Белый, "не запятнанный грехом Февраля"

Как полагают, это единственный из крупных лидеров Белого движения, кто не запятнал себя в Феврале поддержкой отставки царя. Не говоря уже о том, что именно он дал ход расследованию убийства царской семьи. Если быть точным, на сообщение генерала Алексеева, где приводились тексты телеграмм царю от командующих фронтами с просьбами об отречении, Колчак — в ту пору командующий Черноморским флотом — просто не ответил. Ответа и не требовалось, однако если Балтфлот в лице адмирала Непенина отставку поддержал, то ничто не мешало адмиралу Колчаку столь же открыто выступить против. Но он предпочел промолчать. В трусости адмирала обвинить нельзя, он был храбр, следовательно, колебался. Возможно, потому, что, будучи монархистом, слепцом Колчак тем не менее никогда не был. Не раз сталкивался с косностью старой системы и болезненно на нее реагировал. Значит, не мог не понимать, что немалая часть критики оппозиции справедлива. Первые годы учебы гимназиста Колчака о его ярком будущем не говорили ничего. Окончил три класса из восьми, да и то с грехом пополам. При переводе в третий класс получил двойку по русскому, тройку с минусом по латинскому, тройку по математике, тройку с минусом по немецкому и двойку по французскому языку. Пересдал, но с трудом. К счастью, отец Колчака Василий Иванович, герой Крымской войны, генерал-майор, сообразил, что его отпрыск в обычной гимназии безнадежно скучает, потому и валяет дурака. Вот и отправил его в Морское училище. И не ошибся. Здесь гардемарин Колчак по всем дисциплинам постоянно шел то первым, то вторым. Пересказывать подробно ход дальнейшей службы Александра Колчака смысла не вижу. Замечу лишь, что он постоянно метался между военным делом и научными исследованиями. Причем и тут и там заслужил и славу, и ордена. Рвался участвовать в Англо-бурской войне на стороне буров, но на полпути повернул назад, получив приглашение отправиться в полярную экспедицию с известным исследователем Толлем. Экспедиция должна была пройти Северным морским путем от Кронштадта до Владивостока, исследовать район Северного Ледовитого океана к северу от Новосибирских островов и попытаться отыскать легендарную Землю Санникова. В этой экспедиции Колчак руководил гидрологическими работами, исполнял обязанности помощника магнитолога и изучал движение льдов. После революции об этом, понятно, не говорили, но советские полярники во многом опирались на открытия Александра Васильевича и той знаменитой экспедиции. Позже возглавил поиски без вести пропавшего Толля. Однажды и сам чуть не погиб, угодив в ледяную прорубь. И эта "купель", серьезно подорвав здоровье, не раз напоминала о себе тяжелейшими приступами ревматизма. Семенов-Тян-Шанский оценивал экспедицию Колчака как "важный географический подвиг". А Русское географическое общество присудило ему высшую награду — Константиновскую медаль, которой в свое время удостаивались такие исследователи, как Нансен и Амундсен. В Русско-японскую войну Колчак прославился как мастер минного дела. На минах, поставленных под его руководством, подорвались и затонули японские броненосцы "Хацусэ", "Ясима" и крейсер "Такасаго". Потом, уже воюя на суше, раненый и больной, он попал в плен в Порт-Артуре. А вернувшись из Японии, снова занялся наукой и опубликовал свое самое крупное исследование — монографию "Лед Карского и Сибирского морей". Одновременно стал одним из инициаторов создания Морского генерального штаба, где возглавил комиссию по расследованию причин катастрофы при Цусиме. Этот опыт пригодился на Первой мировой. Занимался там и своим любимым минным делом, и военные операции разрабатывал. Приложил руку и к программе военного кораблестроения. Как утверждается, "буквально все линкоры, половина крейсеров и треть эсминцев советского Военно-морского флота, в 1941 году вступившего в Великую Отечественную войну, были построены именно по этой программе". Успешно воевал на Балтике, а затем в чине вице-адмирала возглавил Черноморский флот. И здесь добился многого, не позволяя противнику выходить за пределы Босфора. Современники называли Колчака "рыцарем войны". Действительно, как и многие военные, адмирал схватку с нетерпением ждал. Это была та стихия, где он мог проявить свои способности и знания. Как признавался сам Колчак, начало войны было одним из самых счастливых и лучших дней его службы. О том, чем закончится это тяжкое испытание для России, не задумывался. Даже в обычной жизни "политиком" адмирал был скорее слабым: слишком прямолинеен, бескомпромиссен и азартен, что иногда мешало карьере. Да и с нервной системой у Колчака было не все благополучно. Видимо, не случайно в характеристике (на повышение в звании) сочли необходимым отметить, что это "выдающийся офицер", однако "нервен". А в реальной политике, куда Колчака занесла нелегкая, излишняя нервозность — вообще последнее дело, только дров наломаешь. С Керенским адмирал, понятно, не сошелся. К тому же тот его просто боялся: на роль диктатора военные тогда рассматривали кандидатуры Корнилова и Колчака. Поэтому его и отправили в США для "обмена опытом". "Мое пребывание в Америке, — писал Колчак, — есть форма политической ссылки". Назад возвращался через Японию. Там его и застала новость о штурме Зимнего. То, что адмирал решительно выступил против большевиков, закономерно вытекало из его взглядов и характера. Сибирь как театр военных действий возникла также закономерно. Немало белых сил формировалось тогда в Харбине и на линии КВЖД. А туда из Японии было ближе, чем на Дон, хотя первоначально адмирал хотел попасть в Добровольческую армию. Закономерно и то, что с приездом Колчака в Омск рухнула действовавшая там против большевиков разномастная Директория — нечто вроде второго издания Временного правительства. Военные, разумеется, предпочли Колчака. Так он и стал диктатором. Боевым действиям белых под руководством Колчака сопутствовали как крупные удачи, так и провалы. Самым успешным стало весеннее наступление 1919 года (его называли "Полетом к Волге"). Тогда армии Колчака вышли к Казани, Самаре, Симбирску. Занятие этих районов открывало дорогу на Москву. Но не получилось. Бои были ожесточенными, однако для белых все закончилось крахом, а для Колчака — еще и предательством союзников. Впрочем, и это не случайность, поскольку адмирал до конца оставался патриотом и на сомнительные предложения иностранных "партнеров" каждый раз отвечал, что Россией не торгует. Версии расстрела Колчака красными различны. Одна — убили на берегу Ангары, а труп сбросили в прорубь. Другая — расстреляли прямо в Иркутской тюрьме, поскольку боялись выводить за стены. Ясно лишь одно — суда не было. Вот и споры о фигуре адмирала Колчака не закончены. Да, выдающийся полярник, да, герой Русско-японской и Первой мировой. Однако и мартиролог жертв колчаковцев очень велик. И вряд ли здесь может служить оправданием природная жестокость гражданской войны. Это не оправдание, а лишь объяснение. Достаточно ли этого? Не уверен. Кстати, Ленин как раз с пониманием относился к методам противника, полагая, что пропаганда полезна для масс, однако сами большевики обязаны смотреть на мир трезво: "Неумно порицать Колчака только за то, что он насильничал против рабочих и даже порол учительниц за то, что они сочувствовали большевикам. Это вульгарная защита демократии". Не удивляет. Диктатуры схожи, даже если одна из них революционная и пролетарская, а другая — контрреволюционная и военная.