Российский Дальний Восток: подледная рыбалка, еврейский Диснейленд и космополитичный город (South China Morning Post, Гонконг)
• Иностранцы, у которых не было возможности ездить в этот регион на протяжении большей части 20 века, встречают радушный прием. Перелет через Владивосток оказался довольно удобным, и, пока утреннее солнце вяло поднимается над полями, покрытыми льдом и снегом, мы начинаем наше погружение в жизнь Хабаровска. Этот город, находящийся на российском Дальнем Востоке, был основан в 1858 году в качестве военного аванпоста, а сегодня, как утверждает путеводитель Lonely Planet, он является «самым холодным городом на планете с населением более полумиллиона человек». По реке Амур здесь проходит граница России с Китаем, и, поскольку сейчас самый разгар зимы, гигантские глыбы льда медленно плывут по течению реки, издавая странный скрежет. Закаленные россияне делают во льду лунки, усаживаются на куски льда, и процесс рыбалки начинается. Я осторожно подхожу к пожилому мужчине, завернувшемуся в дубленку, который вытаскивает из ледяной воды маленьких рыбешек. Мне хочется понаблюдать за этим процессом подольше, чтобы посмотреть, сможет ли мой новый знакомый вытащить из лунки гигантского осетра, но из-за мороза стоять долго на одном месте практически невозможно, а потрескивание льда под ногами, как мне кажется, постепенно усиливается. Высоко над рекой стоит Успенский собор — устремленное вверх аскетичное здание, покрытое голубой плиткой, положенной вместо той, которую диктатор Иосиф Сталин уничтожил в 1930-х годах. Но гораздо более сильное впечатление на меня произвел Преображенский собор, третий по высоте собор в России, который был открыт в 2004 году. Этот собор с четырьмя золочеными куполами в украинском стиле располагается на холме, который лично выбрал патриарх Московский и всея Руси Алексей II с вертолета. Подъем через Площадь героев, построенную в память о людях, погибших в Великой отечественной войне, и вверх по лестнице собора мог бы согреть меня, если бы температура воздуха не опустилась до минут 20 градусов по Цельсию. Мне приходится долго идти по заснеженным улицам, чтобы добраться до железнодорожного вокзала и сесть на поезд до Биробиджана — административного центра Еврейского автономного округа — единственной официально еврейской территории за пределами Израиля. Три часа пути — это довольно короткая поездка по меркам Сибири. Я еду в вагоне третьего класса с двумя мужчинами из Узбекистана, которые едят копченую рыбу и предлагают мне — заговорщически подмигивая — водку, которую они предусмотрительно перелили в бутылку из-под лимонада. В Биробиджане только что выпал снег, и я радостно идут к моему отелю по легкому, пушистому покрову мимо мемориального танка и статуи Ленина с вытянутой рукой. У этого города, основанного в 1934 году, довольно странная история: это место, куда евреев Советского Союза призывали переселяться, чтобы спастись от антисемитизма и получить свободу и особый статус. Сегодня Биробиджан — это своего рода еврейский Диснейленд. Вдоль улиц установлены статуи улыбающихся, гримасничающих мужчин в черных шляпах и с пейсами, играющих на аккордеоне или танцующих как герои фильма «Скрипач на крыше». На стенах в вестибюле отеля висит множество карикатур еврейских матрешек. Я чувствую жизнь и самобытный характер этого маленького далекого города, где старые автобусы вежливо останавливаются на перекрестках, а официантка в еврейском ресторане вручает мне подписанную от руки карточку со словами благодарности, когда я захожу туда выпить чашку кофе, или съесть суп с клецками из мацы, или халу с маринованными огурцами. На рынке тоже царит оживление, несмотря на порывы ледяного ветра, который задувает под крышу и под прилавки, за которыми стоят торговцы, закутанные в множество слоев одежды и весело зазывающие меня что-нибудь у них купить. Огромные замороженные рыбины, похожие на деревянные восклицательные знаки, смотрят на меня из деревянных ящиков. Я покупаю мед у женщины, которая рассказывает мне о том, что жидкий золотистый мед собирают на равнинах, а густой и бледно-желтый — в горах, хотя на таком морозе весь мед становится одинаково твердым. Далее я еду ночным поездом во Владивосток. «Хозяин Востока» раскинулся там, где волны Тихого океана накатывают на восточное побережье России. Поезд оказался весьма уютным с его бурлящим и свистящим самоваром — самовар есть в каждом вагоне рядом с туалетом и купе проводницы — а постельное белье очень чистое и накрахмаленное. Как только поезд трогается с места, пассажиры вагона сразу же переодеваются, оставляя на себе минимум одежды, и готовятся улечься спать. В этом процессе есть какая-то благовоспитанность, и скоро я понимаю, что мне необходимо выйти из четырехместного купе и закрыть за собой дверь, чтобы не стеснять своих попутчиц. Владивосток — это важная военно-морская база, поэтому он был закрыт для посещений иностранцев с 1958 до 1992 года. Однако сегодня он производит впечатление космополитичного города — в отличие от Хабаровска и Биробиджана. Табличка на платформе сообщает прибывшим пассажирам, что они находятся на расстоянии в 9288 километров от Москвы. Здание вокзала, построенного в начале 20 века, чрезвычайно красиво и напоминает Ярославский вокзал на другом конце Транссибирской магистрали. Стены вокзала украшены скульптурами всадников и птиц, ягод и фруктов, бронзовым бюстом царя Николая II и двуглавым орлом. Потолки украшают фрески с изображениями сообществ, живущих вдоль Транссибирской магистрали, церквей, паровозов и кораблей — прославление процесса русификации места, настолько далекого от Москвы. Я беру такси на остров Русский, который в прошлом был еще более засекреченным местом, чем сам Владивосток. Ворошиловская батарея — с ее гигантским зелеными 51-тонными артиллерийскими орудиями, каждое из которых достигает 15 метров в длину и имеет дальность в 34 километра, — находится на холме над морскими просторами, испещренными барашками волн, пестрыми в лучах холодного солнца. Водитель моего такси указывает на горизонт к югу и говорит: «Япония, Корея». А потом, усмехнувшись, добавляет: «Австралия». Мы проезжаем мимо крашеных деревянных дач и пожилого мужчины в обтягивающем костюме, едущего на роликовых лыжах вдоль дороги. Мы проезжаем мимо нового Мариинского театра — потрясающего здания из стали и стекла, расположенного недалеко от порта и построенного для того, чтобы там могли выступать труппы Большого и других театров и чтобы служить свидетельством растущей утонченности Владивостока. С океана дует сильный ветер, превращающий защитные ограждения вдоль порта в ледяные скульптуры. Дрожащие от холода пони, наряженные в единорогов, катают восхищенных корейцев, которые, кажется, не обращают никакого внимания на погоду. По другую сторону от холмов Владивостока находится Покровский собор, где женщины в платках на головах молятся, кланяются и целуют иконы, а мужчины предпочитают стоять ближе ко входу в храм, грея руки у подсвечников. К югу от собора находится Золотой мост, который соединяет центр Владивостока с промышленным пригородом Чуркиным. В тени северного конца этого моста находится С-56, которую сохранили как самую успешную подводную лодку Второй мировой войны — она потопила и серьезно повредила 14 вражеских кораблей. Я плачу за вход 100 рублей. Меня поражает ужасающая теснота внутри этой подводной лодки — в каком кошмаре, должно быть, находились члены ее экипажа, когда этот железный гроб охотился на противника в ледяных морских глубинах! Внутри находится бесчисленное количество труб, загадочные панели приборов и циферблаты, но каюта офицеров кажется относительно комфортной — там есть деревянный столик и портрет Сталина. Торпеды, размещенные в хвосте подводной лодки, длинные и гладкие, выкрашенные в зеленый и красный цвета — будто смертоносные рождественские подарки. Американский фотограф Элеанор Прей (Eleanor Pray) жила во Владивостоке с 1894 по 1930 год и видела своими глазами три войны, две революции, а также царский и советский режимы. Ее муж умер, а дочь уехала, но Прей осталась там, потому что «я не могу представить себе, как я буду жить там, где я не смогу видеть два залива одновременно». Она уехала только после того, как ее дом конфисковали. Те 2,5 тысяч писем, которые Прей написала, стали бесценным источником информации о Владивостоке начала 20 века. У ее старого дома на Светланской улице был воздвигнут памятник Элеанор, спешащей на почту с письмом в руке. «Если не считать Париж, то Владивосток — это самый восхитительный город на планете», — написала она однажды, и мне, посетившему этот динамично развивающийся город, нетрудно понять, почему она так считала.
