Сюрпризы ЕСПЧ, карманные арбитражи и новые перспективы для юристов

Как скажется на судьбе обращений россиян в ЕСПЧ недавно подписанный протокол о субсидиарной роли Евросуда? Почему сегодня не стоит рассчитывать на прохождение в Страсбургском суде жалобы быстрее, чем за два года? Удалось ли покончить в России с "карманными" третейскими судами? Об этом с обозревателем Legal.Report беседует уполномоченный Российской Федерации при ЕСПЧ – заместитель министра юстиции РФ Михаил Гальперин. – Михаил Львович, каковы сегодня основные "проблемные точки", влияющие на взаимодействие с ЕСПЧ? – Я бы сказал так: наша позиция, прежде всего, состоит в том, что участие России в ЕСПЧ и в Конвенции – это положительный опыт. Многие важные изменения в нашем законодательстве произошли как результат имплементации решений ЕСПЧ. Это, к примеру, хорошо известное дело "Бурдов против России" в части исполнения судебных решений против государства. Это и защита прав лиц, которые находятся в заключении, и улучшение условий их содержания, и многие другие вопросы. Повторюсь: наша правовая система последние 20 лет развивалась во многом под воздействием решений ЕСПЧ. Без лишнего пафоса могу сказать, что участие в механизме ЕСПЧ позволяет России не просто оставаться в европейском правовом поле, но и участвовать с тем или иным успехом в его формировании и развитии. Есть, безусловно, и проблемы, часто серьезные. Причем не все они уникальны, относящиеся именно к России, – о них говорят многие страны. Это часто не совсем понятная приоритизация жалоб в ЕСПЧ, а также недостаточно последовательная практика самого суда, когда он достаточно резко меняет собственную прецедентную практику по разным делам. В последнем случае мы нередко имеем дело с эффектом, скажем так, неприятного сюрприза и для заявителей, и для государства. Часто эксперты ведут речь о политизированности Европейского суда. Я бы скорее говорил об определенном непонимании, почему те или иные позиции появляются периодически в решениях ЕСПЧ. Чтобы отвести подозрения в политизированности, очевидно, деятельность ЕСПЧ, как и любого суда, должна быть открытой, предсказуемой, строго соответствовать нормам регламента самого суда и Конвенции. – Какие дела особенно затронули ваши эмоции? – Из последних решений – те, которые уже прошли и вызвали определенное удивление и даже разочарование у меня не как у чиновника, а как у юриста. Например, резонансное дело "Тагаева против России" по поводу оценки правовых аспектов проведения антитеррористической операции в Беслане, произошедшей в 2004 году трагедии. Состоялось решение палаты, в котором были признаны нарушения со стороны российских властей и звучали определенные идеи и предположения ЕСПЧ, в частности, о том, как эта операция должна быть организована. И, конечно, очень тяжело представить, как именно можно было бы следовать таким рекомендациям Европейского суда, как обязательное опубликование перед спецоперацией властями подробного состава вооружения, которое предполагается задействовать, описание тактики спецподразделений и тому подобное! То есть рекомендации касались таких тактических вещей, которые спецслужбы во всем мире и в той же Европе обычно держат в секрете. В противном случае мы все окажемся беззащитными перед террористами. И более того – ЕСПЧ отказался передавать это дело после обжалования нами решения в большую палату. В итоге его непоследовательная позиция по важнейшему вопросу касается теперь всех стран Совета Европы, и здесь необходимо было бы, наверное, провести более глубокий и детальный анализ, установить юридический стандарт поведения правоохранительных органов, который применим не только к России, – но, к огромному сожалению, этого почему-то не произошло. – К чему вы готовитесь, планируя дальнейшую работу с Европейским судом? – Я отвечу так: 2018 год, судя по всему, уже можно смело назвать "годом России". Только в первом его полугодии целый ряд дел будет рассмотрен в Большой палате. В январе это будет, например, дело "Навальный против России", о его задержаниях 2012–2014 годов. – Кстати, дадите ваш персональный прогноз по этому делу? – Мы основательно готовимся, и у нас есть, считаю, весомые юридические аргументы. Посмотрим, как все сложится. Так вот, далее в феврале нас ждет рассмотрение дела "Муртазалиева против России" – это женщина, которая обвинялась в подготовке теракта, отбыла свое наказание, эмигрировала из страны и обвинила власти в ненадлежащем проведении расследования. В апреле будет рассматриваться дело, связанное с известной ситуацией с мигрантами в Шереметьево, когда они находились там долгое время и жаловались на ненадлежащее с ними обращение. Пока предполагается, что в мае будут слушания по межгосударственной жалобе "Грузия против России", касающейся событий в Южной Осетии. – Ваша оценка последствий установления субсидиарности ЕСПЧ по отношению к национальной правовой системе? – В этом смысле большая ответственность должна лежать именно на российской судебной системе. Конечно, если мы посмотрим рассматриваемые в ЕСПЧ дела, то в 90% случаев окажется, что многие вещи могли быть исправлены именно в национальной судебной системе. Поэтому на данном аспекте и будут сконцентрированы наши общие усилия по работе с судами, с правоохранительными органами. Могу сказать, что сейчас ЕСПЧ, куда поступает, конечно, огромное количество жалоб, десятки тысяч, разделяет их по так называемым "проектам". То есть по наиболее часто повторяющимся категориям жалоб. Мы, думаю, сконцентрируем по таким проектам в том числе усилия по имплементации решений ЕСПЧ. И по созданию внутренних механизмов, которые устраняют нарушения прав заявителей на национальном уровне. – Как в России обстоят дела с исполнением решений Европейского суда? – Если говорить о денежном исполнении, то можно сказать, что растут объемы компенсаций, присуждаемых Европейским судом. Соответственно, наше государство тратит на это все больше денег, в 2018 году, полагаю, мы вплотную подойдем к сумме в один миллиард рублей по всем решениям в пользу граждан России. Все это надо, соответственно, заложить в бюджет. В то же время, как я уже сказал, с учетом роста числа жалоб все более значительная их часть отсеивается ЕСПЧ. При этом достаточно большой период времени проходит между собственно подачей жалобы и вынесением решения по ней – сейчас это около двух лет, а по ряду жалоб это и шесть лет, и семь. Поэтому у заявителей, к сожалению, как правило, нет надежды на быстрое прохождение их дела в суде, что бы ни говорили адвокаты, рекламируя свои услуги по составлению жалоб в ЕСПЧ. Кроме каких-то резонансных дел, которым секретариат ЕСПЧ, часто немотивированно, дает безусловный приоритет, в том числе условно называемым политическими, рассмотрение идет долго. То есть обычному гражданину, права которого нарушены, тяжело рассчитывать на оперативность со стороны суда. Здесь, еще раз скажу, с точки зрения защиты прав, большой потенциал должен быть у нашей, российской судебной системы. Это путь всех цивилизованных стран. – На что чаще всего россияне жалуются в ЕСПЧ? – Вообще приоритетная тематика часто варьируется. Однако особенно много обращений по вопросам, связанным с ненадлежащим содержанием под стражей, прежде всего – в местах лишения свободы. Достаточно новая категория жалоб по транспортировке заключенных, на это ЕСПЧ тоже обращает свое внимание. Это количество мест в так называемых автозаках, наличие туалетов, прочие нюансы. Еще одна категория – жалобы на длительное нахождение под стражей до суда. Актуальны вопросы, связанные с компенсациями за лишение права собственности, чему посвящено, в частности, дело Гладышевой (об изъятии у нее приватизированной квартиры – прим. ред.). Есть жалобы, связанные с предполагаемыми нарушениям прав граждан на собрания, на манифестации и митинги, в том числе представителей ЛГБТ-сообщества. – Завершен первый этап реформы третейского разбирательства. Вас радуют его итоги? – Да, мы в целом удовлетворены его результатами, основные цели были, считаю, достигнуты. Во-первых, удалось достаточно сильно, что называется, просеять третейские суды на основании требований нового закона. Конечно, отмечу имевшую место просто ужасающую ситуацию с мошенническими и "карманными" судами – к счастью, ее удалось в целом перебороть. С 1 ноября данную деятельность, как известно, имеют право вести только те суды, которым это право дано соответствующим распоряжением правительства и самим законом. Мы надеемся на то, что в ближайшие годы станем свидетелями возникновения в России новых, по-настоящему сильных третейских судов мирового уровня. Законом задается модель таких третейских центров. Это, во-первых, профессиональные суды – крупные центры, занимающиеся full time только третейским разбирательством, а не созданные "по случаю" при какой-нибудь юридической фирме или компании, как бывало. Второе – суды, развивающие свою региональную сеть, что крайне важно, так мы должны обеспечить доступность качественного третейского разбирательства во всех уголках страны. Третье – суды, чья репутация не вызывает никаких сомнений. Люди, которые в них работают, соблюдают закон, зарекомендовали себя как добросовестные и, главное, независимые ни от своих клиентов, ни от учредителей специалисты. Таких центров, разумеется, по определению много быть не может – мы судим по зарубежному опыту. Но все-таки надеемся, что здесь реформа дала значительный шанс на развитие третейского разбирательства в нормальном русле. Да, было и есть много критики реформы, которую мы слышим. Но важно, чтобы был диалог, поиск общего языка. И я надеюсь, что коллеги увидят позитивные аспекты реформы, честно посмотрят на то недопустимое состояние, в котором находился арбитраж ранее. – Чего бы в канун Нового года вы хотели пожелать российскому юридическому сообществу? – Юристы – достаточно консервативная профессиональная группа, мы обычно с опаской и со скептицизмом смотрим на те изменения, которые происходят. Хотел бы пожелать оптимизма, веры и надежды на лучшие изменения. Не нужно их бояться! Юристы должны всегда из любых изменений извлекать что-то полезное и хорошее. А то, что часто меняется именно законодательство, – считаю, что для практикующих юристов это как раз хорошо, это возможность проявить себя в новых аспектах.