«Поэт и Леди»: история отношений Андрея Вознесенского и Жаклин Кеннеди-Онассис
Лучше сразу покончить с предположениями: романа не было. Скорее светское знакомство. Может быть, флирт? Встреча на далеком меридиане двух пришельцев с разных планет. И даже когда Жаклин прилетела в Москву в 1975 году, они не совпали. То ли Вознесенского не было в Союзе, то ли у нее было слишком мало времени. В любом случае их отношения – это эпизод, растянувшийся почти на тридцать лет, небольшая глава в его книге «На виртуальном ветру», несколько фото, сделанных в разные годы, на которых они остались молодыми. И еще «Бабочка Набокова» – голубокрылый видеом, который он ей подарил, а потом забрал для выставки в Париже. А когда собрался вернуть, выяснилось, что слишком поздно: Жаклин умерла. «Very russian style», – улыбнулась бы она, как обычно улыбалась в объектив настырных папарацци. С грустной снисходительностью в глазах. За свою жизнь русский стиль Жаклин успела изучить досконально. Она любила русские классические романы. Любила русский балет. Любимый антикварный салон, À La Vieille Russie на Пятой Авеню, 781, где ее мужья покупали для нее подарки к Рождеству и на день рождения. Русским был и Олег Кассини, ее официальный модельер эпохи Белого дома. Внук последнего посла российского императора в США, с детства привыкший к настоящей роскоши. Он не понаслышке знал, что такое большой стиль, и страшно обижался на Жаклин, когда та отдавала предпочтение французам, принуждая его под разными предлогами копировать модели Юбера Живанши. Русские вообще очень обидчивы и ревнивы, считала Жаклин. Каким невыносимым ревнивцем был, например, Руди Нуреев! В его присутствии нельзя было даже произнести имя Барышникова, с которым она тоже дружила. А с Вознесенским ей было легко. Он не знал, что такое зависть. К тому же для выходца из СССР у него был на удивление приличный английский. Как человек воспитанный, Жаклин при первой же встрече не преминула поинтересоваться: откуда оксфордский акцент у выпускника советской школы? И в ответ услышала трогательную историю о том, как будущий поэт влюбился в свою школьную учительницу английского языка и, чтобы покорить ее сердце, стал лучшим учеником в школе. На самом деле его история действовала безотказно на всех сентиментальных иностранок, и Жаклин не стала исключением. Оба любители красивых слов, знатоки неожиданных интонаций, обладатели редкого дара считывать с голоса чужую судьбу и характер. Кстати, у Жаклин всю жизнь был задыхающийся голос девочки-отличницы, отвечающей урок перед классом. Мария Каллас как-то съязвила, мол, она изъясняется с интонациями Мэрилин Монро, изображающей Офелию. В свое время Жаклин ужасно расстроилась, когда впервые увидела и услышала себя на экране телевизора в роли гида-экскурсовода по обновленному Белому дому. Она-то пред- ставляла себя неотразимой хозяйкой великосветского салона, на равных общающейся с людьми большой политики и международными знаменитостями, но полудетский тон выдавал существо невзрослое и до крайности в себе неуверенное. А Вознесенский говорил вкрадчиво и одновременно завораживающе. Он гипнотизировал, обольщал, влюблял в себя. И делал это в высшей степени профессионально. Даже свой первый визит к Жаклин он начал с дерзости. Вознесенский вспоминал, как пришел к ней в гости в квартиру на Пятой Авеню: пылал камин, светский разговор журчал и переливался под перестук кубиков льда в тяжелых хрустальных бокалах. Ему захотелось привнести в эту выверенную идиллию ноту грубоватого вызова. Мол, все, конечно, мило и мы можем дальше беседовать ни о чем, но самого главного вы про меня не знаете. Моих стихов-то вы ведь наверняка не читали. «Почему вы так решили? – невозмутимо ото- звалась Жаклин. – Я прочла их в переводе Джей Смита, где Центральный парк вы сравниваете с мужским пахом". Вознесенский обрадовался! "Это Смит сравнивает, у меня еще жестче». "Я тот самый мужчина, который сопровождал Жаклин Кеннеди в Париж, и мне это понравилось», – президентская шутка, вошедшая в политический ликбез ХХ века, оказалась в чем-то пророческой. В исторической перспективе фигура Джона Кеннеди отдаляет- ся от нас все сильнее, в то время как личность его жены становится все более притягательной и даже магической. Как ни странно, себя Жаклин обрела только ближе к пятидесяти, когда овдовела второй раз. Возраст, которого так боятся женщины, был ей к лицу. Вознесенский на эту тему даже напишет смешной стишок: «Не случайно мисс Онассис, / Бросив климат ананаса, / Ценит наши холода, / Чтоб быть юной навсегда...» Она еще долго оставалась красивой, а тревоги постепенно отступали. Массмедиа, переключившись на юную леди Диану принцессу Уэльскую, чуть ослабили хватку, и теперь она могла одна ходить по Нью-Йорку, беспрепятственно ловить такси прямо на улице, совершать свою обязательную пробежку по аллеям Центрального парка, кататься на велосипеде. Таблоиды гадали, какой стиль жизни она предпочтет – праздный, светский, космополитичный, какой вела при втором муже Аристотеле Онассисе, или социально активный, политически ангажированный, подчиненный интересам клана Кеннеди? Жаклин изумила всех: она просто вышла на работу литературным редактором со скромным жалованьем 10 тысяч долларов в год. Вначале было небольшое издательство Viking Press, потом более серьезное учреждение Doubleday. Три раза в неделю она, как обычная нью-йоркская служащая, прихватив с собой пластиковый контейнер с ланчем, отправлялась в офис. Как у всех рядовых редакторов, у нее был свой крохотный кабинет, стол с печатной машинкой и гора рукописей, которые она редактировала с 8:30 до 15:00 (по договоренности с начальством она работала неполную неделю и брала отпуск за свой счет на все три летних месяца). Диапазон тем и сюжетов, которыми она занималась, впечатляет даже бывалых редакторов: от роскошных иллюстрированных альбомов о ювелирных изделиях Tiffany & Co. до попсовых мемуаров Майкла Джексона, от факсимильных изданий русских народных сказок с предисловием Рудольфа Нуреева до изысканных фолиантов про индийских махараджей и фотоальбома про неизвестный Версаль. Собственно, именно тогда она и предложит Андрею Вознесенскому стать редактором его книги стихов на английском языке. Но, по словам поэта, он не захотел «омрачать» высоту их отношений денежными расчетами. Но Россия продолжала оставаться страной ее мечты. Летом 1975-го по редакционным делам она приезжала в Москву и Ленинград. Кстати, ей у нас очень понравилось. Она потом много раз вспоминала Павловск, сокровища Оружейной палаты, запасники Эрмитажа, где хранители дали ей примерить горностаевую шубу императрицы Александры Федоровны. А еще она была обескуражена, что ее никто не узнавал и за всю поездку ни разу не попросил автограф. Она открывала новые страны, знакомилась с новыми людьми, изучала мир, в котором уже не чувствовала себя исторической достопримечательностью или праздной богатой туристкой, а была самой собой. Однажды в такси слово похотливый водитель выпалил вопрос, который давно мучил американскую общественность: «А правду говорят, мэм, что вам совсем не нужны деньги, а вы все равно ходите на работу?» Жаклин не стала лукавить и полностью подтвердила слухи. «И что? Это доставляет вам удовольствие?» – не унимался шофер. «Еще какое!» Джеки, того не подозревая, олицетворяла собой идеал американских феминисток нескольких поколений – мечту о новой женщине, освободившейся от пут буржуазных предрассудков. Ее пример наглядно убеждал: чтобы стать счастливой, не обязательно удачно выйти замуж. Конечно, то обстоятельство, что один муж сделал ее всемирно знаменитой, а другой – супербогатой, несколько путало карты и мешало пламенным феминисткам назвать ее своим кумиром. Тем более что очень скоро в ее жизни появился новый мужчина. О нем мало что известно. До сих пор он не дал ни одного интервью. Морис Темпельсман, богатый алмазный дилер, тонкий знаток французской кухни и гаванских сигар, стал ее спутником и финансовым советником на долгие годы. И хотя он сам был женат, имел взрослых детей, теперь это уже никого не волновало. Времена изменились, и жизненные установки Жаклин тоже изменились. Она больше не хотела выходить замуж. С Морисом ей было просто хорошо и спокойно. На всех фотографиях он всегда где-то рядом, на полшага позади нее, с услужливо раскрытым зонтом, с улыбкой торжества и обожания на лице. Точный как часы, учтивый, как придворный времен Людовика XIV. Роковая болезнь, которая обрушилась на нее так внезапно, поначалу казалась вполне преодолимой. Рядом был Морис, ее взрослые красивые дети, внуки. Врачи пообещали пять лет, но после объявления диагноза ей оставалось жить только пять месяцев. ...Помню, как в мае 1994 года, когда я приехал в Канны на кинофестиваль, первое, что увидел на Круазетт, – журнальные киоски, заставленные обложками с заголовками: «Смертельная болезнь Джеки О.». Спустя какое-то время их сменили другие обложки, где было написано такими же крупными буквами: «Джеки умерла». Андрей Вознесенский – единственный из наших соотечественников, кто успел проститься с Жаклин. Пройдет еще 16 лет, и поэт, измученный болезнью Паркинсона, глядя в окно своего переделкинского дома, сочинит прощальную, последнюю поэму «До свидания, Тедди Кеннеди». Будет там и про Жаклин. «Вам снятся крепкие девицы, / Полуодетые в кримплен. / Ты не буди меня, мне снится / Прощание с Жаклин». И еще – про нее, а заодно и про себя... «Благодарю вас за расходы, / Я через несколько минут / Уйду. И никакие фото / Меня обратно не вернут». ФОТО: RON GALELLA/RON GALELLA COLLECTION VIA GETTY IMAGES ВЫСТАВКА «ПОЭТ И ЛЕДИ», ЦЕНТР ВОЗНЕСЕНСКОГО, 21 НОЯБРЯ 2019 – 14 МАРТА 2020
