«20 процентов думают, что эпидемии нет»: исследование ВШЭ о последствиях пандемии в России
Высшая Школа Экономики опубликовала аналитический доклад на 337 страниц о последствиях первого года пандемии в России. Чтобы разобраться в результатах этого исследования, МОСЛЕНТА с поговорила с редактором доклада, Сергеем Плаксиным. Он объяснил, по кому сильнее всего ударил и какие защитные механизмы запустил в нашей стране этот кризис. Среди прочего исследование показало, что в отличии от многих других мировых столиц Москва прошла через первый год пандемии довольно-таки стабильно.
Не всякий прочтет все 337 страниц вашего исследования, так что давайте тезисно обсудим основные выводы, к которым вы пришли в результате этой работы.
Это сборник, разбитый на главы. Если кому-то интересна узкоспециальная тема, он раскроет и прочтет нужную главу.
В целом можно сказать, что любые потрясения, которые происходят в мире, представляют для исследователя огромный интерес. Те рецепты, которые вырабатываются в ходе противодействия негативным последствиям этих потрясений, используются потом многократно.
Например, почти сто лет назад в США разразился кризис, который мы теперь называем Великой депрессией. Огромное количество политических мер, государственного регулирования возникли как способ борьбы с Великой депрессией. Раньше этих мер не было, однако значительная их часть используется до сих пор. Например, то, что в кризис надо смягчать денежно-кредитную политику и увеличивать предложение финансовых средств, которые находятся в распоряжении экономических элит, а не ограничивать ее. Эта простая истина была выработана именно тогда, в 1930-е годы.
Или другой пример: развалился социалистический лагерь, и огромное количество стран стали переходить с социалистической на капиталистическую экономику. В результате мощный толчок получила новая институциональная экономическая теория, которая пытается объяснить значимость институтов для развития страны. Например, связать развитие той или иной страны со способами защиты прав собственности, с уровнем защищенности.
Фото: Максим Шеметов / Reuters
Точно так же пандемия, которая идет сейчас, приведет к значительным изменениям и в экономике, и в социальной сфере, и в организации бизнеса. Очевидно, что изменения произойдут и в медицине, и в образовании. При этом мы пока не можем окончательно оценить те решения, которые в процессе пандемии предлагались разными странами. Потому что непонятно, так как она еще идет, и непонятно, какие рецепты оказались правильными, а какие нет.
Но зафиксировать промежуточный итог для такой будущей оценки мы посчитали необходимым. Что же значимого произошло за год в экономической, социальной сфере, в сфере управления?
Соответственно, наша цель была — получить промежуточные результаты политики и изменений в социальной сфере, экономике и сфере государственного управления. Готовил эту работу коллектив сотрудников Высшей школы экономики.
Какие методы исследования вы применяли?
Традиционные для экономического анализа: мы проводили опросы, например, про общественное мнение в течение года пандемии. Мы провели восемь волн таких опросов, первая из которых прошла 18-19 марта 2020 года. С определенной периодичностью мы задавали людям вопросы об их отношении к пандемии: как они оценивают распространение заболевания, его опасность, как относятся к усилиям государства, которые предпринимаются для минимизации последствий пандемии. Есть также и результаты других опросов, которые не были проведены специально для этого исследования, однако их результаты не были ранее опубликованы и анализируются в данной работе. Также применялся традиционный экономический анализ, анализ статистики.
Можете рассказать об этом исследовании общественного мнения, в ходе которого вы делали восемь замеров?
Да, в ходе этих восьми волн мы все время акцентировались на каких-то актуальных к тому моменту проблемах. Например, бессмысленно было спрашивать во время первых четырех опросов об отношении к вакцинации, этот вопрос мы стали задавать в ходе седьмой и восьмой волн.
Кроме реакций на актуальные проблемы, у нас был блок постоянных вопросов, которые касались, например, общего уровня ощущения опасности от коронавируса. Как ни странно, он все время держится примерно на одном уровне, около пяти баллов по десятибальной шкале. Немного снижался в сентябре 2020-го, а сейчас на достаточно высоком уровне, на уровне апреля прошлого года.
Фото: Олег Харсеев / «Коммерсантъ»
Если взять оценки от ноля до десяти и посмотреть, какое количество людей выбирали тот или иной ответ, выяснится, что общество значительно поляризовано. Есть примерно 20 процентов респондентов — приблизительно пятая часть, которые считают, что коронавирус не представляет опасности. И еще около 35 процентов считают, что опасность очень высокая. То есть такого ровного распределения между оценками нет.
Кроме того, можно сказать, что значительно выросла доля населения, которая считает, что в настоящее время пик эпидемии пройден, и она идет на спад. К счастью, значительно сократилось количество людей, которые думают, что никакой эпидемии нет, что это все выдумки заинтересованных лиц. Однако примерно 20 процентов респондентов думают, что эпидемии нет. А это достаточно большое количество людей.
Я думаю, это вполне отображает, сколько в нашем обществе сторонников теории заговора. И они в любом случае будут думать, что верить никому нельзя, кругом сплошная ложь и надувательство.
Возможно. Самое интересное: тех, кто считает, что эпидемии нет или опасность значительно преувеличена, значительное количество. И можно определить характеристики этого ядра. Понятно, что они будут ходить без масок и не станут вакцинироваться до последнего, пока их не заставят силовыми методами. Хорошо бы характеристики этой группы определить более детально, чтобы работать с ними более целевым образом. По крайней мере учитывать в рамках деятельности властей. Наверное, такой будет одна из задач следующей волны опроса.
Предполагаю, что одной из главных характеристик представителей этой группы будет низкий уровень образования.
Надо тестировать. Возможно, в рамках следующей волны опросов будем этим заниматься.
А что можно сказать о перемене уровня жизни российских семей в ходе пандемии?
К сожалению, последние несколько лет уровень благосостояния российских семей снижался. Поэтому пандемия накладывалась на такую неприятную тенденцию.
В рамках пандемии правительством было принято стратегическое решение помогать не тем, кто пострадал, а помогать бедным. Поскольку значительная часть бедного слоя населения концентрируется в рамках семей с детьми, и значительное количество этих семей испытывает материальные затруднения, то принятый пакет помощи, который в основном был направлен на поддержку детей, автоматически привел к тому, что наибольший эффект от этих мер получило самое бедное население, которое относится к девятому и десятому децилю по доходам. То есть входит в 10 и 20 процентов наиболее бедного населения страны. Они получили наибольший объем помощи.
Фото: Софья Сандурская / АГН «Москва»
А можно говорить о том, что и для благополучных семей пандемия стала причиной снижения доходов и затягивания поясов?
Да, конечно. Даже в Москве 45 процентов респондентов ответили, что материальное положение их семьи за последний год ухудшилось. И чем больше населенный пункт, тем большее количество пострадавших.
По улучшению — обратная ситуация: в Москве увеличились доходы у семи процентов, а на селе — у 19 процентов. Это связано с тем, как произошел данный кризис. Улучшение — это результат оказания правительственной помощи. И одно дело, когда московская семья получает на двух детей 20 тысяч рублей, а другое дело — получить те же деньги на селе. Там это может быть чья-то месячная зарплата.
Динамика ухудшения связана с тем, что кризис очень сильно ударил по сектору услуг, предоставление услуг практически остановилось. Чем больше доля этого сектора и малого бизнеса в городах, тем больше они пострадали.
А что вы можете сказать об образовании?
В каких-то странах мира оно перешло на дистанционный режим, например, у нас в России. В каких-то странах мира оно продолжилось в офлайне, классический пример — Швеция. А где-то, как в Латинской Америке, образование остановилось. У них пандемия как раз пришла с началом учебного года. И получение образования у них отложилось.
И какой вариант был наиболее эффективным?
Пока померить результаты этого невозможно, поскольку прошло не очень большое количество времени. В будущем мы сделаем замеры, связанные с оценкой навыков, которые получали школьники. Тогда уже можно будет сделать какие-то выводы.
Пока мы таких открытий не сделали, поскольку такую оценку проводить еще рано. Пандемия ведь еще не закончилась.
Фото: Виктор Коротаев / «Коммерсантъ»
А что можно сказать о влиянии пандемии на социальную политику?
Впервые социальная политика стала играть такую значительную роль в условиях кризиса. Если раньше социальные меры не играли такой значимой роли, то именно в рамках пандемии большое количество усилий правительства, государства сосредоточилось на социальной политике. И думаю, что во всех будущих кризисах в первую очередь будут обращать внимание не только на экономические инструменты, но и на социальные.
Социальная политика стала рассматриваться не только как инструмент поддержки пострадавших в результате кризиса, но и как инструмент в том числе и развития экономической активности. Потому что у нас, например, остановилась предпринимательская деятельность, люди не получают доходов, они получают социальную помощь от государства. Они все деньги тратят, и это запускает экономический оборот. То есть социальная политика стала фактически одним из двигателей экономического развития. Это стало не расходом, отвлечением, а положительным элементом экономической политики.
Во-вторых, стало понятно, что чем богаче страна, тем больший объем социальной поддержки она может обеспечить, и тем более длительным он может быть.
Это верно не только для социальной политики, но и для других направлений политики, направленной на поддержку населения. Чем богаче страна, тем дольше она может позволить себе локдаун, тем больший объем помощи она может предоставить и тем большее количество домохозяйств может охватить.
Возможно, среди будущих мер поддержки, которые появятся в результате этой пандемии, лучше пойдет идея о внедрении безусловного минимального дохода.
Вы имеете ввиду в кризисный период?
Нет, я думаю, это возможно и в качестве обычной деятельности.
Давайте поговорим о демографических последствиях пандемии для России.
По официальным данным Росстата можно ожидать, что в среднем минус полтора года — мужчины и 1,6 года — для женщин мы потеряем в результате пандемии.
Это среднее арифметическое, обусловленное возросшей смертностью?
Да. И еще непонятно, насколько пострадают другие страны.
Предлагаю детальнее поговорить о дистанционном образовании, мы этой темы пока коснулись только вскользь.
Есть несколько вопросов, которые требуют изучения. Во-первых, нужны новые методики преподавания как в школе, так и в вузах.
Особенно это актуально для ПТУ, для тех, кто получает среднее профессиональное образование. Поскольку значительная часть обучения в ПТУ посвящена освоению каких-то конкретных навыков. Как можно, например, собрать и разобрать двигатель онлайн — непонятно.
Так что если для ПТУ это вообще тупик, то для других учебных заведений нужны новые методические материалы.
Кроме того, школьники, студенты, да и родители обучающихся у нас должны обладать определенной базой. У всех должен быть интернет, компьютер и место, где ребенок может заниматься. А это есть не у всех. И следующий блок участников этого процесса у нас — учителя, которые тоже должны уметь пользоваться компьютером. И если учесть, что довольно большая доля учителей старше 50 и 60 лет, то для них это может быть неочевидным.
Отдельный вопрос — это готовность цифровых платформ. Хорошо, что в этот раз они какие-то, вроде Zoom, уже были. Недавно министр образования сказал, что у нас будет разрабатываться своя платформа. При этом уходят все прежние отечественные разработки. Четыре старые платформы теперь обнуляются, умножаются на ноль.
С одной стороны, это нормально — надо уметь признавать свои ошибки, То есть нужен легальный механизм признания того, что государство что-то делало ошибочно. У нас в стране, к сожалению, такого механизма нет. Он предоставляется только через политическое признание. У министра есть политический потенциал, кредит доверия, и он может сказать: «Вот это предыдущий министр делал неверно».
Что можно сказать про НКО и волонтеров в пандемию?
Появилось большое количество активностей, которые раньше не были столь актуальны. Уход за пожилыми людьми, например: если раньше мог приходить социальный работник, то теперь очевидно, что потребность в этой поддержке возрастает. Я сам знаю нескольких людей, которые никогда раньше волонтерством не занимались, а в период пандемии ходили по подъезду, записывали, кому что купить, и сами ходили в магазин.
Еще отмечается, что одним из важных направлений становится экологическая деятельность. Отчасти это связано с тем, что раньше по всем вопросам состояние экологической среды не в принципе в каждом регионе, а конкретно: в точке проживания человека играло значимую роль.
Если еще 5-10 лет назад люди не были готовы менять свое место жительства в связи с данными об экологической обстановке, то теперь процент таких людей довольно резко вырос. Во многом это связано с неблагоприятными ситуациями вокруг полигонов твердых бытовых отходов. Но в принципе интерес населения к экологической повестке постоянно возрастает. И когда пришла пандемия, люди самоизолировались на территории своего проживания, конечно, это стало еще более важным. Поэтому увеличивается спрос на экологические НКО.
Давайте обсудим экономическое измерение последствий пандемии.
Что касается экономики в целом, то можно сказать, что, во-первых, падение было необычным. Что данный кризис у нас пришел не через финансовый рынок, который обычно является индикатором проблем. Он связан с искусственным внезапным ограничением экономической активности. Причем произошел он не только в какой-то группе стран, а случился практически одновременно по всему миру. Соответственно, резко сократился спрос на товары и услуги. Что-то не употребляют, потому что нельзя: например, туризма нет. В средиземноморье, например, практически 30 процентов ВВП — это туризм. А во-вторых, люди сами сидят без работы: им платят меньше денег, и остается меньше средств, которые можно расходовать.
В этих условиях возрастает склонность людей к сбережению денег, в результате какие-то области экономики существенно страдают. К тому же раз у нас в каких-то странах останавливаются определенные отрасли экономики, автоматически встают все цепочки, в которые это производство встроено. Получается, что у нас возникают и проблемы, связанные с предложением каких-то товаров. Мы, например, не можем сделать автомобиль не потому, что никто не хочет его купить, а потому что не можем собрать все комплектующие и вывести людей на конвейер.
Для нашей страны это еще осложнилось проблемами на рынке энергоносителей. Сначала 8 марта у нас обрушилась сделка ОПЕК+, к счастью, мы отыграли ее на ОПЕК++, но все равно из-за падения производства в мировом масштабе у нас оно тоже упало, как и спрос на нефть.
Надо сказать, что после того, как все страны наигрались в сильный локдаун во втором квартале 2020 года, в третьем-четвертом кварталах все стали более-менее открываться. И если посмотреть на годовые показатели, они не такие уж и плохие. И в России годовое падение ВВП оказалось меньше, чем прогнозировалось специалистами и Минэкономразвитием.
Однако для нашей страны есть несколько специфических моментов. Например, наша экономика закрывалась в меньшей степени, чем другие. И если посмотреть на графики по развитым странам, во втором квартале — сильное падение, потом соответственно сильный отскок. А у нас такого нет: у нас было плавное падение и потом плавный подъем. Так что относительно других стран у нас прошло все мягко.
Разумеется, это падение неравномерно для различных областей. Одни отрасли до сих пор не оправились от этого падения, а другие толком и не заметили происходящего. Например, химическая и металлургическая промышленность существенного спада не заметили. Производство лекарственных средств выросло. Пищевое производство кризиса не заметило. Туризм и транспорт ощутили существенный спад и не восстановились. А розничная торговля чувствовала себя вполне хорошо.