские данные) или 62 тысячи (советские цифры); первые урны с прахом после традиционных обрядов были вывезены в Японию в 1994 году. Эта работа продолжается ежегодно: из Японии прибывают официальные лица, добровольцы, иногда родственники погибших. Обычно после эксгумации на месте производится «огненная церемония», и пепел помещается в урну, которая вывозится на родину. Если имя и фамилия погребённого неизвестны, берётся образец для последующего генетического анализа в надежде, что родня когда-нибудь найдётся. Местные жители с пониманием относятся к этим церемониям, помогают отыскивать ранее неведомые или забытые японские захоронения, делятся своими воспоминаниями. Ведь память об умерших любой национальности должна жить — это понимают и граждане России, и подданные императора Страны Восходящего Солнца. Теперь на месте многих бывших японских кладбищ стоят памятные обелиски.

Труд, морозы и пропаганда
© Дальний Восток