Сквозь мат, крики и команды: чеченская война глазами калининградского ветерана

В годовщину начала первой чеченской войны полковник милиции Николай Егоров, один из экс-руководителей регионального УБОП, рассказал "Клопс" о своей первой командировке на Кавказ. Не было опыта говорить такое... О том, что происходит в Чечне, мы узнали не из газет. В декабре 1994 года в Грозном работали два наших сотрудника — Вилорий Бусловский и Анатолий Стенин. Вилорий — уроженец Грозного, хорошо знал город. Это его и спасло. Он сумел выйти из окружения, но получил осколочное ранение. Анатолию Стенину тоже повезло. Он вернулся. От них мы узнали про сожжённую на улицах Грозного Майкопскую бригаду, про большие потери, про нехватку патронов, про то, что точных планов местности не выдавали, разведки — никакой, опыта подобных боевых действий — никакого, а по городу всё время работает авиация. 5 января Вилорий получил осколочное ранение от взрыва 120-миллиметровой мины. Руководство РУБОПа, пять человек, поехало к его супруге, сообщить. Мы зашли в квартиру все вместе. Этого нельзя было делать, но тогда мы не знали, как сообщать такое. Она сразу осела, когда нас увидела, мы её успели подхватить. Объяснили, что ранен, но опасности для жизни нет, что всё хорошо… Что можно объяснить за несколько секунд. ...Вилорий погибнет в Чечне через пять лет после этого. Опять к супруге поехало практически всё руководство. У нас уже был опыт. Мы взяли с собой сотрудника медслужбы с необходимыми медикаментами. И они пригодились. Сказали, что Вилория больше нет... Анатолий Стенин после своей первой чеченской командировки прожил ещё пять лет. Уже на "гражданке" его убил рак. Подготовка Как только там началось, мы сразу поняли, что рано или поздно поедем. Нам никто ничего не говорил, но мы готовились. Первый отряд калининградской милиции ОМОН под командованием Геннадия Лосева отправился в Чечню в начале 1995 года. 4 февраля в станице Асиновской во время боя с боевиками погиб Виктор Гакун, офицер калининградского ОМОНа. В 1995 я был заместителем начальника регионального управления по борьбе с организованной преступностью. Как-то ко мне в кабинет на Невского зашла делегация СОБРа, человек десять. У меня кабинет маленький, они сразу всё пространство в нём заполнили. Стоят, смотрят на меня, я — на них. И вдруг один говорит: "Николай Александрович, мы едем в командировку в Чечню. Мы хотим, чтобы вы поехали с нами командиром". И вот что делать? По штатному расписанию я не должен был ехать. Конечно, я их прекрасно знал, они — меня. Мы вместе планировали и проводили операции по освобождению заложников и задержанию бандитов. Понятное дело, во время таких мероприятий и начальник видит, на что способны его подчинённые, и они — на что способен он. Я согласился. Мне оказали доверие профессионалы, а это дорогого стоит. Самое сложное По телевизору, радио, в газетах — вал информации о потерях, в газетах — фотографии сожжённой техники и убитых российских военнослужащих, пленных российских солдат... И вот представьте, что на этом фоне приходит собровец домой и говорит близким: "Я уезжаю в Чечню"... Я своим долго не говорил. Сказал в самый последний момент. У меня родной брат — военный, полковник, проживает в другом регионе. Он не знал, что я уехал в Чечню. И я признался маме, когда уже вернулся. Она проживала в Калужской области. И у мамы случился инсульт... Для Чечни у СОБРа не хватало вооружения. Одно дело — бандитов брать, совсем другое — на войну ехать. Мы поехали к командующему Балтийским флотом адмиралу Владимиру Егорову. Он принял нас у себя в кабинете незамедлительно. Говорил с нами тихим, уставшим голосом. Я видел, что ему тяжело. Январь 1995 года был для Балтийского флота чёрным. В Чечне погибли 46 морпехов из Калининграда, 123 ранили. У отряда морской пехоты из Мурманской области потери были ещё больше — 80 погибших и 300 раненых. Возможно, поэтому нам долго объяснять адмиралу не пришлось. Он сразу распорядился, и нам выдали гранатомёты РПГ-7 и РПГ-18, более известный как "Муха", гранаты ВОГ-25 для подствольного гранатомёта, гранаты Ф-1, РГД и так далее. У милиции ничего этого не было. Мы до сих пор благодарны адмиралу Егорову. За понимание и человеческую и отеческую заботу. И оперативность. В Чечне мы не раз вспомнили Егорова добрым словом. Подготовка 10 мая 1995 года, сразу после Дня Победы, мы полетели в Москву. Обычным аэрофлотовским рейсом. Вошли в самолёт с оружием и в камуфляже. Пассажиры сразу поняли, куда мы с таким багажом. Они смотрели на нас сочувственно. Это было неприятно. 23 года прошло, могу сейчас сказать. В Москве нас собрали на базе ФСБ в лесу. Прилетели СОБРы из Питера, Калининграда, Вологды, Пскова, Коми, Карелии, Мурманска... Приехал весь Северо-Запад. Нас готовили инструкторы ФСБ, прошедшие горячие точки. Под конец тренировок нас вывезли на полигон дивизии имени Дзержинского. Командир сборов — Герой России полковник Лысюк — сказал: "А теперь посмотрим, чему вас научили и что вы умеете". Мы начали сдавать экзамены — стреляли, метали гранаты. Потом Лысюк построил все отряды. Приказал выйти командиру калининградского СОБРа. Я вышел, доложился. Ну, думаю, сейчас начнётся: то не так, это не так. А Лысюк говорит: "Вот так надо готовиться и вот так надо стрелять!". Ну, мы сразу грудь колесом. У нас всё оружие было пристреляно и подогнано. Вооружение У меня был автомат Калашникова калибра 7,62, его все стремились получить — калибр 5,45 себя не зарекомендовал. Также я взял себе нож разведчика. Но потом поменял на штык от карабина СКС. Из гранат я предпочитал Ф-1, лимонки. У меня в разгрузке всегда четыре штуки лежало. Правда, бросать их можно было только из укрытия: разлёт осколков — 200 метров. У нас у всех были кевларовые бронежилеты и шлемы. Шлем с бронемаской весил семь килограммов. Их носили, не застёгивая на подбородке: если в застёгнутый шлем попадала пуля, он мог запросто сломать позвоночник. Командир группы мог взять себе пистолет для бесшумной стрельбы, а я выбрал "Степаныча" — пистолет Стечкина. Двадцать патронов, можно вести огонь очередями. Правда, при автоматической стрельбе разлёт такой, что в ней смысла мало. Но двадцать патронов в магазине! Это уже серьёзно. Также мы взяли с собой спальные мешки. И попали в точку: пришлось жить в полевых условиях, весь уют — палатка и спальник. В Чечне В подмосковном Чкаловске нас погрузили в военный транспортный самолёт. Несколько бортов, восемь СОБРов из Северо-Запада, летели ещё ребята-срочники из дивизии имени Дзержинского. Самолёты были забиты под завязку: загнали в них технику, запихали полевые кухни, одеяла, мешки муки, матрасы какие-то. Мест не хватало. Мы заходили последними, и нас там буквально утрамбовывали. Кому-то весь полёт пришлось простоять на аппарели. Все четыре часа. Десантники знают, что это такое. Было очень холодно. А когда прилетели и аппарель стала опускаться, сразу ударила жара — 25 градусов. В Моздоке сформировали колонну — танки, БТР, БМП, грузовики. И мы двинулись через всю Чечню на Грозный. Шли под прикрытием вертолётов. Многие ребята носили банданы. Это не просто мода: когда едешь по просёлочной дороге — пыль поднимается такая, что дышать невозможно. Вот лицо и заматывали платками. Шли очень долго. Прибыли на место, в лагерь. Здесь уже стоял батальон из Сибири. Быт у них налажен, землянки в несколько накатов. Мы поставили две свои армейские палатки. У сибиряков — полевые кухни. Нас поставили на довольствие. Утром — каша, масло, чай. В обед — борщ из банки, салат, иногда тоже из банки, то есть консервированный, каша с тушёнкой. Ужин — каша или макароны, чай. На таких харчах мои спецы долго не протянули бы. Спас мой заместитель Сан Саныч, Александр Назаров. Привёз из штаба офицерский паёк каждому собровцу: сыр, масло, тушёнка, колбаса, сгущёнка. И потом каждые десять дней привозил. Наш отряд состоял из одних офицеров, прошедших срочную службу в ВДВ, морской пехоте, разведке. Мы потом ещё срочников-сибиряков этими пайками подкармливали. Сан Саныч — гений. Даже баню умудрился в полевых условиях соорудить. Хозяйственник от бога. В 12 часов нас атаковали Самый опытный солдат-срочник сибирского батальона отслужил к тому моменту шесть месяцев. Это потом, уже во вторую чеченскую, вышел приказ не брать в Чечню тех, кто отслужил меньше полугода. А в 95-м гребли всех. Рассказывали, что перед отправкой строили и раздавали оружие. Попался гранатомёт — будешь гранатомётчиком, снайперская винтовка — снайпером. Некоторые при этом падали в обморок. Он отслужил три месяца кочегаром, а тут выясняется, что он снайпер. Я попросил у командира сибирского батальона подполковника Корнеева гранаты к подствольникам. У нас их было мало. Он долго мне объяснял, что мы из разных ведомств. Я понял, что гранат нам не видать. Знаете, как в "Белом солнце пустыни": нет, ребята, пулемёта я вам не дам. Но через несколько дней ситуация решилась сама собой. Ночью, в 12 часов, нас атаковали, скажем так, неизвестные лица. Мы в лагерь прибыли скрытно, местные о нас ничего не знали. Начался обстрел. Нападавшие применяли трассирующие патроны. Мы видели, откуда стреляют, и сработали на подавление — применили всё, что у нас было. Перестрелка длилась около 20 минут. Это долго. А утром приехал командир полка сибиряков. Посмотрел, оценил обстановку. Корнеев доложил, что калининградский СОБР прикрыл его необстрелянных пацанов. Два ящика гранат нам дали немедленно. Ну и патронов к "Калашникову". По лермонтовским местам Гранат не хватало, зато пропагандистских листовок было море. Карикатуры примерно такого содержания: "Чеченские боевики отбирают хлеб у мирного населения". Похоже, авторы ничего не понимали в том, что там происходило. Создавалось впечатление, что кто-то просто перерисовал листовки времён Гражданской войны, когда Советская власть воевала с басмачами. Я как-то приехал в станицу Червлёную, там стоял СОБР из Рязани. На одном из домов увидел чёрную мраморную мемориальную доску: здесь останавливался Лев Николаевич Толстой. В другой станице, на самом берегу Терека, возле маленького домика стоит огромный дуб. Здесь часто бывал Михаил Юрьевич Лермонтов. Сразу вспомнилось "Мцыри". Я могу его цитировать по памяти: "Упали разом и во мгле, бой продолжался на земле…" В каждом населённом пункте — стихийный мини-рынок. Чеченки торгуют вместе с русскими женщинами. Никаких конфликтов. Все вместе, все выживают. В станице Червлёной на рынке можно было купить шашлык из осетра и самодельные консервы с чёрной икрой. Я тогда подумал: как хорошо было бы приехать сюда не воевать, а отдыхать. Климат потрясающий, природа прекрасная. Вперемешку с матом, криком и командами... Я по своей милицейской специальности оперативник. Разговаривать с людьми — моя профессия. Общались как-то с одной казачкой. В 1994-м в её станицу приехал КамАЗ, и чеченцы стали раздавать автоматы, мины. Оружие из разграбленных воинских частей. Вначале пытались записывать, кому и что дали, а потом перестали. Просто раздали и всё. Оружия из разграбленных воинских складов там было море. В одной из станиц к нам подошла совсем седая казачка и спросила: "Сынки, что же вы так долго ехали?". Она рассказала, как в 1994-м у неё дочь родила, а в дом ворвались чеченцы. И дочь этой седой женщины в одной ночной рубашке с грудным ребёнком на руках от них убегала через окно в поле по снегу босиком… Когда она с нами разговаривала, видно было, что она боится рассказать всё, что происходило в её станице. Как-то к нам приехали казаки. Они просили гранаты и автоматы для защиты своих семей. Мы им ничего не дали — мы не могли им ничего дать… Они понимали. Казаки стояли друг за друга. Из оружия — винтовка и дедовская шашка. Но даже с таким вооружением казаки были серьёзной силой. Оперативная обстановка Помню некоторые оперативные сообщения. "В станице Гребенской в ночь с 16 на 17 мая из автомата Калашникова был расстрелян мулла. В станице Старогладовской вырезана русская семья. В дом главы администрации района брошена граната... " Людей похищали. И такое — постоянно. В книге Александра Щеглова "Крещённые огнём" приводятся выдержки из чеченского дневника командира вологодского ОМОНа Сергея Голубева: "15 ноября совершено нападение на бойцов железнодорожного ОМОН, которые пошли за водой без прикрытия. Шестеро боевиков из разрушенного здания практически в упор расстреляли их. Блокпост №21 подвергся сплошном огневому обстрелу. В течение трёх часов — ни помощи, ни поддержки. Имеются "трёхсотые" (раненые). Срочно требуются медикаменты и капсулы. Это, скорее всего, промедол для обезболивания. Вперемешку с матом, криком и командами слышатся стрельба и разрывы. БТР, в котором сидели пьяные солдаты, на полном ходу переехал легковой автомобиль с пассажирами. Радиоориентировка от "Кедра": внимательно проверять все бронетранспортёры, так как БТР с символикой внутренних войск используется боевиками". Фильм Я посмотрел этот фильм от начала до конца на "гражданке". Кассету изъяли у боевика. На видео боевики захватывают наш блокпост и режут пленных срочников. Кто-то из мальчишек плачет, кто-то отказывается понимать, что сейчас умрёт... А чеченцы смеются. Потом один из наших побежал. Высокий такой... Как рванул! Чеченцы устроили за ним погоню. Не знаю, чем всё кончилось. Видео прервалось… Посмотрит такое видео приехавший в Чечню спец из СОБРа... Не мальчишка-срочник, а взрослый мужик. Или увидит подобное не на экране, а в жизни, и... Скажу банальность, но жестокость рождает жестокость... Самая высокая Мы были в Чечне два месяца. 30 июля вернулись в Калининград. В аэропорту нас встречали близкие. Ко мне подошёл седой спортивный мужчина, отец моего бойца. Он сказал мне: "Спасибо за сына". До меня не сразу дошло, что он имел в виду. А это самая моя высокая награда для командира. У меня из головы не выходит, насколько может быть несправедлива судьба. Коля Тридуб, офицер, сотрудник СОБРа, был со мной в той командировке. Разведчик. В Чечне в самые разные ситуации попадал, вернулся живым. А погиб в Калининграде. Возле здания РУБОПа его сбил пьяный милиционер. У которого брат погиб в Чечне. И сколько таких смертей потом ещё было…