Войти в почту

Жизнь, смерть и власть под оккупацией

Война, которая длится несколько лет, становится для всех, кого она задела, не только катастрофой, но и повседневностью. Для десятков миллионов советских граждан повседневностью стала немецкая оккупация: в течение нескольких лет им приходилось выживать под властью захватчиков. Как была устроена жизнь оккупированных территорий? В сущности, мы знаем об этом очень мало. Поговорить об экономических и административных реалиях оккупации мы попросили историка, демографа, руководителя Мандельштамовского центра НИУ «Высшая школа экономики» Павла Поляна. В 1990-х годах вышла книга Павла Поляна «Жертвы двух диктатур», посвященная судьбе советских военнопленных и остарбайетеров. А в прошлом году в издательстве «Нестор-История» увидел свет составленный Павлом Поляном сборник «Борис Меньшагин: Воспоминания. Письма. Документы». Советский адвокат Борис Меньшагин в годы войны оказался в оккупации и был бургомистром Смоленска и Бобруйска. Никогда еще жизнь под оккупацией не описывалась так подробно и в столь непривычном ракурсе — с точки зрения русского бургомистра немецкой администрации. Не было единой оккупационной зоны — Павел Маркович, можем ли мы вообще ставить вопрос об экономике оккупированных территорий, и занимались ли ею историки? — Да, можем. Потому что экономика — это жизнь. Сделать вид, что ее не было, что жизни не было, что люди там не жили, — нельзя. Людей под оккупацией было много: почти треть населения Советского Союза. По состоянию на 1 января 1941 года население Советского Союза насчитывало 195 миллионов человек. Территории, которые оказались под оккупацией к началу 1943 года, составляли около 2 млн км² из 22 млн. Но на них проживало порядка 88 миллионов человек, или 46% населения страны. Часть людей была эвакуирована: грубо, оценочно, 10–15 миллионов человек. Часть служила в Красной армии. Тем самым, мы имеем при приблизительности всех этих цифр порядка 60–65 миллионов советских граждан. Из них (тоже важно отметить) 23 миллиона проживали на территориях, которые были аннексированы после сентября 1939 года. Это Прибалтика, это Бессарабия, Западная Белоруссия, Западная Украина… Всего в оккупационной зоне проживало примерно 40% несельскохозяйственных трудовых ресурсов СССР — 12 миллионов из 31 миллиона рабочих и служащих. По сельскохозяйственной занятости эта доля была никак не меньше. В любом случае, это очень большое количество людей, которым нужно было как-то выживать. Сказать, что не было исследований оккупационного режима, нельзя. За годы их накопилось немало, но самая главная и одна из самых ранних — книга американского историка Александра Даллина «Немецкая оккупация России» (1957 — по-английски, 1958 — по-немецки). Можно вспомнить имена историков Б. Соколова, Б. Ковалева, А. Аникеева и др. Тем не менее экономика остается сферой недостаточно исследованной. — Если вкратце, то что из себя представляла экономика оккупированных территорий? — Начать с того, что некоей единой оккупированной территории не было. Во-первых, оккупирующей стороной была не только Германия, но еще и Финляндия, и Румыния. Во-вторых, если говорить о собственно немецкой оккупации, ее тоже надо расчленить на весьма разнообразные фрагменты. Во-первых, это зоны гражданской администрации: они возникли 17 июля 1941 г. — одновременно с образованием Имперского министерства по делам восточных территорий, которое возглавил Альфред Розенберг, один из основных идеологов национал-социализма. Министерству подчинялись два рейхскомиссариата — Украина и Остланд, в который входили территории бывших прибалтийских стран, часть аннексированных областей бывшей Польши, полностью БССР и УССР. Кстати, столицами рейхскомиссариатов были не крупнейшие — Киев и Минск, а Ровно и Рига. Особняком стояли Галиция (дистрикт Галиция), которая была присоединена к генерал-губернаторству в качестве ее пятого дистрикта (области), а также примыкавший к Восточной Пруссии отдельный округ Белосток (интересно, что гауляйтером Восточной Пруссии, рейхскомиссаром Украины и гражданским комиссаром Белостока был один и тот же человек — Эрих Кох). В то же время огромная часть оккупированной территории управлялась не гражданской, а военной администрацией, то есть вермахтом. Это совсем другой режим и другие способы администрирования. Высшими командирами тут являлись начальники тыла и командующие охранными войсками соответствующих групп армий. В Смоленске, например, (это штаб-квартира группы армий «Центр») таким человеком был генерал Макс фон Шенкендорф. Внутри этой военной зоны тоже было свое существенное членение, а именно: прифронтовая зона, где шли бои, и, собственно говоря, тыл, специфичный созданием управ — параллельной гражданской администрации с бургомистрами, старостами и т.п. Между гражданской администрацией и военными на местах часто вспыхивали острые противоречия, борьба за ресурсы, за инфраструктуру. В частности, за ресурсы трудовые. В 1942 году, когда запах блицкрига выветрился, подскочила в цене рабочая сила, борьба за которую принимала подчас настолько жаркие формы, что разрешать конфликты приходилось в Берлине, но Берлин, многие имперские министерства и службы, вскоре и сами становились игроками на бирже труда: такой феномен, как «остарбайтеры», то есть трудовые ресурсы, угнанные из оккупированных областей в Рейх, говорит сам за себя. — Скажите, когда вы говорите о гражданской администрации, вы имеете в виду немецких чиновников, которые приехали из Германии, или о местных коллаборационистах? — Давайте сразу оговоримся: о сугубо военных коллаборационистах, то есть о тех, кто вступил в РОА (Русскую освободительную армию — ред.) генерала Андрея Власова, мы здесь не говорим. А говорим о тех, кто сотрудничал с немцами в гражданской сфере. Они требовались и, соответственно, возникали как в зоне ответственности военных, так и в зоне ответственности гражданских оккупационных властей. Под немецкой администрацией, неважно, гражданская она или военная (комендатуры), выстраивался слой местной коллаборационистской администрации, которая формировалась за счет тех, кого оккупация застигла на месте, но отчасти и за счет эмиграции. Так, довольно много русских, украинских и белорусских политэмигрантов послереволюционной волны вербовались немцами в качестве переводчиков по всей подконтрольной Рейху Европе, а многие и сами стремились сотрудничать, в особенности члены НТС (Народно-трудового союза — ред.), принявшие активное участие и в работе на управленческих должностях. Крупными работодателями были и отделы пропаганды немецких комендатур: им, а не бургомистрам, подчинялись редакции оккупационных газет: эти редакции были частью не русского, а немецкого сегмента администрации. Оккупация начиналась с переписи — Скажите, на этих территориях в течение года, двух, а где-то и трех жили десятки миллионов человек. Попросту говоря: что они ели, откуда бралась еда и необходимые бытовые вещи? — Самые первые мероприятия, которые всегда проводили немецкие власти, — это переписи населения. Составлялись два списка: местных жителей (на 22 июня 1941 г.) и тот, где учитывались, во-первых, все евреи и, во-вторых, все чужаки, то есть те не-евреи, кто оказался в этом месте уже после 22 июня 1941 года. Фиксировались принадлежность к компартии и служба в советских организациях. Переписи были важнейшим звеном, ведшим и к проблематике устроения экономической жизни, и к проблематике, скажем так, Холокоста. На основании этих списков формировались гетто и расстрельные списки. Учтенное население получало на руки персональные удостоверения (аусвайсы), а также право на определенные рационы карточного обеспечения продуктами. Гражданская администрация, та же меньшагинская, имела договоры с окрестными сельскохозяйственными предприятиями примыкающих к Смоленску районов и вела с ними трудные переговоры. Привилегированными были те, кто работал непосредственно в управах и других администрациях: в совокупности это не так уж и мало людей, с учетом всех старост и старших по улицам. Кроме того, был разрешен и даже поощрялся мелкий ремесленный бизнес: покупай патент, плати налоги и открывай себе и другим на пользу всевозможные мастерские, парикмахерские, бани, магазинчики. — Торговля была частная? — Да. В Смоленске, например, было три рынка, торговавших как продуктами питания, так и вещами. Кстати сказать, немцам на этих рынках категорически запрещалось появляться. — А какие деньги в это время ходили? — Одновременно имело хождение три вида банкнот: немецкие рейхсмарки, старые советские деньги и новые (так называемые карбованцы). Центры эмиссии Рейхсбанка этих новых денег находились в Минске и Киеве. Но в крупнейших городах были отделения Рейхсбанка, которые печатали оккупационные деньги. Считалось, что одна рейхсмарка — это 10 советских рублей. Как всегда, был официальный курс (1 рейхсмарка = 10 рублей) и курс черного рынка. Когда вермахт наступал и оккупация стояла твердо, больше ценились рейхсмарки, а когда фронт покатился на запад, цениться больше стали советские деньги. Немецкая политика заключалась в том, чтобы на оккупированной территории рейхсмарок ходило как можно меньше. На рынке достаточно бойко торговали окрестные крестьяне. Смоленску повезло с тем, что в силу ряда каких-то еще довоенных махинаций в городе оказалось очень много пищевой соли. Несколько церковных зданий были до верху набиты солью, соль отчасти стала играть роль валюты. В обмен на нее можно было бартерным образом много чего получить, чем и пользовалась меньшагинская управа. — Фактически городская администрация торговала с сельскими администрациями? — Да, где-то официально, где-то — нет, по-тихому, очень осторожно, не рискуя. Так, Меньшагин встречался еженедельно с председателем смоленского юденрата и подбрасывал эту соль в гетто для того, чтобы облегчить жизнь его обитателей, покуда они живы: евреи обменивали ее вдоль забора на продукты питания. Если говорить о бюджете Смоленска, то к моменту освобождения города Красной армией все ссуды казначейству были выплачены, а сам бюджет даже стал профицитным благодаря продуманной финансово-экономической политике. Все это, однако, являлось таким «супом», в котором не могла не процветать и процветала коррупция, в степени, быть может, не меньшей, чем до оккупации. Но и риски у коррупционеров были больше: лишиться можно было не партбилета, а жизни. — Вам известны случаи, когда при оккупации кого-то наказывали за взятки? — Да, особо не церемонились. Могли быстро разобраться и расстрелять. Но если кто-то похлопочет, а Меньшагин не раз хлопотал за своих знакомых, могли и отпустить. Борис Меньшагин — Гражданский бургомистр мог кого-то расстрелять? — Нет, он мог оштрафовать на сумму до 1000 рублей, отправить на принудительные работы или под арест на срок до 14 дней. Но мог инициировать более серьезные преследования и обязан был подозрительные случаи передавать в руки комендатуры. Издавались наставления бургомистрам, в которых было предусмотрено очень многое, вплоть до того, как с домашними собаками и кошками обходиться. Все было жестко регламентировано. — Но в городе параллельно с городской управой была еще комендатура. — Разумеется. Практически в ежедневном режиме были встречи бургомистра с начальником так называемого 7-го отдела, который занимался вопросами гражданского населения в городе или округе (кроме городского, был еще окружной бургомистр). В случае Смоленска — смоленский бургомистр был даже более значим, чем окружной, но между ними все время была определенная конкуренция, война и интриги. Это очень хорошо видно из воспоминаний Меньшагина. «Чисто грабительское начинание» — Можно ли говорить об экономической политике Германии на оккупированных территориях? — Экономические цели Третьего рейха в Советском Союзе, как, впрочем, и идеологические, особо не скрывались. Это было чисто грабительское начинание. Прежде всего их интересовали украинская пшеница и кавказская нефть. Майкопская нефть им досталась, к грозненской только подобрались, но не взяли, а до бакинской и близко не дошли, но это была осмысленная цель. Марганец, уголь, железная руда тоже были важной экономической приманкой. Тем более что они уже подсели немножко на эту иглу до войны, поскольку все свои экономические обязательства по договорам с Германией Советский Союз справно выполнял. Не забудем и такой обязательный ингредиент Холокоста, как конфискация еврейской собственности и имущества, а также коллективные репарации. — Если говорить о полезных ископаемых, кто эксплуатировал шахты, например? Передавали ли это немецким компаниям? — Да, передавали немецким компаниям для эксплуатации на правах аренды. Распоряжались всем профильные министерства в Берлине. В Германии тогда был государственный капитализм со множеством государственно-частных компаний или даже частных компаний, но действовавших по государственному плану, в полурыночном порядке. Многие компании стремились на оккупированные территории, некоторые, например немецкие кондитерские фабрики, создали в Киеве филиалы. Было центральное торговое общество «Восток» («Ост») которое занималось скупкой льна, пеньки и т.п. , взаимодействуя с населением оккупированных территорий. Дорожным строительством занимались военно-строительная «Организация Тодт». Немцы, кстати, развернули большую строительную активность на оккупированных территориях. Даже железные дороги некоторые строили, которых не было до оккупации. Собственно, идея интенсивного трудоиспользования местных ресурсов и идея угона гражданского населения в Германию для трудоиспользования уже в Третьем рейхе были идеями конкурирующими. Поначалу побеждали скорее те, кто был заинтересован в использовании населения на месте, на оккупированной территории. В частности, в Донбассе были в цене, железнодорожники, металлурги, инженеры. Но когда стало понятно, что война не будет блицкригом, это очень быстро повысило значение рабочих рук уже для немецкой промышленности и немецкого сельского хозяйства в самом Рейхе, потом чуть позже и даже для нужд немецкого домохозяйства, которое тоже казалось оголенным. Дыры немецкой экономики пытались залатать с помощью рабочих рук с Востока. — Скажите, пожалуйста, русским крестьянином каким образом управляли? Давали ли ему землю? Или сохранили колхозы? — Им громко обещали, что колхозы распустят, но де факто так и не сделали этого. Формально колхозы были распущены приказом Розенберга, министра по восточным территориям от 17 февраля 1942 года. Сам по себе лозунг о роспуске колхозов был настолько импонирующим, что если бы он был реализован, партизанам, а они тоже собирали свой налог с крестьян, пришлось бы очень тяжело. После того как колхозы были формально распущены, они перестали называться колхозами, но функционально продолжали ими быть, потому что через них немецкой администрации было удобно собирать в определенных пропорциях урожай через институт местных органов. В сельской местности были районные бургомистры, а потом шли старосты деревень. Через эти вертикали осуществлялись все поборы, естественно, при поддержке вооруженной полиции и других служб, если было необходимо. А партизаны были конкурентами, им тоже нужно было кормиться, так что крестьяне с двух сторон были охвачены таким «крышеванием». Судьбы людей и численность народонаселения — Мы что-нибудь знаем о миграционных потоках под оккупацией? — В Смоленске во время оккупации жили порядка 30–35 тыс. человек. Но в какой-то момент 12 тыс. человек не досчитались: они постарались слинять в сельскую местность, где было гораздо проще. У многих были родственники. В сельской местности тоже нужны были рабочие руки. Кстати, многие крестьянки и городские жительницы изыскивали возможность принять из лагеря военнопленных, выдав их за своих детей, мужей и т.д. Многие из женщин на это шли в том числе по экономическим соображениям: в хозяйстве нужны были рабочие руки. И это были не только военнопленные, но и окруженцы, не попавшие в плен. В голодную пору, особенно в зиму 1941–42 года, было сильно стремление людей перетечь в более сытую сельскую местность. Это было непросто, потому что власть возражала. Легально такое можно было сделать только с пропуском («пассиршайном»), который выдавала местная русская администрация. Кроме того, были операции самих властей по массовому перемещению работоспособного населения: и не только в Рейх (более 2 млн остарбайтеров), но и внутри оккупационной зоны, например на торфоразработки в Эстонию. — Вы сказали о советских военнопленных — их тоже можно считать частью населения оккупационной зоны? — Да, разумеется. До того как попасть в стационарные лагеря на территории Третьего рейха, куда их постепенно перевозили, они длительное время располагались на оккупированной территории в так называемых дулагах (транзитных лагерях временного содержания), где находились в очень тяжелых условиях. Очень многие гибли от голода, холода, бесчеловеченых условий содержания и транспортировки, от тифа. Зима 1941–42 гг. сама по себе была очень суровой. Если опираться на цифры историка Кристиана Штрайта, то из 5,7 млн советских военнопленных умерло 3,3 млн, из них большинство погибло как раз в осень и зиму 1941–42 гг. Кстати, часть военнопленных изымалась из дулагов по просьбе местных администраций: Борис Меньшагин в бытность его бургомистром Смоленска (а в Смоленске был целый дулаговский узел) как раз был очень активен в этом отношении. Он утверждает, что от трех до четырех тысяч человек военнопленных вывел из статуса военнопленных и перевел на гражданское обеспечение для решения городских проблем. Среди них были врачи, учителя, разные специалисты, нужные городу, даже артисты для художественной самодеятельности. — Какие демографические итоги оккупации? Есть ли какие-то оценки? Мы с вами в начале беседы назвали цифру в 65 млн человек населения. Что с ним произошло? — Советские военные потери — отдельный и сложнейший вопрос, сегодняшние цифры — не окончательные (в частности, потери Красной армии, с моей точки зрения, сильно недоучтены). Но не будем углубляться в это, а укажем на общепринятую сегодня оценку в 26,6 млн человек. Из них безвозвратные военные потери — это около 12 млн человек, 1,3 млн — детская сверхсмертность в целом по стране, а остальное — потери гражданского населения, главным образом и приходящиеся на оккупированные территории, но не только на них (блокада Ленинграда, жертвы бомбардировок и др.). Беседовал Константин Фрумкин

Жизнь, смерть и власть под оккупацией
© Инвест-Форсайт