"Придуманные" панфиловцы и "хороший" Гитлер: как рождаются мифы о войне и почему мы им верим
В Калининградском музее изобразительных искусств (бывшая картинная галерея) открылась мультимедийная выставка "Война и мифы: 1941–1945. Отступать некуда". Её подготовило Российское военно-историческое общество (РВИО), возглавляемое министром культуры РФ Владимиром Мединским. По словам ведущего научного сотрудника РВИО Константина Пахалюка, "экспозиция призвана опровергнуть различные попытки мифологизации истории войны". Благодаря новейшему оборудованию посетители побывают в штабной землянке, примут участие в налёте советской авиации на Берлин 7 августа 1941 года и окажутся на позициях панфиловцев зимой 1941 года. История панфиловцев имеет для РВИО особое значение. В марте 2016 года, после выхода на экраны фильма "28 панфиловцев", были опубликованы материалы проверки, которую в 1948 году проводила Главная военная прокуратура СССР (http://statearchive.ru/607) "в связи с многочисленными обращениями граждан, учреждений и организаций". Прокурор Н. Афанасьев пришёл к выводу, что история подвига 28 панфиловцев, остановивших две немецкие танковые дивизии, была придумана советскими военными корреспондентами. По информации РВИО, "документы из научного архива Института российской истории РАН (стенограммы бесед с панфиловцами) позволяют сделать заключение: бой был, выводы военной прокуратуры несостоятельны". Константин Пахалюк, уроженец Калининграда, ответил на вопросы Клопс.Ru. — Выступления в бундестаге школьника из Нового Уренгоя моментально вызвало вал обращений в правоохранительные органы. Почему даже через 70 лет Великая Отечественная война остаётся для нас большим, чем просто период в истории? — Великая Отечественная война — это одно из ключевых событий в исторической памяти России. На научном языке оно может быть названо учреждающим событием нашей страны. История той войны имеет мощное эмоциональное значение, ведь она печальным образом отразилась на судьбах чуть ли не каждой семьи. Необходима особая деликатность обращения к этой теме, ведь одновременно это и великая победа, и период великих потерь. — Деликатности нет. Зато есть штампы, используемые в угоду сиюминутным политическим интересам. Многие пришли к нам ещё из Советского Союза. — Безусловно, шаблон сложился в Советском Союзе и был, помимо прочего, направлен на то, чтобы не дать вырваться той травме, которую оставила война в сознании её переживших. Принесённые жертвы не были напрасны — так осуществлялась проработка травмы. Сейчас живая память уходит, а шаблон остался. Выйти за его пределы очень сложно. А это необходимо, иначе истинный героизм, воля и мужество советского народа превратятся в плоскую лубочную картинку. — Насколько общество сегодня готово к тому, чтобы выйти за пределы этого шаблона? Например, выступление в бундестаге Николая Десятниченко — это выход за пределы шаблона или нечто совсем иное? — Случай в бундестаге очень показательный, он многое позволяет увидеть в нас самих, недостатки нашего общества. Когда нужно выступать стандартно, вроде бы всё хорошо. Наша школа и учит детей быть попугаями, готовыми выдавать готовые фразы на радость учителю. А ещё есть ужасная привычка пытаться нравиться начальству любыми способами. Вот она и автоматически сработала. Даже если немцы редактировали эти тексты, как пытались оправдаться представители Николая, то возникает вопрос: куда же взрослые смотрели? Почему подчинились требованию убрать абзац про дедушку-героя? И ведь этот аргумент появился уже после разразившейся истерии как оправдательный аргумент. А на самом деле он вовсе не оправдание, а наоборот. Даже представители школы не поняли, что произошло. — А что же произошло? — Обратите внимание, насколько эмоциональны тексты немецких школьников и какие сухие, шаблонные у наших. Словно это не отчёт о мемориальной деятельности, а пересказ справки из "Википедии". Это печально. Конечно, сама идея мероприятия была красивой: немцы говорят о русских пленных, а русские — о немецких, однако при этом организаторы, скажу мягко, забыли, что по содержанию речи не могут быть симметричными. Подобные международные мероприятия не могут и не должны строиться только по правилам одной стороны. Погибшие немецкие пленные, какими бы ни были в гражданской жизни добропорядочными, хорошими бюргерами, мужьями и отцами, пришли на советскую землю как агрессоры и принесли немало страданий невинным людям. Опустить это — значит уравнять советского и немецкого солдата здесь и сейчас, на трибуне бундестага. Не только Николай, но и ещё одна школьница сказали о "невинно погибших немцах". Ни школьники, ни их руководители не поняли, что эта тема требует особого языка, особой деликатности. Посмотрите на попытки взрослых отыграть скандал назад, заявив, дескать, нас заставили назвать солдат вермахта невинными. Первичным было, наверное, желание понравиться, а оно было помножено на неумение говорить и немецкую редактуру. Реакция в России оказалась ожидаемой и понятной по существу, но очень истеричной и некрасивой. Я не согласен с теми, кто утверждает, будто разразившийся скандал является отражением болезненности темы для нас. Он, скорее всего, свидетельствует о низком уровне общественной дискуссии. Очень многие любят кричать в публичном пространстве: "Я осуждаю!". Вместе того чтобы разобраться в проблеме, начинается поиск врагов и предателей. Огонь подлили и те СМИ, которые процитировали слова Николая, не сказав ничего о контексте. — То есть проблема заключалась не только в том, что было сказано слово "невинные", но и в том, что не было сказано? — Именно. Речь идёт не о беседе на кухне или в интернете, а о выступлении в парламенте Германии. Само место выступления придаёт речи политическое звучание и предполагает ответственность за сказанные слова, за озвученную позицию. Скажи Николай то же самое в другом контексте, никто бы особо не придал этому значения. Николай Десятниченко, скорее всего, хотел сказать, что война прошла, нужно склониться над могилами погибших, воззвать к миру во всём мире. Мальчик говорил, что не все немцы хотели войны, и заявил о "невинных жертвах", тем самым затронув миф "чистого вермахта", который долгое время существовал в ФРГ: дескать, были "плохие эсэсовцы" и "хорошие солдаты вермахта", первые насиловали и убивали, вторые были жертвами режима. Исследования последних 25 лет, в том числе и немецкие, камня на камне не оставили от подобной примитивной схемы. У нас практически никто не обратил внимания на то, что речь идёт именно о гибели немецких военнопленных. Эта тема маргинальна для общественного дискурса. — Насколько мы готовы к правде о войне? Даже то, что я видел в открытых архивных источниках, говорит о том, что война была не совсем такая, как мы привыкли считать. Там было место всему: подлости, трусости, подвигам, храбрости… Мне кажется, что в современной России ужасы Второй мировой войны ушли на второй план. На первом — Победа. Надписи на машинах отражают настроение части общества: "1941–1945: можем повторить". Или, например, на выставке размещена голограмма Сталина... — Сталина, Жукова, Конева и Рокоссовского. Четыре военачальника, которые (но и не только они!) во многом и создали эту Победу. Та война — не просто война армий. Это была война социально-политических систем. Сталина можно обвинять в поражениях на фронте, особенно в 1941–1942 годах. Как Верховный главнокомандующий он несёт ответственность за каждую неудачу, как и за каждую победу. Да, можно высказать много других упрёков. Однако принципиально иное: созданная им система победила в тотальной войне на уничтожение, которую развязал Гитлер. Сталин сумел наладить координацию фронта и тыла, выстроить жёсткую систему управления. Очень жёстокую, но в тех условиях сложно представить, какая другая была бы возможна и жизнеспособна. Можем, кстати, сравнить с эпохой Первой мировой, когда именно управленческие провалы привели к тому, что не удалось справиться с нарастающим валом проблем. — И тем самым из истории выбрасывается память о тех же довоенных репрессиях? Или репрессии оправдываются историками? — Давайте всё же разделять: историю как науку и историю как память. Понимание связей между репрессиями и последующими событиями в годы войны — это отдельный сложный научный вопрос. Сейчас же мы говорим о памяти, т.е. о том, как нам именно относиться к событиям эпохи Великой Отечественной. Выставка не посвящена сталинской эпохе, да и в целом о массовых репрессиях известно широкой публике куда больше, нежели о той же Розе Шаниной или подвиге полковника Преображенского. Как совместить роль Сталина в Победе и организацию репрессий? Это неразрешимое противоречие надо всё время подчёркивать и показывать и надо ли его разрешать? — А разве нет? — Мы в России, и не только в России, стремимся к определённости, стройным простым выводам, разделению на чёрное и белое, на хорошее и плохое. Лотман писал, что наша культура вообще склонна к дуалистичности, к жёсткому делению на добро и зло. Эти простота и ясность не работают, когда мы говорим о Великой Отечественной. Великая Отечественная — это массовый подвиг. Должны ли мы говорить о нём? О тех людях, которые отдали свои жизни за свою страну? Должны. Сохранять память — это единственное, что мы можем сейчас сделать для них. Конечно, без преувеличений и пафоса, которые убивают понимание того, что есть военный подвиг. Безусловно, были подлость и трусость. Должны ли мы говорить об этом? Безусловно, должны. Но при этом надо быть очень деликатными. Потому что когда мы начинаем говорить о трусости, многие люди уходят в обобщение: всё было плохо, все были трусами. А это уже бросает тень на героев, на самих ветеранов, говоря социологическим языком, уменьшает их "символический капитал", принижает значимость их подвига. — И как тогда возможна историческая правда? — А что такое историческая правда? Архивные документы? Это источники. Их нужно изучать, критиковать, обобщать, интерпретировать. Если этот процесс осуществляется на основе принятых в науке процедур, то мы получаем на выходе исторические факты и научно обоснованное знание. Подчеркну, вопрос не в архивных документах, закрытых и открытых. Вопрос в готовности рассуждать и обсуждать, и не по принципу "Мы хотим доказать свою точку зрения", а в умении видеть и слышать аргумент. В конечном счёте историческая наука есть определённый дискурс или, вернее, дискуссия, ведущаяся по определённым правилам. Призывы раз и навсегда написать историю какого-либо события есть глубочайшее непонимание того, чем, собственно, занимаются учёные. — То есть, даже если у меня лично посыл выступления Николая Десятниченко вызывает сильно эмоциональный протест, я должен... — Это уже речь об общественном обсуждении прошлого. История с этим юношей из Нового Уренгоя показала, что нужен новый язык патриотизма — патриотизма как готовности нести ответственность за свою страну, свой город, село, родных… И система патриотического воспитания должна сместить акцент с формулы "Смотрю и горжусь" на "Делаю и несу ответственность". В своё время Ханна Арендт, философ и историк, осмысляя трагедию холокоста, сказала, что мы не должны возводить на немцев некую коллективную вину. Коллективной вины не бывает. Она всегда персональна. Причём институт коллективной вины в послевоенные годы помогал очень многим немцам сказать: если все виноваты, то никто не виноват. Но помимо коллективной вины, есть понятие ответственности. А ответственность возникает из понимания того, что вы часть этого общества. Ханна Арендт писала, что если вы лично не убивали евреев, то вы невиновны юридически, но если вы стояли рядом, когда кто-то убивал евреев, то вы должны нести за это ответственность. Если вы работали на нацистскую систему, закрывая глаза на её преступления, то вы ответственны за преступления нацизма. Вот эта идея ответственности за то, что делается от вашего имени, при вашем попустительстве, очень важна. Это позволяет понять, что значит гражданская ответственность и самосознание. Тем более не будем забывать, что успех нацистской системы был, как указывала Арендт, обеспечен за счёт беспрекословного подчинения, за счёт того, что через пропаганду людей отучали думать, мыслить, самостоятельно пользоваться своим мышлением. Историческая память — это не научное понимание прошлого, это, по мне, выработка определённого этического отношения к своей истории. Мы должны помнить о Победе, ибо только так мы можем воздать должное героизму и жертвенности наших предков, их готовности активно бороться даже в самых сложных условиях. Разве это не добродетель? Мы должны помнить одновременно и о репрессиях, ибо активная память — залог, что они не повторятся вновь. Ошибочно сводить репрессии к фигуре Сталина и его окружения. Мы здесь идём неправильным путём, пытаясь снять с себя не вину, но ответственность (пусть и историческую). Мы любим себя оправдывать и искать козла отпущения. А найдя его в лице Сталина, начинаем делать следующий шаг в поисках построения непротиворечивой картинки прошлого, вычёркивая его из истории войны. — Давайте вернёмся к выставке. По каким критериям вы отбирали материалы для неё? — Это итог коллективной работы. При выборе визуального ряда и кинохроники я стремился, чтобы материалы цепляли, вызывали эмоциональный отклик. Например, кинохроника, где запечатлены сожжённые узники концлагеря "Клоога" в Эстонии. Они ужасны. Но человек, пришедший на выставку, должен видеть такую войну, а не набор цифр, строчек, слов. Если есть эмоциональная связь с эпохой, тогда есть желание её узнать получше. Одна из задач выставки — напомнить о том, что есть определённые интерпретации истории Великой Отечественной, абсолютно неадекватные. Например, когда говорят о том, что Гитлер был бы лучше Сталина. — Почему военные мифы, искусственно созданные в то время, так долго живут? — Потому что они медийные. Для того чтобы исследовать сложные вещи, нужно уметь мыслить парадоксами и противоречиями. А это сложно. Люди привыкли к красивым, ярким, но простым и понятным однозначным образам. В данном случае одной из задач было сделать яркий и красивый ликбез по этому очень непростому и неоднозначному периоду нашей истории, рассказать о малоизвестных вещах. Это выставка, направленная на тех, кто вообще не знает ни про Розу Шанину, ни про августовскую бомбардировку Берлина. — Один из калининградских историков сказал, что если открыть все закрытые архивы о Великой Отечественной, то нам придётся кардинально менять своё отношение к той войне и переписывать учебники истории… — Может быть, к каким-то отдельным событиям мы и изменим отношение, но основной массив архивных данных рассекречен и процесс ещё идёт. Эти источники вводятся в оборот, и сложно представить, чтобы научное осмысление могло в корне поменяться из-за ряда документов. Не стоит забывать, что это научное понимание основано на изучении сотен тысяч источников результатом усилий тысяч людей.
