Будущий кризис и конец эпохи «дешевого капитализма»

О грядущем экономическом кризисе говорят много и охотно, более того, он начинает считаться неизбежным, почти наступившим, хотя, как показывает история, такие события начинаются всегда неожиданно и там, где их изначально не ожидали. Наталья Селиверстова / РИА Новости В какой-то мере экономический кризис уже наступил и проявляется, с одной стороны, в его навязчивом ожидании, ограничивающем инвестиционную активность, а с другой – в цепочке событий, конфликтов и решений на национальном уровне, коренным образом меняющих сложившиеся ранее «правила игры» и в мировой политике, и в мировой экономике. Вершина кризиса – новая институционализация глобальных экономических процессов – в таких условиях может откладываться довольно долго, хотя и не бесконечно. Крупнейшие игроки в глобальной экономике пока не заинтересованы выступить инициаторами слома сложившихся институциональных рамок взаимодействия, взяв на себя все экономические и политические риски, возникающие в связи с этим, включая риск прерыва инвестиционных процессов и возникновения глобального кризиса ликвидности. Устойчивость системы финансово-инвестиционного капитализма построена – помимо всего прочего – на принципе максимизации потерь не только при выходе из системы, но при прекращении нарастающего «инвестиционного» участия в ней. Поэтому страны с относительно малым и/или специфическим характером вовлечения в глобальные экономические процессы относительно легко политически объявить «изгоями». Проблема современной экономики в том, что в «изгои» начали попадать страны, обладающие вполне значимыми и структурно диверсифицированными экономическими системами, такие как Россия, Иран, а в перспективе и КНР. Рост операционных и инвестиционных рисков, связанных с участием в существующей американоцентричной системе, будет толкать крупнейшие экономики мира к сокращению вовлеченности как минимум на секторальном уровне, несмотря на крайнюю болезненность последствий. Непрерывность, относительная простота и универсальность долларовой американоцентричной системы экономических отношений является принципиальным условием устойчивости функционирования системы. В этом состоит основа современного кризиса: оставаясь технологически универсальной, глобальная финансово-инвестиционная система перестает быть универсальной политически. С другой стороны, в большинстве современных трактовок грядущий экономический кризис выглядит как процесс перераспределения влияния между основными игроками современной мировой политики и экономики и (возможно, но не обязательно) изменения механизмов принятия долгосрочных экономических и, как следствие, политических решений. Выход из кризиса может быть достигнут через изменение архитектуры мировой экономики, оказавшейся неадекватной новым экономическим и особенно политическим «весам» крупнейших государств. Происходящие сейчас процессы могут быть легко описаны в терминах «торгов» по частным обстоятельствам, когда США фрагментируют глобальный уровень на цепь частных, а иногда и изолированных друг от друга вопросов, оттягивая по-настоящему глубинные трансформации. Сохраняя систему за счет тактических маневров, крупнейшие государства мира усугубляют ее стратегические пороки. Риском становится утрата внутренних драйверов развития и отсутствие перспектив для запуска «большого проекта», вокруг которого концентрировались бы инвестиционные ресурсы, выстраивался бы новый технологический цикл. Нынешнее поколение социально- и экономически вовлеченных людей было свидетелями смены двух «больших проектов», выступавших в качестве драйверов глобального развития и цивилизационных трансформаций. В 1980-е – конце 1990-х годов таким проектом было строительство «социального государства», которое, оставшись незавершенным и не став универсальным, сменилось проектом строительства глобализированного информационного общества. Оба упомянутых «проекта» имели два общих основания. С одной стороны, они касались не только социальной стороны развития человечества, как это выглядело на первый взгляд, но и инвестиционной, причем были направлены на расширение не только национальных, но и глобального инвестиционного пространства; и последовательность осуществления этих больших проектов неслучайна. С другой – оба этих больших проекта в той или иной степени затрагивали не только сервисную часть экономики, но и реальный сектор, создавая стимулы для развития новых отраслей производства и технологий. «Большой проект», основанный на развитии глобализированного информационного общества, оказался более привязанным к реальному сектору экономики, более того, предполагал неоднократное волновое изменение технологий и соответствующего оборудования. Этот «большой проект» содержал внутри себя фактически три цикла технологического обновления, что и обусловило его длительность и наличие большой инерции развития, начинающей исчерпываться только сейчас. Человечество продолжает существовать в рамках социальных моделей, сформированных в период, когда доминирующим «большим проектом» было социальное государство. Тогда и были заложены основные парадигмы личного и группового потребления, сохраняющие свою операционную актуальность и по сей день. Элементом «большого проекта» стала не только глобализация, но удешевление, касавшееся всех основных сторон социальной жизни и потребления человека. Модель социального государства означала расширения «ареала доступности» не только товаров, но и социально значимых сервисов. Что подразумевало не только развитие соответствующих технологий (и оборудования), но и формирование психологии «потребительской доступности». Дешевый кредит, как потребительский, так и корпоративный, с учетом постоянной эмиссии доллара и связанных с ним валют почти неограниченный, а также каскадирование промышленного производства по все большему числу секторов, в развивающемся мире означал возникновение относительно дешевого потребления, причем потребления нарастающего и выходящего за рамки социальной обусловленности. Главным условием процесса становилось постоянное упрощение качества продукции и необходимость убыстрять амортизацию, причем не только на потребительском уровне, но и на корпоративном. Определяющим фактором такой потребительской системы становилась инвестиционно обусловленная потребительская сегрегация, когда товары (а не только услуги) для различных уровней потребления изначально создавались по различным экономическим моделям, а не только в различном качестве, что было вполне традиционно. Модель «быстрого и дешевого потребления» стала основой для социального структурирования потребительских пространств, причем важным фактором стало не столько качество, сколько скорость потребления. Потребность в максимизации скорости потребления обуславливалась потребностью в быстрой оборачиваемости капитала. Мир глобального дисконта, связанного с наличием избыточного капитала и нехваткой неспекулятивных инструментов для инвестирования, не мог не привести к встраиванию сферы потребления сперва услуг, а затем товаров в глобальную финансово-инвестиционную пирамиду. Смысл этой системы заключался в удешевлении товара как такового, дополнительном облегчении его приобретения посредством создания иллюзии доступности через кредит, но общем удорожании «полного потребительского цикла жизни» индивидума за счет ускорения не только морального (имиджевого) устаревания товара, но и его чисто технологической амортизации. Философия «дешевого капитализма» сводится к тому, что относительно дешевые вещи должны стать дешевле и доступнее в силу расширения потребительского потенциала (что во многом было сконструированным), а относительно дорогие вещи – относительно дороже. Проблема сводится к двум обстоятельствам: во-первых, оба типа товаров становятся не столько хуже качеством (хотя и этот фактор присутствует), сколько менее долговечными – и это является внутренней, встроенной логикой системы. А во-вторых, естественным образом, в силу маркетинговой логики начинает вымываться «средний» потребительский диапазон. Но проблема удешевления на уровне персонального потребления в той или иной степени начала переноситься и на потребление корпоративное, ускоряя процессы технического обновления, причем не всегда полностью экономически оправданного. Это стало одним из источников нараставшего с начала 2000-х годов кризиса инвестиционного капитализма и нарастания долгов. Удешевление производств далеко не приводит к удешевлению продукции. Иногда стоимость растет за счет появления новых функций, не всегда обусловленных потребностями. Происходит и относительное удорожание премиального сегмента. Например, стоимость считавшегося элитным для своей эпохи Pontiac Bonneville составляла менее $6000. Современные автомобили подобного класса имеют стоимость не менее $65-70 000, что превышает инфляцию, но даже они не обладают былой долговечностью. Указанные выше процессы уже сейчас привели к относительному и абсолютному сокращению премиального сегмента потребления, остававшегося драйвером качественного усложнения потребления, развития его содержательной насыщенности. Мы присутствуем на той фазе развития «социального государства», когда оно, утратив многие изначально центральные компоненты (полный или частичный демонтаж социального государства произошел в большинстве стран, реализовывавших эту модель, наиболее ярким примером чего стала Франция), сохраняет в качестве ключевого, почти идеологического компонента идею «дешевизны» как условия развития. Естественно, в такой модели лишним становится сам человек, по мере удешевления товаров и услуг и резкого сокращения числа уникальных технологий, тиражирование которых затруднено, становившийся наиболее дорогостоящим элементом социально-экономической системы. Концепция минимального обязательного дохода означает попытку выведения минимум отдельных слоев человеческого общества за пределы экономических систем, ограничение дальнейшего роста «средней себестоимости человека». Концепции неограниченной автоматизации и алгоритмизации экономики и социальной сферы, делающие технологические и социальные системы, а вместе с ними и государства слишком хрупкими и не резистентными к внешним воздействиям. Встает вопрос о пределах расчеловечевания крупных экономических систем, связанных с управлением нелинейно развивающимися процессами. Катастрофа самолета «Сухой Суперджет» в Шереметьево, равно как и серия катастроф с самолетами Боинг-737 MAX, является наглядным свидетельством уязвимости гибридных алгоритмизированных систем, основанных на сокращении участия человека в сложных и потенциально опасных технологических системах. Но эти же события показали опасность процесса постепенной утраты сложных нетиражируемых компетенций, таких как личное мастерство летчика или, например, хирурга. Изъятие человеческих компетенций из процесса повседневной жизни является не только философской проблемой, но и фактором социальной сегрегации, действующим, однако, нелинейно. Важным фактором развития ситуации по данному вектору будет сегрегация трудовых ресурсов по квалификации, все более глубокое разделение «квалификационных страт», вымывание «среднего» по квалификации сегмента. Вопрос о необходимости качественного рывка в компетентности при снижении средней «стоимости» компетенций среднего уровня уже давно стоит в центре внимания западных экономистов и социальных философов. Один из ведущих либеральных философов современности Тайлер Коуэн написал в начале 2010-х годов книгу «Среднего больше не дано», отстаивая мысль, что главной причиной «топтания на месте» глобальной экономики является чрезмерно низкий уровень «медианы» работников, что необходимо компенсировать повышением как производительности, так и интенсивности труда, а также неизбежной трудовой стратификацией. Это имеет существенные социальные последствия, поскольку вымывает наиболее распространенную в социальном смысле прослойку, на практике являвшуюся одновременно и главным бенефициаром, и главной инвестиционной основой «социального государства». Развитие модели «дешевого капитализма» привело к возникновению между сферой потребления и «социальным государством» противоречий, близких к антагонистическим, до определенного момента смягчавшихся за счет прямого импорта дешевой рабочей силы (трудовые мигранты) или косвенной (вывод производства наиболее емких в плане человеческих ресурсов производств в страны с дешевой стоимостью рабочей силы). Торможение глобализации и необходимость частичной реиндустриализации в развитых капиталистических странах по политическим и социальным соображениям (как, например, в США) обостряют эти противоречия. В крайнем своем выражении современные экономические процессы могут привести к системному выдавливанию значимых потенциально экономически активных слоев за пределы легализованной экономики. Новая технологическая революция по своей структуре будет создавать условия для постоянного выдавливания социально- и экономически активных слоев населения за пределы экономики. О масштабах «выдавливания» за пределы легальной экономики нельзя судить только по цифрам бездомных и экономически вовлеченных нелегалов (в США они составляют 3,5 и до 4 млн соответственно). Авторская оценка сводится к тому, что уже сейчас «экономически выдавленные» – экономически люмпенизированный прекариат – составляет до 5-7% трудоспособного населения США. Важным обстоятельством является то, что пока люмпенизированный прекариат формируется из низших, наименее социально вовлеченных и экономически «потентных» слоев. Новые тенденции в технологиях и экономике стимулируют его пополнение за счет тех, кто ранее составлял «средний класс». Например, банковскими работниками и управленцами среднего и выше среднего уровня. В центре этих противоречий находится вопрос о человеке как центральном элементе системы, как социально-экономической взаимозависимости, так и постоянно увеличивающейся скорости инвестиционных процессов, необходимых для сохранения системы «дешевого капитализма». Нейрофикация человека, о чем говорят идеологи «давосского дискурса» во главе с Клаусом Швабом, в действительности является попыткой технологического решения социальной проблемы современного нам человечества: расширения потенциала среднего человека, повышения его потенциала компетентностей. Это связано с фактором имманентной внутренней убыточности сервисного сегмента экономики, обеспечивающего перераспределение ренты в той или иной форме. Нарастание сервисности, ставшей одним из важнейших инвестиционных фокусов современной экономики, ведет к постоянному сокращению возможностей инвестирования в реальный сектор, стагнации качественных параметров производства и потребления, заменяемых избыточным потреблением социально немотивированных услуг. Это приводит к упрощению моделей потребления, в свою очередь также перестающих играть роль драйверов развития, опиравшегося в прошлом на качественное усложнение потребления, а не на количественное расширение. США как экономическая система являются не вполне классической моделью «дешевого капитализма». В американской экономике сочетается низкая стоимость продуктов питания, относительно низкое качество и низкая цена массового сегмента потребительских товаров при целенаправленной минимизации премиального сегмента потребления и сверхвысокая стоимость сервисов, в том числе социальных, обеспечивающаяся за счет максимизации изъятия у населения инвестиционных ресурсов. Но именно в США «дешевый капитализм» наиболее остро реализовался в асимметричном виде, породив исключительно значительные диспропорции развития, отчасти и приведшие в Белый дом Дональда Трампа. Ожидаемый многими кризис современного финансово-инвестиционного капитализма – это прежде всего кризис темпов корпоративного и персонального потребления, достижение экономической системой предельного темпа потребления и возникновение разрыва между темпом потребления и инвестиционными возможностями этот темп в дальнейшем увеличивать. Новый посткризисный мир будет, вероятно, миром более медленного развития большинства инвестиционных и в целом экономических процессов, не исключая процесса потребления, а самое главное – произойдет возврат к «дорогому капитализму», каким он и был в течении большей части истории человечества, во всяком случае, к более дорогой версии индустриального и предпостиндустриального капитализма по сравнению с нынешней. Но каким образом в условиях не просто «более медленного», но и более дорого мира можно поддерживать технологическое развитие как в масштабе отдельных стран, так и всего человечества? Негативную роль может сыграть отсутствие, как на глобальном уровне, так и на уровне складывающихся сейчас политико-экономических коалиций, «большого проекта» социально-технологического плана, через который можно было бы стерилизовать избыточную инвестиционную массу и запустить новый инвестиционный цикл в технологиях. Альтернативой этому является появление в ближайшее время большой массы свободного и не просто дешевого капитала, а сверхдешевого, возможно, с отрицательной базовой доходностью, способного инвестиционно поддержать модель «дешевого капитализма» на среднесрочную перспективу. Хотя это и не решит, а, скорее, усугубит возникшие противоречия. Наиболее благоприятной стратегией управляемого развития этого кризиса является постепенное, управляемое долгосрочное замедление темпов экономического роста, связанное с замедлением оборота инвестиционного капитала и постепенной стерилизации части избыточного инвестиционного и оборотного капитала через овеществление в различных проектах с большим объемом капитального строительства. Показательна ориентация в ряде стран (КНР, Индия, в меньшей степени Россия, часть арабских стран, не затронутых «арабской весной») на развитие инфраструктуры, чтобы компенсировать отсутствие стратегического фокуса в инвестиционной политике при необходимости относительно быстрого снятия «инвестиционного навеса», стимулирующего ускорение циклов потребления. Для России рассматриваемые вопросы имеют меньшую остроту, нежели для стран «коллективного Запада», хотя бы в силу меньшего уровня монетизации экономики, но и наша страна сталкивается со схожими проблемами. В России проблема проявляется в существовании нарастающих диспропорций потребления между сверхбогатыми и подавляющей частью населения страны, что начинает постепенно переходить с уровня объемов потребления на стадию дифференциации по качеству потребления. Как и в развитых странах, Россия испытывает нарастающие внутренние социальные диспропорции в связи с размыванием условно «средней» прослойки общества («среднего класса» в постсоветской России никогда в полной мере не существовало) и усилением «кредитности» в потреблении. Россия, не сумев вписаться в модель «дешевого капитализма», вынуждена переходить к «дорогому» в неблагоприятных экономических и социальных условиях. Важной задачей становится обеспечение сбалансированности неизбежных социальных последствий перехода к новой модели экономического развития, который вряд ли будет иметь плавный характер – скорее, станет болезненным и относительно длительным процессом, связанным с перестройкой всего комплекса социальных отношений, а не только моделей личного потребления. Автор: Дмитрий Евстафьев – профессор факультета коммуникаций, медиа и дизайна Высшей школы экономики