Приключения Клима Чугункина
Повесть «Собачье сердце» Булгаков написал зимой 1925-го. 95 лет назад - 7 марта того же года Булгаков читал рукопись на литературном собрании «Никитинских субботников» в Москве в Газетном переулке. Туда, вместе с литераторами и читателями «забрел» агент ОГПУ, который был, возможно, самым внимательным слушателем. Случайно ли товарищ из сурового и бдительного ведомства оказался в читательской среде? Вряд ли. Скорее всего, кто-то из ближнего круга писателя «настучал» на него на Лубянку. Или, как принято было писать в доносах, сотрудник ОГПУ «счел своим долгом просигнализировать»… Безвестный чекист – весьма неглупый человек! - стал первым критиком повести. Ему все было совершенно ясно - и то, что «вся вещь написана во враждебных, дышащих бесконечным презрением к Совстрою тонах». И что «такие вещи, прочитанные в самом блестящем московском литературном кружке, намного опаснее бесполезно-безвредных выступлений литераторов 101-го сорта на заседаниях «Всероссийского Союза Поэтов». Вкратце напомню сюжет, хотя многие знают содержание повести. Светило медицины, хирург профессор Филипп Филиппович Преображенский, живущий в Москве, на Пречистенке, совершает уникальную операцию - превращает собаку в человека. Бывший Шарик, ставший Полиграфом Полиграфовичем Шариковым, попадает под влияние председателя домкома Швондера. Тот внушает, что он - пролетарий, страдающий от угнетения буржуазией. А это буржуазия в лице профессора и его ассистента, доктора Ивана Арнольдовича Борменталя, занимает роскошную 7-ми комнатную квартиру и питается деликатесами. Преображенский приходит в ужас от результатов своего опыта – Шариков оказывается пьяницей, лгуном и вором. Но все закономерно - Шарик обрел сердце Клима Чугункина: «25 лет, холост. Беспартийный, сочувствующий. Судился 3 раза и оправдан: в первый раз благодаря недостатку улик, во второй раз происхождение спасло, в третий раз - условно каторга на 15 лет. Кражи. Профессия - игра на балалайке по трактирам. Маленького роста, плохо сложен. Печень расширена (алкоголь). Причина смерти - удар ножом в сердце в пивной «Стоп-Сигнал» у Преображенской заставы». Устав от постоянных конфликтов с Шариковым, Преображенский возвращает наглому постояльцу прежний собачий облик… Следует отметить, что книгу Булгакова во многом прославил одноименный фильм режиссера Владимира Бортко с участием блестящих актеров. Солировал же в этом замечательном ансамбле исполнитель роли профессора Преображенского Евгений Евстигнеев Сюжет повести был весьма актуальным для 20-х годов ХХ века. Тогда многие предвкушали время, когда медики решат проблему омоложения. Человеку же свойственно верить в самые фантастические проекты… Впрочем, омоложение тогда казалось реальностью, причем, близкой. В частности, «Правда» опубликовала статью известного врача Николая Кольцова «Омоложение организма». Другая газета - «Вечерняя Москва» - напечатала материал «Д-р Воронов об омоложении людей». Именно французского хирурга российского происхождения Сержа Воронова некоторые литературоведы считают прототипом профессора Преображенского. В его парижскую клинику выстраивались очереди из политиков, бизнесменов, звезд эстрады и кино, жаждущих изменить облик. Но достичь результатов Воронову не удалось. Более того, его пациенты Воронова заболевали и умирали. И вчерашний кумир, казавшийся волшебником, был объявлен шарлатаном. В книге «Афера обезьяньих желез» его раскритиковал опытный трансплантационный хирург Дэвид Хэмильтон. Светило медицины доктор Кеннет Уокер сравнил взгляды и практическую деятельность Воронова с методами ведьм и колдунов. И тот был вынужден свернуть свою практику… Но когда Булгаков писал «Собачье сердце», многие еще верили в чудо. В том числе и сам автор, по образованию врач. И его герой, Преображенский проводил свою операцию по методике Воронова. «Крамола» была не в медицинском аспекте, а в описании героев – «буржуев» и пролетариев. Над последними писатель откровенно издевался. Эти люди - символ глупости и тупости новой, советской власти. Вместо реальных дел ее представители занимались болтовней и пением. Как председатель домкома Швондер Согласно документу того времени, «домовые комитеты совершенно не выполняют возложенных на них законом обязанностей: грязь на дворах и площадях, в домах, на лестницах, в коридорах и квартирах ужасающая». В том же документе говорилось, что мусор от квартир не выносится неделями, а вытаскивается на лестницы, где распространяет тошнотворные запахи. Во дворах лежат навоз и отбросы, к которым добавляются трупы кошек и собак. Монолог профессора Преображенского о разрухе – это нечто потрясающее. Это – знамение времени и знамя, которым размахивали большевики. Все свои неудачи они сваливали на разруху. На самом деле она была проявлением разгильдяйства и лени. «Что такое эта ваша разруха? – вопрошает профессор. - Старуха с клюкой? Ведьма, которая выбила все стекла, потушила все лампы? Да ее вовсе и не существует. Что вы подразумеваете под этим словом? Это вот что: если я, вместо того, чтобы оперировать каждый вечер, начну у себя в квартире петь хором, у меня настанет разруха…» Неужели Булгаков не знал, что над его повестью нависла опасность? Наверное, он все понимал, но.... Снова приходится вспоминать надежду, которая умирает последней… «Многоуважаемый Михаил Афанасьевич, Николай Семенович вернулся в Москву. Прошу Вас как можно скорее прислать нам рукопись «Собачье сердце». Протащим. Но только скорее. Ваш Бор. Леонтьев. P.S. Если что-нибудь случилось с вещью, немедля сообщите». Письмо без даты, написанное видимо в конце лета 1925 года, адресовано Булгакову. Его автор – сотрудник издательства «Недра» Борис Леонтьев. В письмо он ссылается на Николая Семеновича Ангарского, главного редактора. Это издательство недавно выпустило повесть Булгакова «Роковые яйца». Книга имела успех, и сотрудники «Недр» не без оснований надеялись, что «Собачье сердце» станет литературной бомбой. Так и было. Только «бомба» не взорвалась. В то время советская цензура свирепствовала. Впрочем, в этом состоянии она пребывала всегда, кроме конца 80-х годов, времени начавшегося распада СССР. Впрочем, «Собачье сердце» до цензора не дошло. Предусмотрительный Ангарский, прочитав повесть, загрустил от дурных предчувствий. И посоветовал Булгакову отправить рукопись председателю Совета труда и обороны Льву Каменеву. Почему ему, а не, скажем, наркому просвещения Анатолию Луначарскому? Он слишком мягок, а Каменев очень тверд? Бог весть, но, сдается, пламенные большевики разбирались буквально во всем. Вернее, так они думали… После того, как издательство получило ответ от Каменева, отдыхавшего в Боржоми, оптимист Леонтьев с его «Протащим» сник. Он пишет Булгакову: «Повесть Ваша «Собачье сердце» возвращена нам Л.Б. Каменевым. По просьбе Николая Семеновича он ее прочел и высказал свое мнение: «Это острый памфлет на современность, печатать ни в коем случае нельзя» Лет этак через десять за автором подобной книги пришли бы суровые товарищи с Лубянки. А так – скромная записочка. Правда, в мае 1926 года к писателю пришли с обыском и изъяли повесть. Но опять же без прочих последствий. К концу 1925 году над рукописью Булгакова сгустился непроницаемая тьма. Алексей Варламов, автор книги «Михаил Булгаков», вышедшей в серии «ЖЗЛ», приводит следующий факт: «Позднее начальник Главлита Лебедев-Полянский рассказывал на секретном совещании заведующих республиканскими главлитами и облкрайлитами: «Мы очень долго возились с такими писателями, как, например, Булгаков. Мы все рассчитывали, что Булгаков как-нибудь сумеет перейти на новые рельсы, приблизиться к советскому строительству и пойти вместе с ним попутчиком, если не левым, то бы правым или средним, или каким-нибудь другим. Но действительность показала, что часть писателей пошла с нами, а другая часть писателей, вроде Булгакова, не пошла и осталась самой враждебной нам публикой до последнего момента…» В сентябре 1926 года Булгакова вызвали в ОГПУ. В протоколе допроса сказано, что интересовались какими-то бытовыми вопросами, которые и так были известны – биографией, имущественным положением, образованием. Чекисты попытались выяснить и политические взгляды писателя. Михаил Афанасьевич был откровенен и этим вероятно, сослужил себе дурную службу. На долгие годы, до самой смерти… Вот текст его признания, сделанного не под давлением, а добровольно. «На крестьянские темы я писать не могу, потому, что деревню не люблю. Она мне представляется гораздо более кулацкой, нежели это принято думать. Из рабочего быта мне писать трудно, я быт рабочих представляю себе хотя и гораздо лучше, нежели крестьянский, но все-таки знаю его не очень хорошо. Да и интересуюсь я им мало, и вот по какой причине: я занят, я остро интересуюсь бытом интеллигенции русской, люблю ее, считаю хотя и слабым, но очень важным слоем в стране. Судьбы ее мне близки, переживания дороги. Значит, я могу писать только из жизни интеллигенции в Советской стране. Но склад моего ума сатирический. Из-под пера выходят вещи, которые порою, по-видимому, остро задевают общественно-коммунистические круги. Я всегда пишу по чистой совести и так, как вижу! Отрицательные явления жизни в Советской стране привлекают мое пристальное внимание, потому что в них я инстинктивно вижу большую пищу для себя (я – сатирик)». Не знаю, познакомился ли с этим текстом Сталин. Но, думаю, он его видел. И прочитав, насторожился, стал наблюдать за Булгаковым. Его не трогали, но - ограничили. Давали работу, но не разрешали развернуться. И вдруг ему дали шанс. Такой, который мог перевернуть его жизнь... Шел 1938 год. Надвигался 60-летний юбилей Сталина и, естественно, представители мира искусства не могли остаться в стороне от этого события. Булгаков получил предложение от МХАТа написать пьесу о молодых годах вождя. Писателя терзали сомнения, ему не хватало фактического материала, однако мхатовцы настаивали, рассчитывая на успех у публики и, особенно, на благодарность юбиляра. В конце концов, Михаил Афанасьевич, отбросив сомнения, подписал договор с театром. Вскоре появляется пьеса под названием «Пастырь». Ее содержание как будто не вызывает никаких сомнений. Финал репетиции, сыгранной для партийной группы МХАТа, завершается бурными овациями Булгаков с женой, режиссером и художником отправляются в Батум для дополнительного поиска материалов к будущему спектаклю и зарисовок декораций. Однако через два часа, на остановке в Серпухове в вагон входит почтальон. В руках у него телеграмма от директора МХАТа. Ее короткое содержание повергает Булгакова в смятение: «Надобность поездки отпала, возвращайтесь в Москву». Писатель несколько раз перечитал телеграмму, затем повернулся к жене и прошептал побелевшими губами: «Он подписал мне смертный приговор…» Почему же Сталин – а ведь, конечно же, он отверг идею - не захотел видеть спектакль о себе? Наверняка он не желал, чтобы писатель копался в его революционном и, скорее всего, в преступном прошлом. Ведь были живы свидетели экспроприаций, иначе говоря, ограблений, организацией которых занимался молодой Джугашвили Еще одна причина недовольства Сталина была в том, что его прототип был выведен, как обычный, земной человек. А надо было показать его как будущего гения, отменного стратега, пламенного революционера… Сталин смотрел во МХАТе булгаковские «Дни Трубиных» более пятнадцати раз или даже больше. Казалось, он над чем-то размышлял и что-то силился понять…
