Гармония внутри хаоса
Август по традиции является для книгоиздателей временем подготовки к новому сезону. Авторы ищут свежие темы и обсуждают, как выживать в усложнившихся условиях. Среди тех, кто поделился с «Вечерней Москвой» своим взглядом на современную молодую прозу, — Дмитрий Быков. Кроме того, «ВМ» публикует отрывок из рецензии на роман Юрия Козлова «Новый вор», а также представляет обзор книжных новинок и колонку нашего обозревателя о будущем российской словесности. «ВМ» уже писала о романе Юрия Козлова «Новый вор» («Романгазета», № 22, 2019). Журнальная публикация вызвала большой интерес у читателей и критиков. Рецензии на роман вышли во многих изданиях. Недавно масштабный (в пяти главах) разбор романа на сайте журнала «Родная Кубань» представил литературовед из Краснодара, доктор филологических наук, профессор Кубанского Государственного университета Олег Мороз. Подобное внимание к творчеству современного автора, филолога и литературного критика из Краснодара свидетельствует о том, что литературный процесс в России существует и развивается по своим, не замечаемым из столиц законам. Писатели по-прежнему создают значимые произведения, а критики оценивают их не по конъюнктурно-коммерческим, а иным — в лучших классических традициях отечественного литературоведения — параметрам. Предлагаем читателям несколько фрагментов из работы Олега Мороза. …Событийность «Нового вора» охватывает несколько дней из жизни Перелесова, министра приграничных территорий, в преддверии торжественного вступления в должность вновь избранного президента страны; в романе он именуется — Сам. Перелесов — один из ключевых участников подготовки инаугурационного молебна — главного события предстоящих торжеств. Во время молебна по всей стране должен зазвучать колокольный звон, и на Перелесова, в ведении которого находятся территории вдоль границ страны, возложена задача (посредством неких ретрансляторов) обеспечить повсеместное и бесперебойное пение церковных колоколов. Изюминка инаугурационного молебна — прямой эфир с медведицей, якобы обитательницей одной из подведомственных перелесовских территорий, в действительности — дрессированной цирковой артисткой Пяткой. По замыслу устроителей эфира, телезрители должны будут увидеть, как вышедшая только что из лесу медведица, заслышав звон церковных колоколов, опускается на колени и осеняет себя крестным знамением. Эта гротескная ситуация, показывающая используемые властью приемы манипулятивного воздействия на бессознательное народа, имеет не только обличительное значение: она выступает образно-проблематическим узлом романа, связывающим его основные мотивы. …Финал «Нового вора» открыт; важно, однако, увидеть, в какую перспективу он открывается. Перелесов получает от Грибова телефонный звонок: представлявший государственную опасность «маньяк» ликвидирован… Но это еще не конец. Экономический чекист сообщает, что по окончании инаугурационного молебна Перелесов должен прибыть на совещание «нового политбюро». «Политбюро» — Сам, Грибов, Линдон и Перелесов — будет решать, что «делать с Россией». Смысл финального эпизода романа в целом очевиден: будущее России станет осуществлением проекта одного из членов «политбюро». Вождистский проект Самого, «городская крепость» Грибова, Новая территориальная политика (НТП) Линдона и… проект Перелесова. …Очевидность финала обманчива. И все же: нечто стоящее за Перелесовым является, несомненно, образом будущей России. России, подобной только самой себе, впервые за тысячу лет вступающей в собственную жизнь, «как хочет и как знает». Этот образ — единственная альтернатива навязываемым стране катастрофическим проектам «воров»новопатриотов. Перелесовский образ подобной самой себе России — не проект в каком бы то ни было смысле этого слова. Этот образ символизирует лежащую в основе социального проектирования идею о произвольном решении судьбы России, предрешенности ее участи, переводя внимание читателя романа на вопрос о самой материи будущего. Здесь, как мы полагаем, находится смысловой центр романа Козлова; его фокусировка и потребовала от писателя создания многоярусной, диалектически гибкой, образно-поэтически перетекающей из плоскости реальности в плоскость метафизическую художественной действительности, в которой внешний мир героя романа и его мир внутренний, как бы преломляясь друг в друге, образуют сложное в разнородном своем составе целое. Размышления об исторических судьбах человечества приводят Перелесова к парадоксу о будущем. Образцовый воспитанник колледжа Всех Душ, Перелесов полагал, что будущее определяется действующей как бы в автоматическом режиме программой, активирующей заданные власть имущими своему народу психологические факторы — выученную обреченность или выученную волю. Проявление этих факторов он находит в историческом существовании русского народа и европейцев. Выученная обреченность русских — смиренное приятие, отнюдь не сводящееся к подчинению устрашающей силе, любой назначенной властью участи. В европейцах Перелесов видит выученную волю — готовность склониться на сторону власти и действовать в искреннем согласии с ней. Вот здесь Перелесов и сталкивается со ставящим его в тупик парадоксом. Россия живет выученной обреченностью, Европа — выученной волей, но и той, и другой уготована одна — общая — участь: «Угробив свой генофонд в битве за жизненное (на просторах России) пространство, Европа, спустя несколько десятилетий, отдавала собственное жизненное пространство пришлым, не победившим ее в войне, народам. некоторым утешением для европейцев могло служить то, что одолевшая Гитлера, отстоявшая (как выяснилось, временно) свое жизненное пространство Россия, тянулась, слегка приотстав, той же (европейской) дорогой.. Выходило, выученная обреченность и выученная воля произрастали из одного корня и на выходе давали общий плод. Божественная генетика была сурова, но это была справедливая генетика». Этот парадокс опрокидывает вынесенные из колледжа представления Перелесова о предрешенности будущего социальными проектами самовластных правителей. Восчувствованный Перелесовым опыт родовой жизни, в свете которого социальное проектирование предстает заблуждением, открывает ему истинную природу будущего. Из дня настоящего будущее видится разорванными лентами некоей большой реки, расходящимися в разные стороны. Ленты-рукава — это те варианты желаемого, в которых люди, каждый по-своему, видят будущее… И там, где будущее обращается в настоящее, ленты-рукава становятся полноводной рекой, которая, сметая все стоящее на ее пути, непредсказуемо пробивает свое русло. Но будущее принадлежит не только живым, оно принадлежит и мертвым — тем, кто жил прежде: их желания уходят под землю, где, невидимые для живых, они не спеша стремятся в будущее. Сплетающиеся воедино ленты-рукава желаний живых и подземные ленты помыслов мертвых образуют полноводье настоящего-реки. …Перелесов открывает, что отнюдь не выученность — обреченности или воле — решает будущее. В настоящем осуществляется тот возможный вариант будущего, в котором теснее и крепче сплетаются помыслы живых и мертвых. Материя будущего ткется вне пределов конечного человеческого времени, она созидается в той реальности, в которой человек являет собой момент существования бесконечного рода, связывающий воедино его — ушедшие и грядущие — поколения. Будущее, — постигает Перелесов, — это метафизический план отношений человека с длящейся в нем жизнью предков и оберегаемой его плотью жизнью потомков, план, в котором он представляет существующие во времени и пространстве народ и страну. Будущее — это пауза между навязываемой выученной обреченностью и свободной волей, когда человек способен сделать предоставленный ему Господом Богом выбор о самом себе. …Но это вопрос и о будущем России. Что ожидает Россию: вождистский проект, «городская крепость», «новая территориальная политика» или тот путь, на котором она наконец-то обретет возможность жить, «как хочет и как знает», — решать не «новому политбюро». В этом решении не властны ни Перелесов, ни Грибов, ни Линдон; не по силам оно даже Самому. Россия найдет свое будущее в том выборе, который, каждый самостоятельно, сделает русский человек. Этот выбор зависит только от него, ибо нет силы, которая была бы способна отнять у человека сделанного Спасителем дара — дара свободы веры. Именно в эту перспективу и открывается финал романа «Новый вор» Юрия Козлова. Читайте также: Психологи выяснили, почему писатели «слышат голоса»
