Так близки и все же так далеки

Недавно, размышляя о российско-немецких отношениях, Карел Шварценберг (Karel Schwarzenberg), бывший чешский министр иностранных дел, пришел к совершенно особенному сравнению: речь идет о «на самом деле, садомазохистских любовных отношениях мировой политики». Здесь присутствует «глубокое взаимное увлечение, хотя с обеих сторон были и попытки уничтожить друг друга». О том, из чего на протяжении веков формировалась эта привлекательность, насколько тесно связаны и переплетены между собой истории немцев и русских, рассказывает специалист по России и автор, пишущий для журнала Stern, Катя Глогер. Среди тяжеловесных книг о России и революции, вышедших в юбилейный год, «Чужие друг другу друзья» («Fremde Freunde») — более легкая, но при этом вполне субстанциональная литература: неприкрашенный анализ, проведенный той женщиной, что сидела рядом с такими авторитетными государственными деятелями, как Горбачев, а также с историками и выжившими после репрессий и истребительной войны. В то же время Глогер удался захватывающий экскурс по историческим эпохам, постоянная концентрация на сходствах, а также удивительная непрерывность повествования вплоть до недавних времен. «Я могу защитить свои границы, лишь расширяя их», — заявила однажды Екатерина Великая, которая была родом из Ангальт-Цербста. Императрица завершила российскую экспансию на юг, дойдя до находившегося под властью татар Крыма. Исторический лейтмотив российской внешней политики прозвучал снова 200 лет спустя, пишет Глогер — во время аннексии Крыма Владимиром Путиным. Все было возможно в отношениях двух народов: родство душ и братство по оружию, восхищение, ненависть и страх. На смену прежнему сближению через торговлю и путешественников в «страну диких московитов» пришли изменчивые отношения: на службе у радикального реформатора Петра Великого немцы оказались незаменимы, также как и в роли госслужащих у крайне консервативного почитателя Пруссии Николая I. Маркс видел в России «полуазиатскую деспотию» «Обрусевшие немцы» тогда служили царю, «онемеченные русские», напротив, уже несли в себе вирус революции. Карл Маркс видел в России «полуазиатскую деспотию», Фридрих Энгельс говорил о «вооруженных варварах, которые только того и ждали, чтобы напасть на Германию». Лишь за несколько лет до своей смерти Маркс заставил себя найти «вынужденную близость» к будущему центру мировой революции. Немецкий взгляд того времени на восток изложил в своих стихах Генрих Гейне: «Может быть, в России мне/Было б лучше, а не хуже, —/Да не вынесу кнута/И жестокой зимней стужи». Свой российский взгляд на Германию позднее воспела поэтесса Марина Цветаева: «Германия — мое безумье!/Германия — моя любовь!». Такие стихи она сочинила о своей Германии еще в 1915 году, в год войны. «Разве русский не самый человечный человек?» — восторженно спрашивал Томас Манн в своих «Размышлениях аполитичного». «Родиной и небом» Россия была для Рильке, которому святая земля из домодернистской эпохи из-за своей самобытности казалась раем. Но волшебное зеркало, в котором русские и немцы открывали себя, всегда превращалось в «кривое зеркало», говорит автор. Как когда-то историк Герд Кёнен (Gerd Koenen), Глогер развенчивает миф, вытеснивший реальность и выросший в настоящую «русскую лихорадку» в Веймарской республике, а также «миф о русской душе»: «Так напряженно, так одержимо, как в Германии, Россией и Советским Союзом, этой „страной красных царей", не занимались больше ни в одной стране». В этом «казавшемся отчасти бредовым культе Достоевского» немцы открыли «ту судьбоносную русскую духовность», которая совместно с русским «мученичеством», якобы, оказала влияние и на суть немецкой культуры. «Непримиримость и конфронтация» как новая реальность Российско-немецкий обзор Глогер представляет различные весьма проницательные наблюдения, связанные с новейшей историей. После воссоединения на немецкой стороне «не хватало воли и компетентности для новой восточной политики, которая бы связала стратегические интересы ЕС с долгосрочной, терпеливой, демократической и экономической помощью России». Глогер: «Очевидно, мужскую дружбу Путина со Шредером и оба спорных проекта газопроводов „Северный поток" спутали с политикой в отношении России». В 2017 году новая реальность звучит как «непримиримость и конфронтация». Уже задолго до украинского конфликта «российское руководство позиционировало себя как носителя нового, все более националистического консерватизма». В союзе с православием Путин чувствует свое моральное превосходство над загнивающим Западом и, тем самым, над Германией. О своем отходе от «американского мира» Путин объявил в 2007 году во время своей речи на конференции по безопасности в Мюнхене. «Россия покидает Запад», — уже тогда прозвучало в Москве. Изобретенный министром иностранных дел Франком-Вальтером Штайнмайером (Frank-Walter Steinmeier) «двойной диалог», однако, остался «громким безмолвием». Такие «семантические пробелы», как вдохновенные призывы Штайнмайера к тому, чтобы немцы и русские снова научились понимать друг друга, вряд ли привели в восторг его «опытного коллегу Лаврова». Тем временем Путин занял позицию в стиле: «Да пошли вы». Даже на четвертый год после аннексии Крыма и 18-й год его правления многие немцы не смогли прийти к рассудительному обращению с Путиным и его политикой: «Тому, кто критикует Путина и эту вопиющую клептократию, обычно приписывается неуважение к России, демонизация и разжигание войны». По мнению Глогер, особый путь России выставляется как ложный путь, «потому что он не может предложить людям в стране будущее». Часто упускается из виду то, что к самым ярым критикам путинской системы относятся лучшие знатоки России, которых со страной связывает многолетняя симпатия. Сюда автор относит и себя, ее книга «Мир Путина» («Putins Welt»), изданная в 2015 году, получила высокие оценки. Она связана с Россией настолько, что в посвящении и предисловии сама впадает в высмеиваемый ею восторг — «русской душе», «удивительным людям» и «изумительной стране» она отдает свое «сердце». Пожалуй, это относится и к читателю, который может упустить это из виду и глубоко погрузится в очень стоящее чтиво. Упрек издательству, которое портит своему автору первые страницы невнимательной редактурой.