«Очень важно убедить молодых женщин продолжать карьеру ученого»

Как растения ощущают температуру, как будущую Даму-Командора ордена Британской империи привлек в науку Жак-Ив Кусто и почему она не стала морским биологом, как стереотипы мешают женщинам заниматься наукой и причем тут Трофим Лысенко, читайте в интервью с ботаником Кэролайн Дин. Кэролайн Дин — британский ботаник, профессор Научно-исследовательского центра Джона Иннеса, член Лондонского королевского общества, Леопольдины и иностранный член Национальной академии наук США, Дама-Командор ордена Британской империи. Кэролайн родилась в 1957 году, в 70-х закончила Йоркский университет, там же получила степень PhD. В 2016 году Дин получила Медаль Дарвина Лондонского королевского общества, в 2018 году — премию L'Oréal-UNESCO «Для женщин в науке». – Кэролайн, что вы можете сказать о России? Знаете ли вы русских ученых, приходилось ли вам работать с кем-то из них? Что вы думаете о российской науке?* – Мне не доводилось работать с российскими учеными. Я участвовала в нескольких рабочих группах, которые принимали решения по финансированию исследований, и там познакомилась с несколькими с русскими учеными, но в моей лаборатории не работал никто из России. Научно-исследовательский центр Джона Иннеса – это очень большой исследовательский институт, но к нам приезжает не так много людей из России, у нас нет аспирантов оттуда. Из очень многих стран приезжают, но не из вашей. Мне жаль, что так происходит. – Немного странный вопрос, но, как мне кажется, он немного связан с вашей работой. Сейчас (беседа проходила в конце марта, — прим. Indicator.Ru) мы в Париже, здесь довольно холодно, но мы видим, что магнолия уже цветет. Почему это происходит? – Многие магнолии еще не расцвели, потому что в Западной Европе была довольно холодная весна. Многие деревья, которые должны уже цвести, все еще не расцвели. Думаю, если будет одна теплая неделя, все зацветет разом. – Да, но немного странно видеть цветущие растения при отрицательной температуре. – Знаете, растения как бы наблюдают за тем, насколько долго держалась холодная погода — это позволяет им «понимать», закончилась ли зима. Если холод держится на протяжении слишком долгого времени, растения воспринимают это как продолжение зимы и «удерживают» цветение. Но бывает и так, что даже если до сих пор держатся низкие температуры, некоторые цветы распускаются — просто потому, что им уже достаточно холода, по их «часам» зима уже заняла достаточный временной промежуток. – Могу я вас попросить объяснить механизм – как растения получают информацию о температуре? – Как они ощущают температуру? – Да. – Мы продолжаем работать над этим вопросом. Считается, что это одно из самых развитых «чувств» в природе. Что-то в клетке отслеживает температуру. Мы обнаружили, что, если мы «сломаем» один из клеточных механизмов, окажется, что все стебли становятся чувствительны к температуре и реагируют на малейшие ее изменения. Например, мы видим, что по ночам, когда становится очень холодно, самые низкие температуры запускают одни процессы, температуры ниже примерно десяти градусов подталкивают что-то другое, а если температура поднимается выше 15 градусов днем, то растения «думают»: «Хм, кажется, это уже не зима». Так что чувствительность к температуре регулируется не одним и не двумя механизмами: мы считаем, что их больше восьми, и они воздействуют на разные части процесса. Изменяются свойства клеточных мембран, текучесть жидкостей, меняется ДНК. Биохимические реакции замедляются с понижением температуры. И интересно, что глубокой ночью при очень низкой температуре в ДНК «включаются» некодирующие участки. Соответственно, мы считаем, что в ДНК есть чувствительная к температуре структура, и сейчас мы пытаемся в этом разобраться получше. Я думаю, температура ощущается так же, как и любой биохимический параметр, и это довольно сложный вопрос. – Как вы заинтересовались биологией и почему вы изучаете яровизацию (реакция растений на охлаждение, которая вызывается адаптацией к сезонным изменениям климата — прим. Indicator.Ru)? – Я начала интересоваться биологией в подростковом возрасте. Я смотрела по телевизору передачи Жака-Ива Кусто, морского биолога. Мне нравились передачи, и это привело меня к биологии. – Мы тоже смотрели эти фильмы по советскому и российскому телевидению. – Я надеялась, что, когда поступлю в университет, буду заниматься морской биологией, но там ее преподают очень скучно: «Вот эта кость принадлежит этой рыбе…». В то время, когда я училась в университете, я занималась биохимией, а мы никогда ею не занимались всерьез в школе, потому что школа никогда не могла себе позволить необходимое оборудование. И я полюбила эту дисциплину. Так что я переключилась с морской биологии на биохимию, а потом у нас был один практикум, когда мы должны были выделять хлоропласты и помещать их в кислородный электрод Кларка. Хлоропласты вырабатывают кислород, и в реакции при участии света происходит транспорт электронов. Потом вы можете добавить ингибитор и остановить выработку кислорода в отдельной части растения. А если вы добавляете другие соединения, то это ослабляет действие ингибитора, и выработка кислорода возобновляется. Мне это очень понравилось! Это и привело меня в ботанику. Кислородный электрод Кларка используют как основу для разнообразных биосенсоров, которые определяют, есть ли в биологическом образце то или иное вещество и какова его концентрация. Как правило, он состоит из покрытого пористой полиэтиленовой мембраной свинцового анода, который помещен внутрь катода, представляющего собой перфорированный серебряный цилиндр. Катод, в свою очередь, тоже покрыт полиэтиленовой мембраной, которая пропускает кислород, но непроницаема для воды и мешающих ионов. Полость электрода заполнена раствором KHCO3 и Na2CO3. Тогда я занялась биологией растений, и работала над моей диссертацией по хлоропластам. Это было время, когда можно было заниматься тем, что сейчас называют генной инженерией растений. К концу работы над диссертацией у меня было много возможностей, меня взяли на работу в калифорнийскую компанию. Там я исследовала, как можно оптимизировать процессы генетических изменений растений, мы клонировали гены… Это было удивительное время. Многим людям кажется, что растения – это нечто странное, отличное от нас. На самом деле, когда вы переходите на уровень генов, вы не можете сказать, что это — ген растения или человека, они совершенно одинаковые. И 50% генов растений абсолютно такие же, как и гены человека. Вы можете ввести человеку гены растения, и они будут прекрасно работать. Итак, когда я жила в Калифорнии, я заинтересовалась сменой времен года, потому что в Англии сезоны очень сильно различаются, а в Калифорнии они очень сглажены. Однажды я пришла в цветочный магазин, купила клубни тюльпанов, и продавец сказал мне положить их в холодильник. Я захотела разобраться: зачем, что в этот момент происходит? Интересно, что, если вы будете искать яровизацию в Интернете, вы найдете Трофима Лысенко. Вы знаете, мои познания в истории России не так хороши, но я знаю, что Лысенко был очень влиятельным в российском правительстве. Он верил, что условия среды наделяют растения полезными признаками и верил в существование генов. В 1930-40-е годы шли споры о генетике, о механизмах наследования. Лысенко настаивал, что, если взять озимую пшеницу и подвергнуть ее воздействию холода, то срок вызревания сократится, и урожай повысится. Но потом он осознал, что эти признаки не будут наследоваться, и нужно будет проводить яровизацию заново каждый год. Это стало одной из причин голода в России. – В России Лысенко известен как антиученый, потому что противостоял генетике. – Это правда. Тогда было много споров об основах наследования. Вавилов поддерживал генетику, и его, поскольку Лысенко был очень могущественным, сослали в ГУЛАГ и лишили возможности работать на многие годы. Но Вавилов на самом деле стал отцом исследований генетики пшеницы. – Какие у вас планы на ближайшие исследования? – Мы начали по-настоящему понимать механизмы «запоминания холода», о которых я говорила. Вы можете сделать растение, которое будет «помнить», что подвергалось воздействию холода. В клетке нет ничего статичного: все может быть в одном состоянии до наступления холода, измениться с похолоданием и затем оказаться в другом состоянии, которое наследуется через много-много делений клеток. И это изменение того же порядка, которое происходит в нашем теле, когда клетки эмбриона получают «инструкции», и их белки изменяются, чтобы образовались клетки кожи или костей. Клетки «помнят» эти инструкции, которые им дали всего один раз. И я очень хочу с помощью растений понять, как происходят эти молекулярные и эпигенетические изменения. Это фундаментальный вопрос. – Вы получили премию L’Oréal-UNESCO для женщин в науке. Что вы думаете о проблеме женщин в науке? Есть ли такая проблема, как дискриминация? – Я думаю, что обстоит намного лучше, чем раньше — в том, что касается очевидной дискриминации (я говорю, опираясь на опыт работы в Великобритании – не знаю, как в России). Но все равно есть то, что называется невольным предубеждением. И это действительно ограничивает людей: есть общественные ожидания, работающие на уровне подсознания. Например, что девочки должны играть в «дочки-матери», а мальчики — в «войну». Существуют стереотипы. Это сильно давит на женщин: им говорят, что они должны сосредоточиться на семье, а если они амбициозны, успешны и хотят многого добиться, это вызывает легкое неодобрение. Оно не выражается явно, но всегда присутствует. Так что я думаю, что такая «невольная дискриминация» тормозит развитие общества и постоянно ставит перед женщинами вопрос: что они делают, насколько им нужно работать над своими исследованиями, а не заниматься семьей и детьми. Думаю, это очень сложная ситуация. Нам нужны ученые. Вот, например, еда. Все думают, что нет никаких проблем с едой – она есть в магазинах. Но если население будет расти так же быстро, а глобальное потепление изменит температуру, уменьшатся доступные запасы воды. И тогда придется бороться, чтобы сохранить еду: зерновых станет меньше, а население будет расти. Нам нужны ученые, которые хорошо понимают эту проблему и знают, как можно увеличить производство пищи. Поэтому очень важно убедить молодых женщин продолжать карьеру. – В конце несколько более общих вопросов. С какими, самыми серьезными, на ваш взгляд, проблемами сталкивается современная наука и ученые? Финансирование, оценка исследований, рецензирование статей? – Финансирования в целом никогда не бывает достаточно. Впрочем, есть много источников средств, получить их сложно, но возможно. Я думаю, [самая серьезная проблема —] это количество информации, которой вы должны владеть, чтобы принимать верные решения, оставаться открытым новому и не останавливаться на одном маленьком проекте. Нужно быть очень гибким и использовать всю доступную информацию в своих исследованиях. Это довольно сложно при таком ее объеме, и я думаю, что люди недооценивают эту проблему. Понравился материал? Добавьте Indicator.Ru в «Мои источники» Яндекс.Новостей и читайте нас чаще. Подписывайтесь на Indicator.Ru в соцсетях: Facebook, ВКонтакте, Twitter, Telegram, Одноклассники.