Публичные вскрытия и пистолет для профессора: как был устроен один из лучших университетов Европы XVII века

Один из старейших вузов Нидерландов — Лейденский университет — открыли в 1575 году, чтобы обеспечить страну образованными пасторами, хотя уже тогда студенты из богатых семей предпочитали изучать юриспруденцию, а менее обеспеченные не могли себе позволить в нем учиться. Спустя 30 лет он стал одним из самых передовых в Европе, здесь работали лучшие профессора того времени (чтобы переманить, некоторым вдобавок к повышенной зарплате предлагали хорошую лошадь и пистолет). О студенческой жизни XVII века рассказывает в своей книге «Истории страны Рембрандта» филолог, переводчик и бывший преподаватель Университета Амстердама Ольга Тилкес. Почему в университет принимали с 11 лет, а 30-летних считали слишком старыми, как студенты искали жилье, а преподаватели подрабатывали и почему каникул и выходных было чуть ли не больше, чем учебных дней — в отрывке на T&P. «Истории страны Рембрандта». Издательство НЛО […] Многие родители записывали детей в университет очень рано, так как студенты получали определенные привилегии. К тому же еще жива была традиция раннего университетского обучения. Так, известный немецкий фармацевт Валерий Кордус поступил в Марбургский университет в 12 лет и окончил его в 16 лет, вундеркинд Гуго Гроций поступил в Лейденский университет в 11 лет, одновременно с девятилетним Фредериком Хендриком, сыном Вильгельма Оранского. Виллеброрд Снеллий, сын ректора, был имматрикулирован в 10 лет. […] С 1595-го по 1631 год в Лейденский университет было принято 180 студентов 10-11 лет. В 1631 году специальным постановлением был установлен минимальный возраст студентов — 12 лет, но и после этого в университет приняли 75 малолеток, правда с разрешения кураторов. Существовал для студентов и возрастной максимум — 30 лет. «Переростки» могли записаться в университет только с разрешения городского совета, изложив чиновникам свои резоны. Самым известным из великовозрастных студентов был, наверно, Симон Стевин (1548–1620), в будущем математик, инженер и учитель принца Маурица. Когда в 1581 году он переехал из Брюгге в Лейден, ему было 33 года, два года спустя он записался в университет. В 1646 году туда же поступили сыновья Анны Румерс Фиссер и их 60-летний (!) отец. В 1620 году в университет записался тринадцатилетний Рембрандт.Обучение было практически бесплатным: запись обошлась новоиспеченному студенту в 15 стейверов, что равнялось поденному заработку каменщика. В обмен на эти деньги он получил свидетельство, освобождающее его от службы в стрелковой роте, акциза на пиво и налога на книги и одежду. Каждый год за символическую плату в один стейвер студенты должны были «рецензироваться», то есть подтверждать запись в университете. Бесплатными, однако, были только сами лекции. Так как студенты записывались и начинали слушать лекции в разное время, им требовалось обзавестись пропущенными лекциями. Есть спрос — есть и предложение: переписанные лекции курса, читавшегося 2-3 года, стоили около 20 гульденов. Если студент хотел быстро пройти несколько курсов, он должен был брать частные уроки, что обходилось примерно в 30 гульденов за семестр. Платить надо было и за книги, хотя университетская книжная лавка служила и библиотекой. Но и библиотечные книги стоили денег. Как и диспутации, экзамены, присуждение степени. Портрет Юстуса Липсия (Хендрик Голциус, 1587 год), Йозефа Скалигера в возрасте 35 лет (Хендрик Голциус, 1590–1594 годы), Каролуса Клузиуса (Филипп Галле, 1587–1606. годы) Лейденский университет разослал первый и второй портреты различным европейским ученым. За изготовление гравюр на металле Голциус получил 200 гульденов и еще 11 гульденов за печать 500 листов с каждой доски. Самые большие расходы были связаны с жильем и питанием. Комната в зависимости от размера обходилась от 30 до 60 гульденов в год, и это без еды и стирки. Если в городе находились родственники, селились, конечно, у них. И не только потому, что это было дешевле. Подростков 12–14 лет, впервые оказавшихся без присмотра в чужом городе, влекли соблазны и поджидали опасности, поэтому родители старались найти кого-то, кто мог бы присмотреть за ними, направить и помочь. Иногда переезжали сами, всей семьей […]. Иногда посылали воспитателя, чаще же пытались поселить ребенка-студента в доме профессора. До середины XVII века профессора Лейденского университета сдавали студентам комнаты, во-первых, потому что деньги они получали небольшие, во-вторых, потому что сдача комнат профессорами не облагалась налогом, в-третьих, потому что студенты не только жили и столовались у профессора, но и получали дополнительные уроки, как правило во время ужина. Иногда студенты приходили только на ужин, во время которого профессор повторял и еще раз объяснял пройденное. У ректора Снеллия жило больше двадцати таких постояльцев!За комнату с едой (солонина, горох, брюква, хлеб, масло и пиво) и топливом студент платил 200–400 гульденов в год, книги, конспекты, диспутации стоили около 100–150 гульденов. Это значит, что четыре года в университете обходились его родителям в 1300–1700 гульденов. Тот же Снеллий в начале преподавательской карьеры получал 200 гульденов в год, ординарный профессор —600 гульденов, пастор —500 гульденов. Вывод напрашивается сам собой: посылать детей в Лейден могла себе позволить только богатая семья. Однако четверть лейденского студенчества составляли бедные студенты. Это были стипендиаты городов или приходов, жившие в закрытых колледжах. […]Выходных насчитывалось довольно много, причем и профессора, и студенты всячески пытались прибавить к ним еще денек-другой, кураторы же упорно сопротивлялись этим попыткам. * Переехавший в Амстердам Барлей сокрушается в письме к Гейгенсу от 8 февраля 1635 года о том, что в Амстердаме лекции не прерываются, даже когда замерзают каналы. 1 февраля избирался новый ректор. С 8 по 21 февраля «старые» студенты проходили «рецензию», подтверждая свою запись в университете. Официально семестр начинался 1 марта. Пасхальные каникулы длились две недели, затем шли двухнедельные каникулы на Троицу, двухнедельные летние каникулы и два свободных дня во время Фалкенбургской ярмарки. 1 октября официально начинался новый семестр, но начинался он с каникул по случаю снятия Лейденской блокады (с 3 по 10 октября), потом шла неделя карнавала и двухнедельные Рождественские каникулы. Свободными объявлялись и те дни, когда каналы замерзали и все высыпали на лед*, обычай, сохранявшийся еще и после Второй мировой войны. Помимо всех этих ferii (свободные дни), профессора и студенты пропускали занятия по причине холодов, урока анатомии, прощания с уезжавшим профессором, распродажи книг, похорон или просто потому, что был первый понедельник после каникул… Расписание обычных дней, dies ordinarii, составлялось на весь семестр. Один и тот же предмет читался четыре дня в неделю по обычным учебным дням (то есть в понедельник, вторник, четверг и пятницу) по часу в день в течение одного или нескольких семестров. Либо читалось два предмета по два часа в неделю. Расписание, как его ни меняли, всегда вызывало недовольство. Понедельник, вторник, четверг и пятница были обычными учебными днями, dies ordinarii. В эти дни три часа утром и два часа днем предназначались для лекций ординарных профессоров, читавших по расписанию, horae ordinarii. По средам и субботам лекции читали экстраординарные профессора по их расписанию, horae extraordinarii. Эти два дня предназначались также для диспутаций, частных уроков и лекций lectores, не состоявших в штате университета*.Во время лекций профессор читал текст, который имели перед собой студенты, объяснял прочитанное и иллюстрировал его на примерах. Находились и профессора, обычно юристы, зачитывавшие не только сам текст, но и свои к нему комментарии. кураторы неустанно боролись с подобным «лекторством».Важной частью обучения были различного вида диспутации. Обычно один из студентов защищал десяток тезисов, в то время как его сокурсники старались их опровергнуть. Тезисы составляли на базе пройденного материала —к оригинальности мысли не стремились, она и не поощрялась. Если выдвинутые пункты казались интересными, то аудитория, где проходили дебаты, была полной, если нет, приходили только друзья и знакомые. Бывало и так, что академические дискуссии приобретали характер уличных боев, с взаимными оскорблениями, свистом и топотом.Диспутации устраивали и просто для того, чтобы поупражняться: гуманистов и протестантов объединяло благоговение перед словом и взгляд на то, что oratio, а не ratio определяет человека. […] Вид ботанического сада Лейденского университета. Виллем Исааксзоон ван Сваненбюрг по рисунку Яна Корнелисзоона ван хет Ваудта. 1610 год Чтобы получить степень доктора, студент-медик должен был дважды провести диспутацию, затем сдать экзамен, объяснив два положения Гиппократа (бакалавр получал положения в восемь часов утра и должен был подготовить комментарий к пяти часам дня) и медицинского случая, описанного Гиппократом или Галеном, и публично защитить составленные тезисы. Защита, как приватная, так и публичная, проходила очень торжественно. За кандидатом заходили все профессора во главе с ректором, и процессия шествовала в здание Академии, где в присутствии всех профессоров университета проходила защита. Новоиспеченный доктор выслушивал наставления своего профессора, получал книгу Галена или Гиппократа, бархатный берет —символ immunitas (определенных льгот) и золотое кольцо как знак принадлежности к академической элите. Он обращался ко всем присутствующим с ответной речью, после чего все отправлялись на торжественный ужин.Далеко не все студенты университета завершали учебу защитой диплома, и еще меньше — защитой диплома в своем университете. Во время учебы Николаса Петриуса только четыре процента записавшихся студентов защитили диплом в Лейдене (большинство из них — юристы). Сдавшие публичный экзамен без защиты тезисов становились лиценциатами. Это давало те же права, что и докторский титул, кроме права чтения лекций. Многие не защищали диссертацию, а сразу начинали практику. * Филипп II обвинил университет в распространении кальвинистской ереси и в 1582 году запретил учебу в нем своим подданным. В 1603 году папа Климент VIII отлучил от церкви студентов Лейдена. В 1597 году, уже став католиком, Генрих IV признал диплом Лейдена в философии и гражданском праве, а в 1624 году Людовик XIII признал и медицинский диплом Лейдена. Большинство студентов для завершения образования и получения докторской степени ехали во Францию или в Италию, в один из старых европейских университетов с именем и традициями — в Кан, Монпелье, Париж, Тулузу, Болонью, Падую, Салерно… Если же все эти университеты казались слишком далекими, по соседству всегда оставался Лувен. Диплом Лейдена не признавался католиками и лютеранами до подписания в 1648 году Мюнстерского мира и признания Республики Соединенных провинций*. […] Камни из мочевого пузыря профессора Хёрниуса и детородный орган гиппопотамаКо времени поступления Клааса в Лейденском университете числилось уже больше двухсот студентов. Треть из них составляли иностранцы, в основном немцы, но были и французы, норвежцы, англичане — за тридцать лет со времени своего основания Лейден снискал славу одного из самых передовых университетов Европы. Во многом это была заслуга трех профессоров, согласившихся украсить университет своими именами: Липсия, Скалигера и Клузия.Публикация в 1574 году Анналов Тацита выдвинула Липсия (1547–1606) на одно из первых мест среди знатоков латинских текстов, и то, что Лейденскому университету уже через три года после основания удалось заполучить этого «ученейшего мужа», как называл Липсия Монтень, сразу же повысило его престиж. Кураторы разрешали Липию все. На лекции он ходил с собаками, Сафиром, Мопсулом и Мопсом, одну из которых, его любимого дога Мопса, Рубенс изобразил в Четырех философах. Одиннадцать лет, проведенные в Лейдене, стали для Липсия периодом наибольшей продуктивности. Но в 1591 году, устав от политических и религиозных споров*, под предлогом лечения он уехал на воды Спа. Как оказалось, навсегда. Он вернулся в лоно католической церкви и в университет Лувена. * Мало кто учил языки так быстро, как Скалигер. Когда он приехал в Лейден, кроме латыни и французского, на которых он говорил, он владел греческим, арабским, ивритом, арамейским, сирийским, персидским, турецким, немецким и итальянским. В Лейдене Скалигер выучил голландский, начал изучать готский, самаритянский и эфиопский. Неудивительно, что он стал одним из зачинателей сравнительного языкознания. После отъезда Липсия кураторы университета обратились к другой знаменитости, Йозефу Юсту Скалигеру (1540–1609), крупнейшему знатоку классических и восточных языков* и хронологии, которого они давно мечтали заполучить в университет. Тем более что Скалигер показал себя истинным протестантом, сражаясь за веру не только как филолог, разоблачивший подложность некоторых папских документов, но и как солдат. […] Как и в случае с Липсием, университету требовалось прежде всего имя Скалигера, и кураторы готовы были идти на большие затраты, только бы заманить к себе знаменитость.Приглашение ученого было сопряжено не только с затратами, но и с риском. В конце сентября 1591 году кураторы университета отправили к Генриху IV курьера с письмами от Генеральных штатов и принца Маурица, просивших короля-гугенота поддержать общее протестантское дело, оказав содействие в приглашении Скалигера. Переодетый нищим курьер — дороги разрываемой гражданской войной Франции кишели разбойниками — прибыл к Генриху IV вовремя: через два года король скажет вошедшие в историю слова о Париже, стоящем обедни, и станет католиком. Пока же он обещает «поддержать общее протестантское дело», хотя и сомневается в согласии самого Скалигера. Генрих оказался прав: Скалигер отклонил приглашение, сославшись на нелюбовь к преподаванию, но предоставил кураторам возможность «оказать ему любезность, сделав портреты его и его отца». Кураторы заказали 500 экземпляров офортных портретов. И не кому-нибудь, а Хендрику Голциусу. * Университет платил Скалигеру 1200 гульденов в год, Генеральные штаты приплачивали еще 800 гульденов. Но за то, что крупнейший филолог и хронолог связал свое имя с Лейденом, университету приходилось платить не только деньгами. Кураторы принимали на веру или делали вид, что принимали, все, что бы ни сказал этот «le monstre sacré de l’érudition batave». И то, что он разрешил задачу квадратуры круга, и то, что происходит он из рода Ла Скала и является герцогом Вероны. Через год лейденцы повторили приглашение, освободив ученого от чтения лекций. […] В мае 1593 года Скалигер согласился, поддавшись то ли на уговоры, то ли на огромные по тем временам деньги*, то ли на почести.Кураторы снабдили его пистолетом и хорошей лошадью, а на себя взяли перевозку всех книг. Поездки курьеров и переезд ученого обошлись университету в семь тысяч гульденов, но цель была достигнута: 26 августа университет Лейдена мог наконец похвалиться великим Скалигером. Его даже не называют профессором — он «decus academiae» — украшение, слава и гордость университета.В тот же год, что и Скалигер, в Лейден приехал другой ученый, высоко поднявший престиж университета, — Каролус Клузиус (1526– 1609), которого Липсий, его близкий друг, называл «отцом всех прекрасных садов этой страны». Липсий умалил заслуги Клузия: тот был отцом прекрасных садов не только Нидерландов, но и разбил множество садов в Италии, во Франции, в Австрии. Как и Скалигер, Клузий был освобожден от чтения лекций. Обе знаменитости были нужны университету как свидетельство стремления Лейдена стать центром научной жизни.Как и многие именитые профессора, приглашенные в новый университет, Клузий был уже в летах и большая часть его научной жизни осталась позади. Он много путешествовал, изучая флору Испании и Южной Европы и разводя сады у друзей-аристократов. […] В 1592 году кураторы Лейденского университета предложили ему возглавить ботанический сад, и он согласился.Собственно, самого сада еще не было, и аптекарским садом служил в то время сад Липсия, тоже садовода-любителя. Сразу по приезде Клузий, и так уже плохо ходивший, а тут еще сломавший бедро и передвигавшийся на костылях, начал разбивать сад. В 1594 году сад, насчитывавший уже более тысячи растений, открылся для студентов. Лекарственные растения составляли в нем теперь лишь треть, а большую часть нелекарственных представляли экзотические экземпляры из Центральной Европы и со Среднего Востока, из Юго-Восточной Азии и Америки. В саду росли помидоры, кукуруза, картофель и табак. […]В 1599 году ботанический сад расширили, присоединив к нему с южной стороны по всей его ширине крытую одноэтажную галерею из красного голландского кирпича, где можно было укрыться в плохую погоду и куда на зиму переносили теплолюбивые растения: алоэ, бамбук, сахарный тростник, кактусы. Перед входом висели правила поведения, естественно на латыни: можно было смотреть и нюхать, нельзя отрывать ветки и выкапывать луковицы. Но едва ли не более важным назначением этой «аллеи для гуляния» было то, что в ней разместилась коллекция naturalia и коллекция редкостей. Здесь были разные сорта древесины, крокодилы, летучая мышь из Индии, китайская бумага, календарь южноамериканских индейцев, краб с Молуккских островов и африканские ткани. Гуляя, посетители не могли не проникнуться идеей о невероятном многообразии Творения. Анатомический театр Лейденского университета. Виллем Исааксзоон ван Сваненбюрг по рисунку Яна Корнелисзоона ван хет Ваудта, 1610 год *В специальном шкафу были выставлены хирургические инструменты: трепаны, элеваторы, щипцы, пилы для ампутаций... Наличие такого шкафа любопытно, потому что хирургия все еще считалась низким, ручным ремеслом, областью лекарей, а не докторов медицины. Очевидно, эти инструменты использовались как во время демонстраций медицинских теорий, так и лекарями, которые не могли себе позволить иметь все необходимые инструменты дома. 28 августа 1641 года Джон Эвлин приезжает в Лейден, за рейксдаалдер записывается в университет, видит знаменитого Хейнсия, осматривает ботанический сад «со множеством экзотических растений, если верить каталогу, который дал мне садовник». Но с наибольшим энтузиазмом он описывает анатомический театр и примыкающий к нему музей, полный всяческих раритетов. Особенно поражают его скелеты: «от кита и слона до мухи и паука, этот последний — весьма тонкое произведение искусства, судя по тому, как кости (если можно назвать так эти части такого нежного насекомого) могут быть отделены от частей этого крохотного животного, выделяющих клейкую слизь. Среди множества всяческих других вещей мне показали нож, извлеченный недавно из чрева пьяного голландского матроса» (Evelyn 1906 i: 42). Другой достопримечательностью университета был анатомический театр, который в 1595 году профессор медицины Питер Пау открыл в бывшей церкви. Зимой здесь происходили публичные вскрытия, секция и вивисекция животных. Многим лейденским собакам уроки профессора Пау стоили жизни. Анатомический театр действительно был театром: вокруг вращающегося стола в форме амфитеатра возвышалась трибуна из шести рядов, вмещающая 200 человек. Вскрытия, как и везде, были публичными, не только для студентов-медиков. Как только колокола оповещали об их начале, вся университетская жизнь замирала, в анатомическом театре зажигали свечи, посыпали пол ароматическими травами и начиналась демонстрация чуда божественного устройства человека. Первый ряд занимали высокопоставленные лица: ректор, кураторы и профессора университета, бургомистры и члены городского совета. Во втором ряду стояли студенты и лекари. За ними были места для студентов других факультетов и просто любопытствующих.Анатомический театр одновременно служил и анатомическим музеем, и местом для размышлений о бренности жизни. Скелеты держали вымпелы с надписями «Pulvis et umbra sumus», «Mors ultima linea rerum», «Nascentes morimur», стены украшали цитаты из Библии и Сенеки, гравюры морализаторского содержания и оленьи рога с позолоченными концами, на которых во время секций устанавливались свечи. На балюстрадах стояли скелеты людей, чучела оленя с позолоченными рогами и копытами, вола, волка, двух медведей и двух сурикатов, павиана, лисы, ласки, барсука, бобра, кролика, водяной крысы, орла, лебедя, аиста, голубя, чайки… Там же лежали похожие на грецкий орех камни, которые профессор Отто Хёрниус вырезал из мочевого пузыря своего отца, тоже профессора университета. По стенам были развешаны человеческие кишки вместе с желудком и натянутые на рамы человеческие кожи. Под потолком висели чучела морской коровы, дельфина и муравьеда. Отто Хёрниус, считавший колыбелью человечества Древний Египет, не жалел университетских средств на диковинки из страны фараонов: в коллекции были и мумии, и нильский тростник, и чучела ибиса, и даже детородный орган гиппопотама! Неудивительно, что очень скоро анатомический театр Лейденского университета стал туристической достопримечательностью*. […]