Юрий Башмет о юности, любви к «Битлз» и ситуации вокруг Пласидо Доминго

В Санкт-Петербурге в восьмой раз прошёл Международный культурный форум. В мероприятии в числе прочих экспертов принял участие советский и российский альтист, дирижёр Юрий Башмет. В интервью RT на полях форума он рассказал о важности перекрёстных годов культуры, значении для него премии «Грэмми» и о том, как следует ухаживать за старинным музыкальным инструментом. Кроме того, Башмет объяснил, как на его судьбу повлиял Владимир Ленин, и рассказал, как он относится к обвинениям в сексуальных домогательствах в адрес оперного певца Пласидо Доминго. — Сейчас проходит год музыки Великобритании и России. Насколько, на ваш взгляд, продуктивен такой формат культурного сотрудничества? — Это отличная идея (не знаю, кто явился её композитором!), но я немало участвую в этих «годах культуры». В советское время подобное тоже было: дни культуры советской музыки в Будапеште, ещё где-то... Всегда существовала такая тема, но потом заглохла. В момент перестройки, наверное. Но теперь это возобновилось. А то, что связано с 2019-м... Вы говорите, перекрёстно с Великобританией. У меня фестиваль посвящён этому в Пушкинском музее в Москве, «Декабрьские вечера Святослава Рихтера». Там будут выставлены картины, живопись, и музыка, соответственно, будет подобрана. Вообще фестиваль был начат Рихтером, когда Ирина Александровна Антонова его уговорила. Рихтер сам любил рисовать, для него эта тема была очень гармоничной. Вот находим, допустим, тему (это обычно он делал, но его теперь нет, мы делаем) и, если музыка импрессионизма, то 50 картин импрессионистов... И так далее. В этом был смысл. Сейчас я, отвечая на ваш вопрос, скажу, что весь фестиваль как раз посвящён Англии. И живопись, и музыка будут английскими. — Вы сделали альт солирующим инструментом. Быстро ли прижилось ваше видение, или поначалу всё же пришлось столкнуться с непониманием среди музыкантов, критиков, слушателей? — Вы знаете, любому артисту, конечно, приятнее, когда его хвалят, нежели когда ругают. Но творческий человек, конечно, сам себя ругает. Нет сильнее критики, чем со стороны самого этого артиста. Он сам себя так ругает, что никому мало не покажется! А когда другие хвалят, нравится, конечно. Что касается моей карьеры, то она случайная. Я вообще любил The Beatles в своё время. А так, для мамы, ходил в школу и играл на скрипочке, и был там на хорошем счету. Легко мне это удавалось. А потом The Beatles прекратили своё существование, и жизнь рухнула. Какие перспективы дальше? То, что предлагалось в то время, мне не по душе было. Я тогда ещё не дорос до Джими Хендрикса — только потом, лет через 15, понял, что он в этом направлении гений. Но тогда мне не нравилось. Чистый джаз меня тоже не увлекал, а вот американский джаз-рок увлёк, помню. Это такие группы, как «Кровь, пот и слёзы» (Blood, Sweat & Tears. — RT), Chicago. У меня была группа своя, я даже попытался это скопировать. Получилась довольно жалкая копия, потому что ни традиций, ни инструментов, ни умения по крови. Но джаз-рок мне нравился. И тут появился конкурс в Киеве, всеукраинский, посвящённый столетию Ленина. Поэтому я считаю, что Владимир Ильич определил мою судьбу, хотя, как вы понимаете, я с ним знаком не мог быть. Я стал готовиться к этому конкурсу, победил, и затем стало ясно, что нужно поступать в Московскую консерваторию. Вот так я уже поплыл по течению. А дальше, конечно, везение. Поскольку альт формально не считался сольным инструментом, с одной стороны, я его продвигал, с другой — он меня. Мы как-то параллельно подошли друг к другу. Критики по поводу того, нужно ли вообще играть на альте соло, я никогда не слышал. А по интерпретации или по чему-то другому чаще хвалили, но иногда бывала критика. Ну и что же? Хорошо, когда критикует кто-то, сам находящийся в материале, то есть знающий. У нас же очень много спекуляции по этому поводу бывало. И сейчас есть те, кто привлекает к себе внимание другими способами, удивляет чем-то, им надо, чтобы обратили внимание. Это всё проходящее, это всегда было. — Вы как-то говорили, что для вас присуждение «Грэмми» было не важно... — Нет-нет, я не говорил, что не важно! Это очень даже приятно было, но с практической точки зрения это ничего не даёт артисту. Ну, CNN показывают вручение, пресса — а для чего это всё? Для того, чтобы пластинки лучше продавались, и для того, чтобы залы собирались. А это всё у меня было до «Грэмми». В этом смысле она ничего не прибавила. Ну, может, славы больше — это да. — На ваш взгляд, способна ли эта премия или какая-то другая популяризировать дело, которым вы занимаетесь? Я опять-таки отвечу, что до этой премии всё равно мы много раз играли в той же Америке, в том же Карнеги-холле, и зал собирался. Для чего нужна популяризация? Для того, чтобы люди узнали и пришли. Они и так знали, приходили и покупали записи. В случае с «Грэмми» сама номинация очень важна. Номинация — это победа в жанре... По номинации я уже победил, дальше меня могут сравнить с кем хотите — с пианистом или с вокалистом. Уже тогда выбирается: один человек или камерный ансамбль, или расширенный ансамбль... Через две недели после того, как мне вручили «Грэмми», был концерт Пласидо Доминго в Москве. Он выступал с моим симфоническим оркестром. Потом был банкет, и Доминго поднял бокал, чтобы поздравить меня с «Грэмми». Там было очень много людей — тысяча. «Я вам всем хочу сказать, — говорит. — Ты сколько раз был номинирован?». Я отвечаю: «Шесть». «А получил?» — «Один, седьмой». «А я был номинирован 21 раз и получил 11, но самым трудным было получить последнюю», — рассказывает Доминго. Почему? Потому что он попал в категорию популярных певцов в числе Стинга и прочих (у Доминго и такие записи есть). И говорит: «Самое трудное было. Я даже волновался, когда попал в эту номинацию и получил». Так что, вот «Грэмми». — Сама по себе похвала. Обратная сторона критики. — Конечно. Но с другой стороны, если говорить профессиональным языком, ну где голос Стинга, и где голос Доминго? — Он сейчас в опале из-за шума вокруг сексуальных домогательств... — Это всё спекуляции. У нас не так давно с ним опять был концерт в Москве. Мы общались, он в прекрасном настроении, всё это «take it easy» («относись к этом попроще». — RT) для него. Ну, смешно: красавец, гений! 30 лет назад в него миллионы девушек были влюблены... (Мечтали. — RT) с ним повидаться, просто чтобы познакомиться, селфи сделать. Миллионы. А тут идёт речь о девяти случаях. Время-то меняется. Ну и что, что он предложил поужинать? Это же не значит, что он приставал! Бред какой-то. Ещё вспомните мои слова. Они бесконечно будут выбирать какую-то фигуру — Полански (этот вообще карьеру потерял), Спейси. Сколько потеряно нервов, а ведь суд был, и он (Спейси. — RT) стопроцентно оправдан. Это всё, конечно, противно. Ещё вспомните мои слова, начнётся обратная история: какие-нибудь мальчики будут вспоминать, что 30 лет назад их пыталась соблазнить учительница. А почему? Да потому что одной из этих женщин за каждое её интервью платили $50 тыс. Она это, не стесняясь, говорит. Она десять интервью дала — уже богатой стала. — Вы играете на альте работы Тестори. Чем старинные инструменты принципиально лучше современных? — У меня не было похода в какой-то магазин, где лежат старые, современные инструменты. У меня не было выбора. Просто всегда считалось, что старинный итальянский инструмент обладает очень благородным тембром и годами проверен. Современный может звучать несколько месяцев, а потом навсегда заглохнуть — непонятно, какой лад, как долго живёт дерево, из которого он сделан. Поэтому старинный, конечно. Вот он попал, слава богу, ко мне, когда вы ещё не родились. В 1975 году... раньше. — Такие инструменты требуют особого ухода, внимания? — Особой осторожности, я бы сказал. Всё-таки это дерево и клей, там нет гвоздей и шурупов. Когда перелетаешь из Москвы в Токио, а потом в Красноярск, а потом в Сочи — это всё очень вредно для инструмента. И звучит он по-разному. Вот это сложная ситуация. — Приходится привыкать? — Он сам должен привыкнуть! В Сочи влажность невероятная, в Турции невероятная. Я там часто бываю, там фестиваль проходит. Зал расположен в подземном помещении, где невероятная влажность. Буквально сплошной шип! Но из зала всё-таки кое-что слышно. Распухает от влажности дерево — дай бог, чтобы ничего не треснуло. Он сам привыкает, акклиматизация. Есть какие-то способы, конечно (помочь инструменту. — RT). К примеру, зёрна не знаю чего в таких маленьких подушечках (их кладут в оптическую аппаратуру, которая летит в космос), и вот эти зёрна в себя вбирают влагу. Если очень влажно, то их хватает минут на 40, а потом нужно — без масла, естественно — на сковородочку эти зёрна бросить. Они белые, но, набрав влагу, становятся тёмно-жёлтыми. На сковородочке полежат минуту — и опять белые. Есть всякие способы. Трубка есть такая — в эфы засовывается и более-менее стабильно держит влажность. Если сухо, в трубке есть водичка. Это все профессионалы знают. У меня есть трубка, я ей не пользуюсь, и зёрнышками не пользуюсь сейчас. Инструмент должен быть чистеньким, в порядке. Потому что канифоль сыпется — пыль такая белая. Это ухудшает звучание, ну и вообще как-то неприятно. Его нельзя трясти, он не может лежать в каком-то нестабильном положении в автомобиле, например.