Войти в почту

Боец батальона Прилепина — о «майдане», референдуме в ДНР и боях за Дебальцево

RT публикует интервью с бойцом батальона Захара Прилепина Александром Писаревским, позывной Саныч. Он присоединился к донецким ополченцам в 2014 году, стал одним из организаторов референдума о самоопределении ДНР и был участником боёв за донецкий аэропорт. Писаревский рассказал, как защитники Донбасса добывали себе оружие и каково встретить на войне друга, который сражается на стороне противника. С Александром Писаревским (позывной Саныч) я познакомился в кузове автомобиля, который вёз нас на передовые позиции под Сосновкой. Писаревский худ, но жилист. Он регулярно встревает в какие-то драки и часто выходит победителем, даже когда его противник крупнее и мощнее. Сказывается, видимо, вэдэвэшная закалка. Когда он рассказывает что-то несерьёзное, какую-то «пацанскую» историю, то говорит с мягким южнорусским акцентом, перемежая речь украинскими словами. Когда же разговор серьёзный, изъясняется почти академическим русским языком. Думаю, именно так выглядел бы Григорий Мелехов, будь он нашим современником. — Ты родом из Макеевки, можно сказать, вырос на бандитских окраинах Донецка. Также знаю, что ты большой поклонник Есенина. Откуда такое нетипичное для Макеевки увлечение? — Большинство классиков русской литературы давались мне очень тяжело. Есенин — единственный поэт, стихотворение которого мне достаточно прочитать пару раз, и я его запоминаю наизусть. — Хорошо, в школе ты полюбил Есенина… — Не в школе, после армии. — Ты попал в армию сразу после школы? — Нет. Я закончил девять классов и после этого поступил в Макеевский политехнический колледж. Я учился по специальности «Строительство промышленных гражданских сооружений». Получил диплом и буквально через месяц попал на весенний призыв, мне было 18 лет, пошёл служить в ВДВ (сейчас Десантно-штурмовые войска Украины. — RT). Я делал всё возможное, чтобы попасть именно туда. Лет в десять я посмотрел фильм «В зоне особого внимания», который был снят по заказу Маргелова, главнокомандующего Воздушно-десантными войсками, и ещё тогда решил, что должен служить здесь. — У тебя не было антиукраинских настроений до того, как началась эта война, верно? — У меня и сейчас нет антиукраинских настроений. Ничего не имею ни против народа Украины, ни против украинской культуры. Мы — один народ. Русские, белорусы, украинцы — братья, кто бы там что ни говорил. Мне не нравятся украинские националисты, которые кричат, зигуют, славят Гитлера и Бандеру, проводят факельные шествия. Те, кто поддерживает этот кровавый режим, который принёс в мой дом войну. Я против тех, кого назвали хунтой, кто устроил всю эту бандитскую разборку под видом революции. Переложил из чужого кармана в свой народные деньги. Если взять даже официальные данные, сколько людей принимали участие в «майдане», и сравнить их с общей численностью населения Украины, это даже до одной десятой процента не дотянет. Группка заговорщиков запустила весь этот миф об общенародном «майдане», о героической «небесной сотне», навязала населению нужную им точку зрения. Но и сейчас на Украине осталось множество адекватных людей, которые понимают, что же на самом деле произошло. — И как ты воспринял «майдан»? — Двояко. С одной стороны, думал: «Наконец-то начнётся революция». Ещё лет десять назад я говорил, что каждая революция имеет три этапа. Первый — 1990-е, когда развалили страну, ограбили народ, второй начался на «майдане» 2004-го и вылился в итоге в последний «майдан». В 2014-м в Донбассе начался завершающий, третий этап. Его заморозили, но он рано или поздно продолжится и завершится полным обновлением страны. С другой стороны, я воспринял этот «майдан», конечно же, резко негативно, поскольку понимал, что он принесёт радикальные перемены. А у меня была стабильность: зарплаты на заводе мне хватало на всё необходимое. — Когда в апреле 2014-го начались боевые действия, как ты всё это воспринял? — Участвовать во всём этом я стал ещё раньше — когда начались первые массовые митинги вокруг облгосадминистрации (ОГА), первый из которых прошёл 23 февраля 2014 года в Донецке. Кто-то даже биты тогда в руках держал, были тогда уже и люди в камуфляжных костюмах, и «беркуты». Присутствовали и действующие на тот момент мэр и губернатор — Александр Лукьянченко и Андрей Шишацкий. Они вышли в толпу, пытались успокоить людей: мол, у Донецкой области достаточно сил, чтобы защититься от всех этих «майданов». Мы их тогда поддерживали. Но потом, когда по донецким телеканалам началась пропаганда в духе «расходимся по домам, никаких митингов больше быть не может, всё хорошо, скоро выборы, будем голосовать за наших замечательных кандидатов в президенты», наши лидеры, которые выдвинулись на этих митингах, приняли решение, что дальше так продолжаться не может. Было понятно: нас сейчас аккуратненько подомнут и тоже в итоге заставят кричать «Слава Украине!» и «Кто не скачет — тот москаль!». — И ты принимал участие во всех этих митингах и в штурме? — Да, принимал. Но в первом штурме 4 апреля я не участвовал. О захвате власти речи тогда не шло. Он был для того, чтобы показать, что мы не просто толпа, которая была на февральском митинге, а организованная сила. Через день — 6-го числа — я уже принял участие в захвате, тогда мы баррикадировались, закрывали двери, готовили средства обороны. Этот день можно считать днём основания ДНР. Мы каждый час тогда ждали штурма. На самом деле спецназ легко мог бы подавить восстание в Донецке. Почему этого не произошло, для меня до сих пор загадка. Может, крови тогда ещё не хотели… — Можно сказать, что с 6 апреля до 11 мая, дня референдума, был период становления республики? — Пожалуй. Подготовка к референдуму — колоссальная работа. Мы одновременно защищали областную городскую администрацию, которая тогда была и казармой, и центром управления, и призывным пунктом. Я договаривался с руководством моей школы о проведении референдума, потом распечатывал бюллетени и доставлял их в школу через чёрный ход. С местными трудовиками и физруками сколотили будки для голосования, столы снесли в спортзал. Эта школа тогда стала местом сбора сочувствующих идее независимости, все помогали как могли. Все тогда были воодушевлены. Все, кто не потерял способности критически мыслить, приняли участие в этих событиях. Тогда ещё наша, республиканская, пропаганда не работала, но все тогда были мотивированы и без этого. — В Донецк же привозили ультрас, правых, членов националистических группировок? — Конечно. Но до облгосадминистрации они не доходили. Приезжали маленькими группами для проведения пропаганды, для устрашения и уличного террора. До сих пор в сети есть видео, где ночью на набережной Кальмиуса в Донецке группа из полутора десятков молодых людей, вооружённых кастетами и битами, пыталась заставить проходившего мимо студента кричать «Слава Украине!». Он отказался, а они просто взяли его и сбросили в реку. Узнав об этом, мы решили, что надо действовать контрударом, причём очень быстро, пока эти разрозненные группировки не стали такой же силой, как мы. — Как это происходило? — Точно так же, как и на «майдане». Только они дрались уже не с «Беркутом», который только защищался, а с нами, то есть такими же, как они — с палками, со щитами, с цепями. По телевизору они выглядели очень крутыми: беркутовцы горят, они там прыгают с цепями. А в Донецке, когда они столкнулись с противником, который отвечает, они повели себя достаточно трусливо. Они стояли и кричали «Слава Украине!», а мы просто с криком «Ура!» бросились на них. Разогнали первые ряды, затем началась перестрелка шашками дымовыми, а потом они кинулись врассыпную. С нашей стороны без особых потерь обошлось. Тех, кто задержался, мы привели на площадь Ленина и провели первый парад «военнопленных». — Как проходил референдум? — Как праздник! Мой отец тогда сказал, что не видел столько людей на выборах со времён Союза. Люди играли на баянах, на гитарах, все были нарядно одеты. Чувствовалось общенародное ликование. — В это время в Славянске уже шли бои? — Конечно. Здесь население ещё не понимало, что происходит, хотя Славянск и не так далеко. В ОГА мы подготавливали и отправляли подразделения на Славянск. Вооружали, амуницию выдавали — всё это приходило от местных частей, которые находились на территории бывшей Донецкой области. — Когда ты принял решение пополнить ряды ополчения? — В ОГА мы осознавали, что назад дороги нет, что жребий брошен. Всё. И надо было определяться с будущим. Наш коллектив, который находился в левом крыле третьего этажа здания облгосадминистрации, тогда решил создать своё подразделение. Видя, что мы очень дружны и что у нас есть оружие, к нам люди стали подтягиваться. — Как у вас получилось добыть оружие? — В 95-й аэромобильной бригаде. Как раз в той, где я проходил срочную службу. На Славянск шли два бензовоза через территорию Ясиноватой. Мы взяли один «флобер» (мелкокалиберный револьвер, 4,5 мм. — RT), два травмата и четыре коктейля Молотова. У нас было две машины и восемь человек. Их же было четыре человека с автоматами — рядовые, контрактники и один офицер с пистолетом Макарова. Мы их перехватили, подрезали, угрожая травматами и коктейлями Молотова, вынудили сдать оружие. Досталось четыре автомата Калашникова складных, по четыре магазина дополнительных было у каждого. И один ПМ с двумя магазинами. — И какова судьба этих пленных? — Мы их не трогали. Просто вынудили сдать оружие и уехали. Нам достался Ясиноватский блокпост, который оборонял прокиевский кировоградский «Беркут». Мы взяли всех на прицел, но они никак на это не отреагировали, просто сказали: «Ребята, подходите, давайте поговорим». Они сказали, что они сами за ДНР, что Кировоград не поддерживает «майдан», при этом у них там семьи. Сказали, мол, «рядом с вами не встанем, но хорошо, вы нас победили, разоружили и выгнали». Потом они уехали. Так мы захватили Ясиноватский блокпост, организовали там всё, натаскали мешков с песком. Затем нам подкрепление прислали в виде «беркутов» донецких. — Какие были задачи у этого блокпоста? — Досмотр транспорта, сдерживание вражеских сил, недопуск их на территорию Донецка. В тот период мы изъяли достаточно много оружия у мирного населения. Нас там было двенадцать человек, по шесть на каждую сторону. Ещё у нас уже тогда была радиостанция, и мы прекрасно слышали вражеские переговоры. Мы понимали, что они где-то рядом, что у них есть техника и много оружия. Кстати, они даже не потрудились поменять позывные. Как были Пастор, Якир, Коробочка, Вышка, так и остались. И я прекрасно понимал, что они хотят друг другу сказать. Так что мы были под их постоянным наблюдением, и мы знали об этом. Тогда они по гражданке, немалыми силами пробивались в Донецк. — То есть уже тогда в Донецке были силы врага? — Да, те, кто проник в обход наших блокпостов. Так вот, оружие было необходимо и в Донецке. Для очистки зданий и для борьбы с мародёрами. Мародёрство мы тогда на корню пресекали, но этим, справедливости ради скажу, занимались и наши подразделения. Все же за разным в ополчение приходили. Конечно, большинство идейных, но, как известно, в каждой бочке мёда есть и ложка дёгтя... Так мы и держали блокпост до 26 мая. — Тогда началась битва за аэропорт? — Да. Это было, наверное, часов в восемь-девять утра. Мы ждали смену. Помню, только заварил кофе. И совершенно неожиданно метрах в двухстах — трёхстах от нас взлетели около 15 вертолётов. Как пассажирских Ми-6, Ми-8, так и боевых Ми-24. Я этот стаканчик с кофе, наверное, никогда в жизни не забуду. — Было страшно? — Был шок. Никто не ожидал, что вертолёты находились в такой близости от нас. И никто из местных жителей нас не предупредил, что они там есть. Хотя к нам относились все очень дружелюбно. Постоянно из Авдеевки привозили еду, кофе и чай. Кормить кормили, а про вертолёты ничего не сказали. — Наверное, это всё воспринималось как игра? Ну вертолёты и вертолёты. Они не ассоциировались с врагом... —Думаю, да. Ведь местные нас предупреждали обо всём. — А что было после того, как взлетели эти вертолёты? — Они полетели в сторону донецкого аэропорта. Боевые вертолёты открыли по нему огонь. Я тогда впервые всё это видел. Было очень страшно. Это был, по сути, мой первый день войны. Приняли бой первая и вторая рота батальона «Восток». Тогда мы потеряли очень много людей. Вертолёт разбомбил целый КамАЗ с подкреплением. За первый час боя только с нашей стороны было 250 погибших. Мы потом узнали, что более месяца в подвальных помещениях аэропорта проживали больше тысячи украинских военных, вооружённых до зубов. И никто из персонала аэропорта об этом не знал. — Насколько я знаю, этот аэропорт — стратегический, там было много подземных коммуникаций, которые рассчитаны даже на случай ядерной войны. И поэтому, в принципе, ничего удивительного, что его так долго не могли взять… — Так оно и было. И танки даже оттуда стреляли. Там и запасы еды, и автономная вентиляция была. Когда мы заняли наземную часть аэропорта, мы пытались их даже затопить. Бесполезно. Советские инженеры же строили. Позже я видел чертежи угольных шахт: всё же перекопано под Донецком, ещё с царских времён шахты разрабатывались. Из аэропорта есть выходы даже на Славянск и на Волноваху. Украинцы могли прямо под землёй ротировать войска без проблем. — Как ты получил ранение? — Когда нас обстрелял танк, я получил первую контузию. К тому же меня взрывной волной выкинуло в окоп, а он оказался чересчур глубокий. Я сломал колено. — И ты всё равно продолжал командовать взводом? — Да, но тогда я ещё и не понимал, что там перелом — просто опухло и болело сильно. — Кто был у тебя в подчинении? Не было проблем с дисциплиной? — Командиров выбирали голосованием, все единогласно за меня проголосовали и поэтому слушались беспрекословно. В подчинении были казаки. Большая часть макеевских и дончан. От 18 и до солидного возраста. Служили даже отец с сыном. — Про казачество в Луганске и в Донецке много ходит слухов, порой не очень приятных. Будто они мародёрстовали, будто имущество отбирали. Было ли что-то подобное у тебя? — Я ничего такого не видел. Наоборот, могу сказать о казачестве много хорошего. Например, было 17 бесплатных социальных столовых по всей территории ДНР — от Дебальцева и до Донецка. И всегда людям помогали без проблем, даже совершенно посторонним. Поэтому до сих пор, даже на 9 Мая, когда после официальной части парада казаки проходят маршем, люди до сих пор дарят им цветы и говорят спасибо. — На вверенной вам территории казачество следило за порядком? — Само собой. На тот момент отлавливали даже коррумпированных милиционеров, которые, бывало, вымогали взятки. — Получается, казачество было благом для Донбасса? — На том этапе войны казачество было просто незаменимым. Очень многим помогли, многих спасли. В некоторые места скорая отказывалась ехать — боялись обстрелов. А мы ездили, до больницы людей довозили. Мы гуманитарную миссию выполняли, а потом ещё и в бой шли. — Расскажи про Дебальцево. — Это был где-то февраль 2015-го. У нас там были задачи по штурму высот, которых вокруг Дебальцева очень много. От одной к другой мы пробивались порой с боями, под артиллерийским огнём и даже под «градами». Но, в принципе, особых трудностей не встречали. Украинцы тогда из Дебальцева убегали — мы же их в котёл загоняли. Некоторые оставались. Может, поверили в обещания командования разблокировать котёл и оставались выполнять приказ по обороне высот. Боекомплекта у них уже и не было, они были измотаны и обескровлены. Мы продвигались пешком, если из их окопов начинали стрелять, мы их накрывали шквальным огнём. Многие из них погибали, другие сдавались в плен. А у нас ещё и поддержка танков была. Эту операцию мы закончили в течение недели. — А после Дебальцева? — После Дебальцева моё раненое колено напомнило о себе, я начал хромать и перевёлся в личную охрану к нашему начштаба. А примерно через месяц нас разоружили. И я тогда решил, что война для меня закончилась. Началась гражданская жизнь. Поехал в Россию на заработки, на стройку. — Но сейчас ты служишь в 4-м РШБ полка специального назначения. Что тебя подвигло вернуться на службу? — С работой у меня не очень хорошо получалось. Решил опять пойти на службу. Всегда хотел познакомиться с Прилепиным, да и комбата нашего я знаю ещё с 2014 года, познакомились с ним в Луганске. Непосредственно в регулярную армию ДНР я бы уже не пошёл. А в 4-й РШБ я пришёл целенаправленно к комбату и замполиту, хотелось служить под их началом. — Многие выбрали для себя другой путь в этой войне. Они не пошли ни защищать республику, ни воевать, многие просто убежали. Что тебе мешало взять и уехать? — Совесть. Бабушка — ветеран войны, и все деды мои воевали. Я не мог поступить иначе. Если над домом нависла беда, с ней надо бороться, а не поджимать хвост и убегать. Если я сменю место жительства, то это будет моё решение. Никто меня отсюда не выгонит. Мне ещё бабушка рассказывала, как во время Великой Отечественной бандеровцы чудили. Для меня это неприемлемо. Пусть у себя там порядок наводят, а мы в своём доме сами разберёмся. Если бы я в 2014 году уехал, то я бы себе этого не простил. — Но перед войной были ситуации, когда ты общался с украинскими националистами и даже дрался с ними в одном строю... — Субкультурная тусовка. А когда вопрос встал уже серьёзно, я поступил как любой нормальный, здравомыслящий русский человек. Когда война начиналась, уже не до шуток стало. — Тяжело было стрелять в человека? Видеть его и понимать, что ты его сейчас убьёшь? — Первый стрелковый контакт у нас был на довольно большом расстоянии. Не осознаёшь, что происходит. А потом это уже входит в привычку. Звучит страшно, но это так. Выполняешь просто свою задачу. Не более. — Ты сталкивался со своими армейскими друзьями, которые после начала войны оказались по другую сторону линии фронта? — Одному даже ногу прострелил. Это было на Песках, мы приезжали в качестве подкрепления к командиру с голливудским позывным — Клуни. И тогда на прицеле я увидел своего сослуживца, с которым в армии даже братались. Набили себе одинаковые татуировки на плече. Я, конечно, полностью не уверен, что это был он. Но тогда я выстрелил, попал ему в ногу, а потом в соцсетях видел, что у моего бывшего товарища тоже было ранение в ногу, в то же место. Честно говоря, рад, что не убил его тогда. Он потом не вернулся в зону АТО, потому что по здоровью не проходил. — Можно было вообще избежать этой войны? — Достаточно было отдать приказ «Беркуту» разогнать «майдан». И всё бы улеглось. Там было-то несколько сотен человек. Не было бы никакого переворота. Просто Янукович испугался, не взял на себя такую ответственность. — Что ты будешь делать после войны? — Честно говоря, после войны я себя военным не вижу. Там посмотрим, в какое русло жизнь повернётся. Женюсь, будут дети. Всю свою энергию буду им дарить. Я бы, наверное, попытался открыть своё дело, бизнесом занялся. Торговлей. Почему нет? Точка зрения героев материала может не совпадать с позицией редакции.

Боец батальона Прилепина — о «майдане», референдуме в ДНР и боях за Дебальцево
© RT на русском