Иосиф Райхельгауз: Театрами сегодня руководят чиновники

26 марта во всем мире отпраздновали Международный день театра. Не исключено, что российскую театральную сцену в скором времени ждут реформы. По словам премьер-министра РФ Дмитрия Медведева, нам нужно идти по пути поддержки наиболее востребованных государственных театров, а в ряде случаев идти и на объединение коллективов. О проблемах эффективной работы театров размышляет худрук «Школы современной пьесы» Иосиф Райхельгауз. Иосиф Райхельгауз входит в состав экспертного совета одиннадцати худруков, которые распределяют государственные гранты между театрами. О достоинствах и издержках этого процесса и о других театральных проблемах Москвы с худруком театра «Школа современной пьесы» беседует обозреватель «ВМ». — Иосиф Леонидович, недавно премьер-министр в своем выступлении сказал, что в России слишком много государственных театров, и с их дальнейшей судьбой надо определяться. Это заявление взбудоражило театральную общественность... — Я вижу, что у нас на многие мировые процессы существует двойной стандарт. Когда нам интересно и выгодно, то мы смотрим на все со стороны Европы и говорим: «Видите, как это происходит во всем цивилизованном мире, и как правильно». А когда нам что-то невыгодно и мы хотим получить обратный эффект, то смотрим со стороны России: «Вот видите, как все в Европе неправильно, а у нас все хорошо». Так и в вопросе театра. Как в Германии, Франции, Америке, Италии обстоит дело с государственными театрами? Вот, например, в Париже есть каких-нибудь пять дотационных театров, и все они считаются национальным достоянием. Это, конечно же, Комеди Франсез, театр Мольера. Это парижская Гранд-опера, куда водят туристов, показывая им потолок, расписанный Шагалом. Можно насчитать еще три театра, хотя при этом в Париже их более семи сотен. То же самое происходит с Америкой и с другими странами. Но в этих странах есть очень внятный закон о меценатстве, освобождающий их от части налогов, и там богатые люди считают своим долгом давать деньги на искусство. У нас же если некий бизнесмен сует конвертик «на искусство», то говорит: «Только тихо!» Потому что сразу начнут искать: а откуда взялись деньги? Поэтому первый вопрос должен звучать так: а мы за что — за количество театров, за их качество или за участие государства в бюджете театра? Но есть и другой важный вопрос, связанный с тем, что русский репертуарный театр — один из интереснейших в мире. Поверьте, нас никуда бы не приглашали, если бы мы не предъявляли серьезного искусства. Ну или если бы не давали прибыль, когда зовут на коммерческие проекты. Российская культура сегодня все еще разнообразна и хорошо представлена, мы ею единственной можем гордиться, поскольку нефть и газ есть и в других странах. Доказательством этому служит то, что мои коллеги давно преподают в крупнейших университетах мира. Самый ярчайший пример — наш абсолютный классик мировой театральной культуры Анатолий Васильев. Ему был выстроен театр на Сретенке, причем он его строил сам как соавтор проекта совместно с выдающимся архитектором Игорем Поповым. После чего у него этот театр был отобран. И Васильев более десяти лет чем занимается, простите? Он ставит спектакли в крупнейших театрах мира. У него в одном только Комеди Франсез премьера за премьерой. Дорогие мои, ну как же мы можем, имея такого уровня режиссера, его отпускать?! Создается ощущение, что нам все равно. Его театром руководил назначенный Департаментом культуры директор, который позже оттуда же выгнал и Крымова. В результате сегодня это один из банальнейших, никому не нужных театров. А автор этой постройки, великий режиссер Васильев, ставит в Париже, Брюсселе и сейчас в Лондоне. И это, к сожалению, тенденция. Вот мы постоянно говорим про лихие девяностые, а с моей точки зрения, 90-е — это счастливые годы, когда мир был открыт России, и Россия была открыта миру. Мы наконец хоть как-то влились в мировое культурное, научное, экономическое сообщество. Влились, но почему-то не ценим того, что имеем сами. Это видно на примере науки. Вот у меня был цикл лекций, которые я читал в Америке в Силиконовой долине, и меня там зал слушал практически без перевода — сидели сплошь русские ученые. Они же — русские ученые — сидят в Израиле в Институте Вейцмана и в крупнейших научных центрах Германии, Франции, Испании. Они бегут, а тут остаются только старики-академики, которых давят уже тем, что рассказывают, что и как им нужно делать. И то же самое мы делаем с нашей культурой, начиная сравнивать, сколько театров есть у нас в Москве, а сколько их имеется в Париже. Я понимаю, почему мы ищем в театре. Нам нужны деньги на оборону. Мы ищем деньги и у пенсионеров. Конечно же, пенсионная система требовала обновления, но то, как это было проведено, вызывало у людей вопросы. Хотя именно культура и театр как раз многое могут объяснить, могут вылечить многие социальные раны. Далее — если государство хочет сократить количество бюджетных сотрудников, то пусть начнет с чиновников. Я более 40 лет работаю в системе театров и помню, что во времена, когда я только окончил ГИТИС и работал в «Современнике», существовало тихое управление культуры. Нам казалось, что оно нас зажимало, мы бунтовали, но при всем том знали каждого чиновника в лицо, поскольку в здании управления было лишь три этажа. А сегодня эти все помещения увеличены в несколько раз. Департамент культуры находится и на Петровке, и в переулках вокруг Сандуновских бань. Сидит огромное количество людей, работающих с бумагами. Сегодня, чтобы согласовать покупку цветочка, нужно проводить конкурс, потому что от нас требуют: купите выгодно! Причем чиновники, разумеется, заранее знают, у кого именно выгодно покупать. И пока мы этот тендер будем проводить, цветочек уже загнется. Я это к тому, что сегодня чиновников десятки, сотни, тысячи. Вот пример чиновничьего засилья, вот где можно сэкономить огромные деньги, не сокращая количества театров. Наш театр сгорел, его восстановили. Я отдаю должное мэру Сергею Собянину, который пришел принимать новое здание. Он — мощный человек, который понимает, чем и кем руководит. Я спросил Сергея Семеновича: «Но вы же не видели ни одного нашего спектакля?» А он мне ответил: «Я очень хорошо знаю, где у меня хорошо работают, а где плохо, что нужно сохранять, а что нет». Я его благодарю бесконечно: он на третий же после пожара день выдал огромные деньги, и даже я — дилетант — понимал, что на них можно было два таких театра заново построить. Но дальше началось трехлетнее бюрократическое бесконечное согласование, в основном бессмысленное. Доходило до маразма: мы не могли даже витражи Врубеля смонтировать, потому что они не были утверждены чиновниками! Поэтому если Дмитрий Анатольевич Медведев хочет сокращать что-то, то пусть сокращает, конечно. Но только сначала пусть сократит вот этот бюрократический аппарат. И кроме того, может быть, ему стоит предложить богатым людям часть доходов перечислить на поддержание культуры, как это делают многие уважающие себя руководители других государств и их окружение, которые становятся председателями попечительского совета театров. Вот ведь сам Дмитрий Медведев был председателем попечительского совета Большого театра — и вот это правильно! И, наконец, театрами сегодня руководят чиновники. Это безобразие, потому что ими должны как минимум руководить консультационные советы. Именно профессионалы должны определять бюджет той или иной постановки, если на нее идут государственные деньги. Поэтому сегодня и существует совет художественных руководителей Москвы — это одиннадцать главных режиссеров театров столицы. Я вхожу в этот совет вместе с Владимиром Машковым, Олегом Меньшиковым, Терезой Дуровой, Евгением Писаревым, Дмитрием Бертманом — это все среднее поколение режиссеров, театры которых работают в прибыль. Причем мы не сами предложили свои услуги, нас выбрали. — А Марк Захаров, Александр Ширвиндт, Юрий Соломин туда входят? — Они входят в ложу худруков. Им тяжеловато в силу возраста заниматься этой деятельностью. — И чем ваш совет занимается? — Этот совет должен в идеале решать и предлагать Департаменту культуры, кого назначить главным режиссером, а кого снять, кому дать деньги или не дать на новые постановки. Очень важно, когда есть такой совет. Потому что если я показываю работы своих студентов коллегам, если их смотрят Женовач, Каменькович, Крымов и говорят: «Это плохо, старик», — то мне нечего им ответить. А если мне «плохо» скажет чиновник, то, извините, у меня возникает справедливый протест: сначала пойдите и поучитесь, ну хотя бы на театроведческом факультете. Это очень правильное решение — создать подобный совет, который принадлежит еще Печатникову. Но нужно, чтобы он собирался хотя бы раз в неделю на пару часов, решая вопросы культуры и театра. Я готов тратить на это время еженедельно. Но, увы, собрать этот совет может только сам Департамент культуры, то есть те же чиновники. Поэтому сегодня совет работает абсолютно формально, из-за того что собирают нас крайне редко. — А при распределении грантов чиновники тоже свои «пять копеек» вносят? — Вносят, и далеко не пять копеек! Вот нам дают большой список: допустим, триста театров попросили денег на триста спектаклей, а Департамент культуры может дать их только на сто пятьдесят. Совет худруков должен определить: кто достоин, а кто нет, поскольку мы — в теме. Конечно, мы спорим, совещаемся. Но сейчас департамент тоже стал хитрить. Они присылают бумаги с просьбой поставить галочку — «да» или «нет» против спектаклей. На каком уровне я могу писать «да-нет»? Я понимаю, что не дать Олегу Меньшикову глупо, потому что он творческий человек, у него интересный театр. Но в списке масса других фамилий, которых я вообще не знаю. — И как вы тогда решаете их судьбу? — Сейчас этот вопрос решается на уровне вкусовщины. Вот поэтому я и говорю, что нас надо собирать хотя бы раз в неделю. Потому что совет должен режиссера увидеть лично. Режиссер должен прийти, рассказать свой замысел — всегда ведь уже за три минуты видно, талантливый это человек или проходимец. — Есть и другой взгляд. Вот Сергей Проханов, например, предлагает иную модель: поделить театры по размеру и распределить деньги, чтобы театр понимал, на какую сумму он стабильно может рассчитывать, а не ходить с протянутой рукой. — Я с Прохановым категорически не согласен. Наше дело, к сожалению, очень трудноизмеримо. Ведь все худруки говорят, что у них «переаншлаг», что они достойны государственного гранта. Более того, они научились хитрить, правильно составлять отчеты. Все успешны, но на самом деле идет, с моей точки зрения, чудовищный упадок интереса к театру, музыке. У людей плохое материальное положение, и, к сожалению, они очень думают, тратить или не тратить деньги на театр. Поэтому единственный, кто может хоть с какой-то долей объективности оценить необходимость вкладывания государственных денег в тот или иной театр — это профессиональные люди. Я сужу по себе, когда мне чиновники говорят: «Этот спектакль не надо ставить, он неправильный — по автору и по теме», я могу ответить: «Сам знаю, что мне ставить, а что нет». А если мне это скажут 5–6 моих уважаемых коллег, то я или самостоятельно где-то буду искать деньги и доказывать, какой я хороший, или же переменю свое мнение и соглашусь с тем, что они правы, а я был неправ. И это нормально. — Ну и как тогда при наличии подобного совета сегодня пробиться молодому режиссеру? — Поверьте, талантливого человека видно почти сразу. Если студент талантлив, его уже на третьем курсе начинают разрывать на части. Вот у нас на кафедре режиссуры ГИТИСа, где я руковожу мастерской, выпустилась девочка Марфа Горвиц у Сергея Женовача. Я случайно увидел ее спектакль в Благовещенске и был потрясен его грандиозностью. Я режиссера нашел и попросил поставить ее у нас. А она ответила: «С удовольствием, но вам придется встать в очередь — я сначала должна поставить спектакли в трех крупнейших театрах Москвы и Санкт-Петербурга, с которыми уже заключила договоры». И вот такой девочке, которая движет наш российский театра вперед, а значит, и культуру России, я бы дал и грант, и даже дал бы театр, видя ее вклад. — А кто вообще сегодня решает, кому поручить руководство театром? — И это тоже сегодня решает Департамент культуры, что, с моей точки зрения, неверно. — Как вы считаете, что нужно делать с мелкими недотационными театрами, которых у нас огромное количество: объединять ли, укрупнять, разгонять или пусть живут? — Не надо их трогать. Мы живем в условиях рынка, где существует простой закон: если зрителям это интересно, театр будет жить. Если неинтересно — театр сам умрет. Есть объективные показатели: сколько куплено билетов, как много о театре пишет пресса, снимает ТВ, насколько он интересует тех, кто отражает культурные моменты. И последнее — важным показателем является то, насколько масштабно и как часто театр представляет страну на фестивалях — внутри и вовне. И вот этот вклад как раз очень легко определить. Раз театр побывал на гастролях, значит, его позвали, им заинтересовались, оплатили дорогу, гостиницу, гонорары. Вот мы трижды в течение трех лет давали спектакли на гастролях в Одессе в Русском театре на 1000 мест. Мы были в Таллине в Русском театре, в Тбилиси, в Индии, где получили Гран-при на фестивале. У нас впервые в истории Русского театра в Берлине открыт филиал — мы играем 2–3 спектакля ежемесячно в столице Германии. «Школа современной пьесы» — в числе самых продающих билеты театров Москвы. Исходя из этого, я считаю, что нашему театру нужно помогать из бюджета. А если я не прав, то тогда объясните, кому мы эти государственные деньги должны давать и почему. — Ну, за вас еще и то обстоятельство, что вы постоянно ставите современную пьесу... — Вот именно. А это ох как сложно! Поставить в 20-й раз «Гамлета» или «Чайку» очень просто. А вот поставить пьесу никому не известного мальчика или девочки — пьесы наших молодых современников — большой риск! Но мы знаем, на что и ради чего идем! Вот у нас сейчас премьера «Ганди молчал по субботам». Поставил молодой выпускник ГИТИСа Филипп Гуревич, спектакль идет успешно, и режиссера тут же позвали ставить в «Современник». А год назад поставила спектакль девочка — это был провал. И мы при распределении средств должны обязательно учитывать, чем театр занимается. Либо он ставит французские и итальянские комедии, чтобы зрители душевно тратились только в буфете, либо он занимается продвижением хорошей современной российской драматургии. — А она есть — хорошая драматургия сегодня? — Безусловно. У нас есть очень хорошая, талантливая драматургия и великолепные молодые артисты. Приходите к нам, увидите сами. СПРАВКА Иосиф Леонидович Райхельгауз (род. 12 июня 1947, Одесса) — российский театральный режиссер, педагог, народный артист Российской Федерации, профессор Российского института театрального искусства (ГИТИС), создатель и художественный руководитель московского театра «Школа современной пьесы».