Возвращению ученых в Россию мешает бюрократия
Еще недавно «утечка мозгов» из России достигала таких масштабов, что пессимисты поспешили похоронить отечественную науку. К настоящему моменту ситуация по части удержания в стране научных кадров выглядит значительно лучше. Но смотреть на проблему нужно шире: есть ли шанс на то, чтобы вернуть уже уехавших ученых с мировым именем?
На последнем Всемирном фестивале молодежи и студентов в Сочи Владимир Путин анонсировал намерение вернуть в Россию состоявшихся учёных, которые по тем или иным причинам предпочитают работать в других странах. Вопрос «утечки мозгов» за границу активно обсуждался на протяжении многих лет, но только в последние годы предпринимаются усилия для обращения этого процесса вспять. И некоторые успехи на этом пути действительно имеются.
В принципе, активная миграция ученых – это процесс естественный и в целом нормальный. Научное сообщество трансгранично и находится в непрерывном обмене идеями и технологиями.
При этом многие современные научные методы унифицированы и выполняются по типовым протоколам на основе общих баз данных. Это значительно упрощает трудовую миграцию научных сотрудников: если для юриста и экономиста переезд в другую страну предполагает переучивание и адаптацию под местные правила, то для молекулярного биолога нет критичной разницы, где ставить полимеразную цепную реакцию – в Саратове или в Бруклине. А универсальный английский язык научной среды и способность к быстрому самообучению позволяют быстро адаптироваться к местной приборной базе и традициям лаборатории в новых условиях (привнося в них порой особый колорит).
Другое дело, что российская традиция в этом смысле более консервативна: большинство отечественных учёных значительную часть своей научной карьеры трудятся в одном и том же университете или НИИ. В то время как западная модель предполагает периодические смены лабораторий, зачастую – с перемещениями внутри страны и между странами.
Отдельная история – студенты и аспиранты. В их случае академическая мобильность в процессе выполнения своих исследовательских проектов всячески приветствуется по определению. Сейчас это особенно характерно для ряда азиатских стран, массово отправляющих свою молодёжь для обучения и стажировок в ведущие университеты мира – количество китайских и индийских студентов в них тому примером. В том числе и поэтому одной из точек зрения на миграцию учёных является идея «циркуляции умов», когда интеллектуалы перемещаются по всему миру вслед за ресурсами и интересными проектами с большим бюджетом. Страны, способные подобные проекты порождать, стараются обеспечивать не только финансирование, но и дружественную среду для их участников, в конечном счете завлекая к себе всё больше научных специалистов с прорывными идеями и высокой квалификацией.
Помощник президента России Андрей Фурсенко в принципе считает, что в России нет «утечки мозгов», а есть «мобильность научных кадров». Но порой естественный процесс миграции учёных может принимать однонаправленный и масштабный характер – то, что называют «утечкой мозгов». Россия познала это после 1991 года, когда «утечка» напоминала прорыв плотины. Тогда из НИИ уезжали целыми лабораториями, страна стремительно теряла целые сформировавшиеся направления и перспективные технологии вместе с их создателями.
По информации еще одного бывшего главы Минобрнауки, физика-теоретика Дмитрия Ливанова с 1989 по 2004 год из России уехали порядка 25 тысяч ученых, не считая еще большего количества тех, кто работал в других странах по временным контрактам. Государства как Запада, так и набирающего мощь азиатского юго-востока логично проводили системную политику по «перекачке» интеллектуальных ресурсов из РФ, – в конце концов, получить готового специалиста экономически гораздо выгодней, чем годами выращивать его самостоятельно. В итоге за границами России сформировались полноценные русские научные диаспоры, фактически – научные школы эмигрантов, успешно функционирующие по сию пору.
В этой связи существует условно оптимистическая точка зрения, согласно которой эмиграция ученых – это не потеря России, а её возможность сохранить их как специалистов, просто за рубежом, раз уж на родине в тот период шансов на их профессиональную реализацию практически не было.
В любом случае, это не отменяло острой необходимости как-то решать проблему, и стабилизация экономической ситуации в стране позволили властям России предпринять некоторые системные шаги для возвращения хотя бы части выехавших специалистов –некоторые из них были готовы вернуться домой при условии возможностей для нормальной работы. Широко известны как минимум три подобных шага – это инновационные центры «Сколково» в Москве, «Инополис» в Татарстане, а также выдача специальных крупных грантов.
Проекты постройки двух наукоградов с нуля бесспорно амбициозны, но в случае со Сколково вызвали бурную дискуссию, - не лучше ли было, например, вложить эти средства в уже имеющиеся наукограды с известными научными школами? На это авторы проекта отвечали, что важен экосистемный подход, когда для ученых созданы не только финансовые условия, но и удобная среда для проживания, общения, воспитания детей.
Насколько эффективно поставленные задачи были осуществлены, пока сказать сложно. C одной стороны, строится инфраструктура, работает и пользуется определенной популярностью университет Сколтех, имеется информация о двух сотнях компаний, которые уже вышли со своими технологиями на глобальные рынки. С другой, наукоград не раз фигурировал в финансовых скандалах и пока еще не стал признанным центром концентрации научной мысли как, например, Саров (Арзамас-16) у физиков-ядерщиков или Пущино-на-Оке у биологов. Возможно, всё еще впереди.
Привлечение ученых через гранты – решение в принципе бесспорное. В 2010 году планировалось выделение до 150 (в дальнейшем – по 30) миллионов рублей на проект с лабораторией и командой под руководством вернувшегося учёного с мировым именем. Знаменитый химик-кристаллограф Артём Оганов (собственно, именно он поднял данную тему в беседе с Путиным в Сочи) в своё время отнесся к идее таких мегагрантов восторженно, тем более, что он сам из когорты вернувшихся в РФ, и в настоящее время руководит лабораторией компьютерного дизайна материалов Московского физико-технического института и является профессором Сколковского института науки и технологий (тот самый Сколтех).
Другим известным примером успешного возвращения (и получения мегагранта на одном из этапов работы) стал биолог Константин Северинов. Между прочим, автор предельно точного высказывания о сути проблемы:
«Когда слышу, что российскую науку надо чуть ли не воскрешать, я не согласен. Она не умерла, а переехала за границу, но русской быть не перестала. Нашу науку надо не воскрешать, а возвращать. Именно в этом и должна быть суть ее реформирования».
Северинов - специалист в области молекулярной биологии, профессор Сколтеха, профессор Ратгерского университета (США), заведующий лабораториями в Институте молекулярной генетики РАН и Институте биологии гена РАН. Его бурная активность и способность одновременно эффективно работать по обе стороны океана – отличный пример и даже вызов многим коллегам по цеху.
Со своей стороны государство делает, что может: начиная с 200 года, финансирование гражданской науки из федерального бюджета выросло почти в 24 раза (по данным уже цитировавшегося выше Фурсенко). В бюджете на 2018–2020 годы также заложен небольшой рост финансирования фундаментальных исследований. Однако необходимо понимать, что финансовый вопрос – не единственная составляющая проблемы. Ученых, в принципе готовых вернуться на родину, также тормозит крайняя забюрократизированность многих процедур в РФ.
Закон есть закон, но исследовательский процесс – это не выпуск гаек на конвейере, где можно на год вперед рассчитать расход стали и человеко-часов. В поисковой науке подобное планирование зачастую невозможно, как невозможно запланировать открытие. А с учётом российских бюджетных реалий любая закупка даже несложного оборудования и реактивов превращается в суровый квест, способный отобрать у научного сотрудника значительные объёмы времени. Подчас люди неделями оформляют бумаги на относительно небольшие суммы вместо того, чтобы заниматься экспериментальной работой.
Особенно непростой оказалась жизнь университетских ученых: интереснейшая задача по обучению студентов и включению их в научные проекты дополняется «бонусом» в виде большого массива сопроводительной документации. Её детализированное ведение несомненно правильно с административной точки зрения, но не оставляет времени для творческого поиска. Имеется шанс растерять характерный для лучших университетов педагогический подход – живой, оперативно реагирующий на научный прогресс. Взамен ему придет сугубо формалистичный, пусть бы строго соответствующий букве новых требований Минобрнауки.
Верные идее работы в России учёные неизменно стоически переносят и это, и многие другие факторы, но в конечном счете бюрократическая махина может нивелировать позитивный эффект от финансовой стимуляции исследователей, привлекаемых из-за рубежа.
Пока что вернуть удалось не столь многих. Гораздо больше успехов в области замены выбывших теми, кого «уговорили» остаться. По крайней мере, количество молодых учёных в возрасте до 39 лет с 2000-го года по настоящее время выросло в 1,5 раза и составляет теперь 43% от общей численности исследователей. Научный и образовательный процесс в России идёт, героически преодолевая трудности с верой в светлое будущее. Это будущее окажется, в том числе, в руках поколения детей, прошедших лаборатории и мастерские «Сириуса» (на недавней пресс-конференции президент заявил о планах дальнейшего развития этого образовательного центра, в том числе через создание мощных биологических лабораторий на площадях Медиацентра и технопарка для внедрения в разработок практику), «Кванториумы» и другие инструменты по привлечению молодёжи к проектной исследовательский деятельности. Задача государства – сделать так, что бы впоследствии не возникло необходимости возвращать из-за границы уже эти кадры.
