Тюремные университеты: желтые шары бывшего сотрудника спецслужб

За тонкой жестяной перегородкой громко икал педофил. Фургон подпрыгнул на ухабе, и зеки, сквозь прочифирённые зубы, закостерили дороги, водителя и свою жизнь. Я ехал в суд на «последнее слово». За спиной мелькнули лефортовские годы, но ни о речи в суде, ни о грядущем сроке я не задумывался. Смена обстановки дарила новые впечатления, столь важные для замурованных в склепе. Мне нравятся автозаки, эти калейдоскопы судеб с терпким запахом дешёвого табака и потного горя. За пару часов тряски успеваешь познакомиться, пообщаться, пожелать удачи и навсегда расстаться. Людей я разглядываю в упор. Знакомлюсь с теми, кто взглядом бросает мне вызов или улыбается. Иногда возникают конфликты и улыбаюсь уже я. У выхода к чистому воздуху полулежат «блатные». Многотелесный грузин развалился на лавке, из-под мясистых век разглядывает свободу. Его синерукая свита смеётся рядом и что-то ему нашёптывает. От них и до конца фургона, плечом к плечу на двух лавках сидим все мы — мужики, бедолаги, спецконтингент. Проход узкий и колени упираются в сидящего напротив попутчика. Он рассматривает меня уставшими серыми глазами, кивает в такт качки, будто мы уже начали общаться. Я же играю в старинную забаву: «Угадай кто?» Крупная челюсть с глубокой рытвиной, рассекающей подбородок — убедить его нелегко. Вздёрнутые морщинки у глаз — ценит юмор. Жёлтая щётка густых усов — много курит, но сейчас терпит или бросил. Покатые плечи обтянуты свитером, кисть руки — как мои две. «Военный», — подумал я и не ошибся. Автозак снова тряхнуло, и я ударился о соседа, возможно чуть сильнее, чем следовало бы для знакомства.— Извините, не специально! — чётко выговорил я. Спустя мгновение мы уже знакомились. — Семен Григорьевич! — Антон! А вы где работали, если не секрет? — Не секрет, — улыбнулся он — в спецслужбе. Я оглянулся в сторону «блатных». Они были заняты собой и вниманием нас не удостоили, но соседи замерли. Бывших сотрудников обычно возят отдельно, но безопасность педофилов стране важнее, и из-за нехватки мест мой новый знакомый ехал среди всех. Впрочем, за себя он не волновался. Слово за слово — часы застыли, моё воображение унесло меня в чужой мир. Детство Семена Григорьевича прошло в грёзах об овчарках и пограничниках. Призыв в армию и отец — вечный прапорщик — помогли осуществиться заветной детской мечте. Служить новобранца отправили на границу Советского Союза. Связав жизнь с армией, Семён Григорьевич исколесил необъятную страну по всему её периметру. Таджикистан — героиновые стычки. Дальний Восток — контрабанда крабов. Прибалтика — незаконный вывоз янтаря. Непроходимой стеной был Семён Григорьевич на пути преступности, и годами служил Родине, как та овчарка из его детских фантазий. Развал страны застал его за Полярным кругом, где он приобщился к медицинскому спирту под рыбную строганину. За месяц до пенсии пограничные войска переподчинили. Уйти на заслуженный отдых новая Контора не мешала. Более того, оказав положенные за выслугу лет почести, предложила пенсионеру не пыльную должность. И не где-нибудь, а в Москве. Утомившись от вечных скитаний, Семён Григорьевич с облегчением уселся в кресло вахтера. Кстати, недалеко от следственного изолятора «Лефортово», куда он позже и переехал. Рабочий день Семена Григорьевича не был насыщен интересными событиями, при этом от него требовались усидчивость и повышенное внимание к исполнению необходимых от вахтёра функций. Спустя несколько лет безупречной выдачи ключей от кабинетов, Семена Григорьевича повысили. Удивительно, но даже у вахтёров есть своя карьерная лестница. Заслужившего доверие руководства пунктуальностью и доказавшего стойкость нервной системы, его перевели с внешней вахту на внутреннюю. О наличии ещё одной проходной он и не подозревал. На старом же месте руководство решило ввести электронную систему пропусков. Семён Григорьевич, как архаизм, ушёл на повышение. Новое рабочее место напомнило Семёну Григорьевичу библиотеку, где в детстве он зачитывался романами о пограничниках. Книг, правда не было, но сходство и ностальгию вызывали ряды выдвижных ящиков с номерами. Но вместо книжной картотеки в ящиках лежали жёлтые и синие шары. Из-за цифры на боку каждого шара, Семена Григорьевича одолевали воспоминания о победах в бильярдных поединках армейской юности. И хотя размер и вес шара был ближе к мячику для пинг-понга, Семён Григорьевич мысленно настаивал на сходстве с бильярдом, так как пинг-понг не уважал и считал его китайской забавой. Разноцветный инвентарь был полый и с небольшим усилием раскручивался на две половинки. Точнее, Семён Григорьевич полагал, что шар можно раскрыть именно с небольшим усилием, так как новая должностная инструкция строго воспрещала ему заглядывать внутрь. В ящиках шары лежали, как яйца в холодильнике — кататься и биться друг о друга им не давали ложбинки на дне. Каждое утро, сотрудники спецслужбы сдавали в окошко вахты жёлтые шары и, под роспись, получали синие. В конце рабочего дня все происходило в обратном порядке — синие шары обменивались на жёлтые. Год проходил за годом, неведомое ранее чувство разъедало душу пенсионера. Всю жизнь отслуживший в строгом подчинении и ни разу не нарушивший приказ, Семён Григорьевич и представить не мог, что на старости лет его поразит недуг, так свойственный женщинам и муравьям — любопытство. В тысячный раз бывший борец с контрабандой доставал шар и тряс его возле уха, гадая о содержимом. Что бы там ни было, оно издавало сухой звук ядрышка в абрикосовой косточке. Вздыхая, Семён Григорьевич убирал шар в ящик, так и не решившись на должностное преступление. — У моей благоверной, — рассказывал Семён Григорьевич уже небольшой группе зеков — обнаружили рак, чтоб его разорвало… Детей у нас с Зоей нет — разъезды по стране, потом и возраст. Сослуживцы — кто спился, у кого свои проблемы, в общем, денег в долг никто дать не смог, да и вернуть их вряд ли сумел бы. По той же причине не хотел и с кредитами связываться, но потом уже и решился вроде бы, будь что будет, лишь бы рак облучить, чтоб он сдох… И тут деньги сами нашли меня. — Любил я после работы зайти в пивнушку возле дома — продолжал рассказ Семён Григорьевич. — Такая, знаешь, советская. Наша. Круглые стойки, большие бокалы, местные ханурики и вечные недоливы. И вот, стою я как-то, чищу тарань, рядом оседает в бокале пена — предвкушаю! — Семен Григорьевич на миг прикрыл глаза, причмокнул и вздохнул. — Подходит к столу мужик, в руках по два бокала, и со стуком ставит их на стойку. Я смотрю — ба! — да это Степан из нашего Управления. Я удивился — он-то холеный, одет не по зарплате, среди местной публики выделяется — что он здесь забыл? Это потом я допетрил, что не случайно он мимо проходил, а тогда мне не до подозрений было — все мысли о Зое. Бокал за бокалом, он угощает, я не против. Степан молодой, румянец на щеках, пальчики тонкие, но уже капитан. Кабинетный, конечно же… Короче, пиво-рыба, развязались языки, ругаем от начальства до правительства. Тут-то, черт меня дери, спросил я Степана, что же в шарах лежит, ведь и он ими пользуется. — Семён Григорьевич! — удивлённо воскликнул Степан — Столько лет у нас и не в курсе темы? Я напомнил Степану о своих должностных инструкциях, но тот в ответ рассмеялся, словно подавился чешуей и, хлопнув меня по плечу, громко зашептал, чуть ли не зашипел: — Баш на баш, Семён Григорьевич. За мою откровенность я вас кое о чем попрошу. Баш на баш! — Степан убрал полупьяную улыбку, стал серьёзен, будто нескольких бокалов пива и не было.— Вы заметили, что в последнее время вам очень редко сдают синие шары и почти не берут жёлтые? — Уже год, как пыль стираю. — кивнул я головой — Так что в них? И что за предложение? — Вам нужны деньги, Семён Григорьевич? — вопросом на вопрос извернулся Степан. Он явно тянул момент, даже достал носовой платок с вышитым вензелем и стал им вытирать руки и полировать ногти. Давно, очень давно я не слышал подобные вопросы. Когда служил в погранвойсках, пойманные курьеры не раз предлагали мне деньги, большие деньги. Но не брал, ни грех на душу, ни взяток. Однако, все изменилось. Сначала страна, следом люди, затем обстоятельства. Я подумал о детях, которых нет и о жене, которой скоро может не стать. И не выдержал! — Да, нужны деньги, черт их дери! — выкрикнул я и осёкся. — Что я должен делать?! И, в конце концов, что в шарах то?! Уголки губ Степана дёрнулись в лёгкой ухмылке, он закатил глаза, будто вспоминая и принялся монотонно, как по учебнику, перечислять: — Жёлтые шары. По номерам от одного до пяти соответственно: первый — Совесть; второй — Честь; третий — Достоинство; четвёртый — Справедливость; пятый — Сочувствие. — Синие шары. По номерам от одного до пяти соответственно: первый — Подчинение; второй — Бессердечность; третий — Хитрость; четвёртый — Беспринципность; пятый — Жестокость. — Что-что? — поперхнулся я пивом. — Да, Семён Григорьевич, именно то, что вы слышали! — Степан наслаждался произведённым впечатлением. — Каждый из нас обладает теми или иными чертами характера, в зависимости от воспитания, и даже, генетической памяти. Но чаще всего, характеру присущи все перечисленные мною качества в той или иной пропорции. Из неё и состоит личность человека. Но сами понимаете, человек и сотрудник силового ведомства — это не одно и, то же. Мы не можем позволить себе на работе человечность или, как нынче модно говорить, гуманность. Или, думаете, на допросах, особенно допросах с пристрастием, мы имеем право проявлять слабость, позволив той же совести овладеть холодным разумом? Много ли мы с помощью чести раскрыли бы заговоров или, проявив сочувствие, посадили бы за решётку бунтарей и шпионов? — Я… я не думаю… — моя голова гудела и мысли спотыкались. — А вам и не надо думать! — перебил Степан. В его голосе зазвучал металл. — Раньше мы ежедневно получали синтезированные качества, необходимые для нашей работы и сдавали их вам на хранение, чтобы выходить в мир человечными. Но жизнь меняется, и не в лучшую сторону. Смутьянов и недовольных всё больше. Мы теперь не можем расслабиться даже в постели! У многих из нас даже жёны оказались в оппозиции, вы можете представить? Только жестокость и бессердечность дают нам силы гнать этих сук из дома и служить Родине круглосуточно! — Степан запрокинул кружку, допил остатки пива и с такой силой стукнул ею об стойку, что у кружки откололась ручка. Пора заканчивать этот безумный разговор — подумал я и решил попрощаться со Степаном. Но тут он снова понизил голос и зашептал: — Я предлагаю вам по сто долларов за начинку из комплекта жёлтых шаров. Забираю всё и плачу сразу. Плачу наличными. — Что? — переспросил я. — Сто! — повторил Степан. Мозг стал без моего согласия подсчитывать барыш. Денег с лихвой хватило бы не только на операцию жене, но и на последующую реабилитацию. Как ни фантастично звучал рассказ Степана, деньги он предлагал большие. Даже если он и врал насчёт начинки шаров, то шанс заработать деньги упускать было бы жалко. Жёлтые шары, и правда, почти никого в Конторе не интересовали. Уж две трети содержимого можно без опаски опустошить, и будь что будет! Нынче совесть, честь и что там ещё Степан перечислял им вряд ли понадобятся, не те принципы жизни. Можно и рискнуть! Ещё предполагая, что все это розыгрыш, я поинтересовался у Степана: — А зачем тебе они нужны, да ещё и в таком большом количестве? — Раз уж мы теперь подельники, то есть, партнёры, я раскрою тебе конечного покупателя. — прищурился Степан, перейдя на дружеское «ты». Меня же от близости с ним слегка передёрнуло. — В некоторых европейских странах, подобному хламу придают гипертрофированное значение. И это их погубит! — щёлкнул пальцами Степан. — Впрочем, мне плевать на них! Более того, чем они гуманнее, тем слабее в борьбе с беспринципными. Так что, Сёма, ты ещё и Родине послужишь. Автозак остановился у суда. Под улюлюканье и угрозы вывели педофила. Остальные заключённые стали готовиться к выходу. Семён Григорьевич заторопился, ему хотелось выговориться не меньше, чем мне его дослушать. — В моем представлении, Антон, служба Родине заключалась в ином. Советская школа воспитывала иным принципам. Но мои принципы вместе с Союзом остались в прошлом. И я согласился! — будто оправдывался старый вахтер. — Деньги-то Степан отдал вам? — поинтересовался я.— Представь себе, да! Всё до копейки, точнее, до цента. С ними меня и повязали. Но удивительнее другое… Конвой назвал мою фамилию. Я встал. Пора было прощаться: — Вы ещё удивить можете? Куда больше? — Эта беспринципная гнида, Степан, ведёт моё уголовное дело, ты представляешь?! Мне срок, а ему новые звезды на погоны! Вот мразь! — Как раз это мне и не удивительно, Семён Григорьевич. Обычное для них дело, поверьте мне. Удачи вам и здоровья, — я протянул ему руку. Он, торопясь, полез под свитер и снял с шеи ладанку. Конвоир снова выкрикнул мою фамилию. Из ладанки Семён Григорьевич выкатил на ладонь камушек, размером с кедровый орешек. В тусклом свете автозака он переливался ярким перламутром. — Возьми с собой, Антон — это подарок. Я сохранил одну начинку из жёлтого шара. Бери! — и он вложил мне в протянутую ладонь свой тюремный срок. Возможно, мне показалось, но перламутринка жгла мне ладонь. — А из какого номера? — поинтересовался я. — Не знаю, Антон. Но точно из жёлтого шара, я только из них доставал, синие то — пустые все. Удачи и тебе! Я выпрыгнул из автозака. Покатал ядрышко на ладони и проглотил. Улыбнулся охраннику и сделал шаг вперёд.